не жрет животных, падаль : Письма к...

Dedicare alla Dea (итал.)

Когда вечерний воздух все еще дышит дневной жарой, а вязкий асфальт выдыхает тепло во влажную взвесь, которая заменяет жителям мегаполисов кислород, даже дым от сигареты способен на маленькие эквилибристические шедевры. Когда я смотрю на медлительные и от этого еще более грациозные узоры растворяющегося дыма, я думаю о том, что мой вдох – это миллиарды чьих-то выдохов.

Сигарета оставляет неприятный привкус во рту, послевкусие странного образа жизни, который я веду довольно долгое время. Оказывается, у суеты, обрывочности мыслей, недосказанности слов, неглубокого взгляда и эпизодичности жизненной прямой, есть свой неповторимый и ни на что не похожий вкус – горький вкус 38-й сигареты на ровном полотне неудавшегося кофе. Черно-белая диета, кофе и сигареты – то на что остается время между бесцельными одинокими прогулками с открытым ртом, попытками задуматься и остановить тем самым бег всего – времени, денег, людей и, прежде всего, себя самого. Результат – только эта горечь во рту, имеющая вполне осязаемую консистенцию, кофейная изжога, в которой сгорают даже некоторые слова. Иногда, даже очень важные слова.

Вчера я написал ей еще одно письмо. Ей, чье лицо видел каждый день на протяжении гигантского отрезка жизни. Кажется, что, глядя на длину этого отрезка, трудно представить перспективу всей прямой, которая становится обманчиво коротка, когда на нее вот так, как сейчас, упорно смотришь. Просто эти несколько лет оказались очень важны, просто из-за того, что в них были пусть и придуманные и искусственно имплантированные, но цели, представления о способах их достижения, методы, слова и немолчание свидетелей жизни, а главное – в них была она. Слова к которой, сжигающие меня сейчас этим вымученным вкусом на онемевшем языке, так и остались невысказанными.

Сейчас этого всего нет, вновь в моих стенах поселилась эта неторопливая удушливая тишина, к которой нельзя обратится, у которой нечего спросить и которая саваном ложится по углам. Похоже, что все то, что окружает меня – вся эта пестрая канитель будних с удачными и менее удачными финалами, с тысячами или единицами лиц – все это лишь декорации, плод фантазии одинокого человека. Закрыв глаза посреди толпы сотканной из этих оборванных на полуслове газетных вырезок, воплей, стонов, хохота, запахов – я вижу, как тишина стелет свои белые одежды здесь и там, по углам, пядь за пядью отвоевывая мое жизненное пространство у меня самого.

Ее почти не осталось в моем дне, все меньше ее голоса в моем телефоне, все меньше и меньше ее улыбки на лицах прохожих, все меньше ее и на страницах писем. Тихо, как шепот, ее шаги из моей жизни.

Вчера, я захотел остановить ее, одернуть за руку и оставить со мной, решительно сказать ей о том, что я существую. Я болезненно чувствую свое притворство в моей наспех скроенной беспристрастности, замораживающее наши разговоры на нейтральной полосе обоюдного равнодушия. Отсутствующие темы, выжженные пустыни безразличной болтовни. Прикуривая очередную сигарету, пряча от нее свой взгляд, рискуя попасть в ловушку долгожданной откровенности, я убиваю в себе слово за словом. Наверное, это их бестелесные души, а не кофейный психоз, отравляет меня этой преследующей меня повсюду горечью. Говорят у детей, которых мамы внезапно обрывают на полуслове, на эмоциональном выдохе, со временем развивается астма. Следуя этой логике, у меня – рак легких. Мои, тысячи раз мысленно сказанные, слова ломаются о созданный мной же безупречный образ – ее образ. Если бы я стоял на расстоянии вытянутой руки от Джоконды, о чем бы я с ней заговорил?

Моё вчерашнее письмо – отчаянная попытка привлечь внимание к моему умиранию, возможность вдохнуть ее и остановить время моего бега. Я бегу от всего, буквально, чувствуя преследование. Когда я ощущаю тяжелое дыхание преследователей на затылке, я беспокойно оборачиваюсь и вижу чье-то лицо в толпе. Я всегда узнаю незнакомца, где бы не пришлось встретиться с ним в переполненном вагоне метро, в темном переулке или в бездушной пыли квартир. Это похоже на страх, на потерю всего, чем я был. Осколками зеркальных отражений, фрагментами фотографий, образами на сетчатке у края глаза выстраивается мой персональный образ преследователя. Мне необходима остановка, где в ее объятиях я обернусь и ничего не увижу – пустота. Мой последний шанс получить все – она остановилась за уже почти закрывшейся дверью. Говорят, что призраки не попадают на небо, пока не выполнят все свои земные дела, не доведут их до конца, не поставят точку.

Ее смс – она уже здесь. Я бросаю сигарету, и легкий вечерний ветер уносит прочь ее струящуюся жизнь. Я давно не спал, кофе знает свое дело, с ним моя жизнь похожа на несвязанные яркие фотографии из журнала, прочитанного утром за завтраком. Вспышки выхваченные из полосок текста ожесточенного внутреннего диалога. Сегодня все это может закончиться, если мне удастся подобрать правильные слова, объяснить ей, убедить ее, остановить свой взгляд на ней и больше никогда его больше не отводить.

Мимо машин, по тротуару, щурясь без солнца – за моей спиной открывается дверь одной из машин. Стоп, как я мог пройти мимо? Оглядываюсь. Девушка улыбается мне из машины, ситуация как будто смешит ее – направляюсь к ней.
- привет – она улыбается еще больше. – садись, поехали… слушай, а куда ты шел, ты же прошел мимо меня, задумался что ли?
Кто она и откуда меня знает, почему говорит со мной, и почему я сажусь к ней?
- ну рассказывай, как твои дела – давно тебя не видела, интересно же? – она не останавливается, ее улыбка подкупает меня ощущением узнавания, машина уже набрала скорость. Я не могу вспомнить куда шел до того, как сел к ней – зажмуриваюсь – напряжение, боль – ничего. К кому я шел, должен ли я был куда-то идти?
- ты странный сегодня… что-то случилось? – она не умолкает, а мне становится легко от ее вопросов, даже если это какая-то игра, я буду подыгрывать ей столько, сколько смогу. Молчу – ни слова, лишь это ощущение.
- ты так и будешь молчать – демонстративно морщась, она все равно упускает улыбку – мой глоток.
- ты же хотел поговорить со мной, а теперь молчишь? – ее монолог, я просто слушаю, наслаждаясь, выпивая ее по капле. Совершенно не важно, что я не знаю, кто она, не узнаю ее, не пытаюсь вспомнить – я хочу чтобы это длилось вечно.
- слушай, я сейчас обижусь, это ты или не ты, говори же уже, начинай – кому я писал те письма, кому я не говорил все эти слова, перед кем молчал и от кого прятал взгляд.
Я так и не узнаю ее. Наш вечер проносится быстро. Она говорит и говорит – я слушаю. Улыбаюсь. Снова слушаю. Мы что-то обсуждаем, темы проносятся пестрой лентой перед моими глазами. Наша беспристрастность сводит нас в очередной кофейне на вырванные из жизни часы. Глотки кофе на мгновения смачивают горло и уносят горечь, оставляя оттенки пряных ароматов.

Счет. Она садится в машину. Я остаюсь на тротуаре. Она выглядывая из приоткрытого окна кладет мне на ладонь тонкий конверт:

Я нашла у себя, какая-то наша фотография – посмотри, очень милая – улыбается и, жестом прощаясь, уезжает от меня.

В молчаливом пространстве пустой квартиры распечатываю конверт: вижу знакомые лица: Андрей, Сергей, она… В центре фотографии снова вижу это лицо – незнакомец, тот, кто следует за мной, не оставляя меня ни на секунду, как горечь во рту.

Подходя к зеркалу, знаю, что увижу в нем – незнакомец, тот, кто следует за мной, своим тяжелым взглядом сверлит взглядом мое отражение. Если бы я стоял на расстоянии вытянутой руки от Джоконды, о чем бы я с ней заговорил?

Закуриваю, и горечь во рту возвращается, то ли от сигаретного дыма, то ли от снова умерших в утробе слов, так и сгоревших на онемевшем языке.

Извивающийся в вечернем воздухе дым уносится сладким ветерком туда, где догорают несказанные слова.
Говорят, что призраки не попадают на небо, пока не выполнят все свои земные дела, не доведут их до конца, не поставят точку.

_________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят