Сэмо : Завораживающий вид крови

Меня всегда завораживал вид крови.
Как бы цинично это не звучало, но смотрел бы и смотрел. Когда вижу кровь, во мне что-то щелкает, взгляд становиться «кинематографичен», я стараюсь запомнить максимум деталей: расположение ран и пятен, звуки дыхания, причитания от боли или мат, но главное – цвет льющейся или уже остановившейся юшки, ее вязкость и запах.
Должно быть это с детства. В то время у меня часто шла носом кровь, и я любил по долгу торчать в ванной, опустив голову вниз и наблюдая, как на белом фаянсе раковины расцветают красные, точно нарисованные акварелью цветы и звезды. А кровь все капала у меня из носа и не берусь судить, как долго это могло продолжаться. Как правило, мама или папа заглядывали в ванную комнату, обнаруживали меня и, скрутив бинт в жгут, именуемый турундой, запихивали мне его в поврежденную ноздрю. До этого я никогда и не знал, что в нос можно засунуть столь большой кусок ткани.
И каждый раз, когда я смотрел фильм «Вспомнить все», где герой, которого играет калифорнийский губернатор, вынимает у себя из носа чип, я всегда вспоминал жгуты бинтов в ноздрях и кровь на белом фаянсе раковины.
А после я пришел работать санитаром на «скорую помощь» города Асбеста. И тут моя страсть, болезненный фанатизм к чужому страданию, была в полной мере удовлетворена. Хотя признаться, если по мне, то я бы предпочел выезжать лишь на ножевые, огнестрелы да ДТП, однако по большей части приходилось в роли грузчика и оруженосца посещать пенсов, страдающих гипертонией. Все санитары не любили подобную рутину и всегда ждали, когда же случиться что-нибудь этакое. Помню, как зимой один санитар «танцевал твист» на снегу, пытаясь вычистить протекторы своих ботинок.
- В чем они у тебя перепачканы?
- В мозге. Мужик из ружья себе бошку снес.
Мне тогда стало немного завидно.
Я тоже ждал кровавых вызовов и, конечно, они случались.
Как-то раз я дежурил в смене психиатрической бригады. Ночь выдалась жаркой, замотанной и рутинной, город охватила эпидемия гриппа, так что все бригады были в постоянных разъездах. Около двух, после того, как мы успокоили знакомого психа Васю, сдав его в желтый дом, наш уазик вернулся в стойло, ну, а мы решили прилечь.
Однако закемарить я не успел. Через несколько минут нас подняли снова.
– Лесная, дом пять, квартира шесть – сказала диспетчер.
– Что псих опять? – полюбопытствовал я.
– Нет, жена мужу голову чем-то разбила. Другие бригады на вызовах все, поэтому вас и посылаем.
Разбитая голова – это всегда пустяковый вызов, наверняка, была потасовка по пьяной лавочке, решили мы, и собирались поэтому не спеша, зевками прогоняя сон.
По дороге хрипнула рация:
- Вы скоро? – спросил диспетчер.
- А что такое?
- Да тетка эта еще раз звонила, на панике вся.
- Да мы уже почти там.
У подъезда, стоя в квадрате света, льющегося из открытой двери, нас встречала бледная, с синяком под глазом средних лет женщина со слегка оплывшей фигурой. Она была в халате, мой взгляд сразу отметил несколько капель еще свежей крови на ткани и то, что кайма под ее ногтями – черная. Видать мыла руки, да не особо тщательно.
- Скорее, скорее, – заголосила женщина, - мой муж умирает.
Уже интересно, подумал я.
Я и врач поднимались быстро, подгоняемые причитаниями женщины, семенившей сзади. Дверь в квартиру пятого этажа была распахнута, в пустой прихожей горел свет, на полу лежало мужское тело.
Стены были забрызганы яркими, светлыми пятнами крови, даже брызгами, линолеум тоже оказался перепачкан, лужа еще не успела загустеть.
Время на мгновение замедлилось, позволив отразить ситуацию, и побежало с утроенной скоростью.
- Блять! блять! блять! – ворвалась в прихожую врач, – чтож вы нам сказали, что у него голова разбита!
- я испугалась! Я не в голову, а в грудь его ударила! Ножом, я не хотела! Он меня стал бить! Он мне первым угрожал!
Черная футболка, надетая на мужчине была липкой, грудь еле колыхалась, у уголках губ запеклась кровь.
Да что там говорить, кровью было залито все.
Как в кино, подумалось мне, когда я бежал за носилками, перепрыгивая через несколько ступенек сразу, успев услышать возглас врача:
– Женщина, мы – не бригада реанимации! Так что имейте в виду, можем и не довезти.
Мужика с забинтованной грудью погрузили в тряский уазик, и машина понеслась. От тряски на кочках на белой повязке порезанного проступали красные пятна. Я находил это очень красивым. Единственное, я тогда жалел о том, что у мужика закрыты глаза, я не могу их видеть, а поэтому картина умирания неполна.
Мы его довезли. Он скончался в реанимации.
Зато в другом случае я насмотрелся на кровь досыта. Мужик средних лет, каким-то образом попал под поезд, ему сломало грудную клетку, отрезало левую ногу ниже колена и, походу, размололо внутренние органы.
Когда поступил этот вызов меня взяли в поддержку реанимационной бригаде, уже зная, что я не бледнею от вида умирающих, как некоторые.
Когда мы подъехали к станции мужик еще что-то хрипел, напоминающий сломанную куклу, а кровь их отрезанной ноги выходила толчками.
Понеслась! Мы загрузили его в салон и над телом принялись трудиться врачи. Я сидел у изголовья и смотрел в отрытые, голубые в крапинку глаза мужика. Они были красивы в своем умирании.
В салоне пахло мясом. Наши халаты уже были перепачканы. В поддон под носилками был уже почти полон кровью, да что там, она была даже на потолке.
– Время смерти один час, пятнадцать минут, - сказал врач и, попросив водителя остановиться, пересел в кабину, подальше от трупа, одна нога которого заканчивалась обломком кости, с вывороченными, красными как у коровы на мясном рынке мышцами и желтой жировой прослойкой. Кровь уже не била толчками.
Когда мы привезли его в морг водила вывалился из кабины и принялся блевать. Второй санитар, побледнев, попросил меня вытащить труп. Я стал спускать пандус, чтобы вытащить носилки, но он не поддавался. Я потянул сильнее, раздался неясный скрип.
- Слушай, я ж это хозяйство и сломать могу, че мешает-то, скажи, я ж на тких машинах не работал, - сказал я второму санитару.
Он глянул:
- Бля, нога мешает, бля, убери ее, будь другом.
Я нашарил оторванную ногу в кирзовом сапоге, поставил ее на асфальт и только после этого сумел вытащить носилки. Труп сложили на кафельный пол.
- Документов нет? – спросил работник морга.
- Да хуй знает, мы пошарили в карманах, нету.
- ясно. Эй, а где еще деталь?
- какая?
- Нога, вы че, ногу забыли.
– да не забыли, не сссы, счас принесу, - сказал я.
И мы уехали отмывать салон.
Этот два случая (мужик с ножевыми ранениями в груди и попавший под колеса поезда дядька) что-то еще больше изменили во мне.
Цвет крови по-прежнему меня завораживает, даже еще больше.
Поэтому я люблю свежесрезанные цветы. За их агонию. Красоту умирания.
Цветы – они как те люди, рядом с которыми я был в момент их смерти.
Отрезвляюще красивы и одновременно - гипнотически меняющие во мне что-то, особенно если смотреть людям в открытые глаза.
Ворота из мира живых в мир иной – это глаза, зрачки которых через пару минут просто перестанут реагировать на свет. А я все тщусь разглядеть в них отражение крыл ангела.
Наблюдение за процесс умирания – действенный способ на время изменить свое сознание без каких либо веществ. Не ключ в другие миры, но закрытая дверь, которая существует, котору.ю можно воспринят своими органами чувств.
Меня всегда завораживает вид крови.