andy cannabis : смерть гришки

Вечерело. В сизой дымке по-над Доном с покоса возвращались уставшие станичники. Натужно скрипели телеги и остро, до слез в глазах, пахло сеном. Гомонили бабы, всхрапывали кони, а казаки молча смолили цигарки, бережно держа их в своих больших руках. Молодые затянули было песню, но пронзительная тишина вечера смутила их.
В багряном небе над станицей зажглась первая звезда. С реки, вздымая серую пыль, подул прохладный, настойчивый ветер. Захлопал ставнями, зашумел в яблонях. Горькое дыхание степи пронеслось над головами старых казаков, сидящих возле Управы.
-- Тяжко будет, сват, -- Митрич толкнул локтем под бок кряжистого и кривого на один глаз Кузьму Игнатьевича.
-- Га?
-- Говорю, война будет, али мор какой еще. Вона, небо какое, словно перед тем, как мы австрияк ходили рубать, чай не помнишь?
-- Помню, Митрич, глаз там оставил, будь оне неладны.
И снова замолчали... Даже молчать было тяжело. Тоска накатывалась на стариков, глупая и злая, беспричинная тоска.
Со стороны недавно зашедшего солнца ворвался в станицу шум и гам. Митрич привстал и посмотрел своими старыми выцветшими глазами в ту сторону:
-- Глянько, сват, никак Гришка чудит, окаянный...
Он сделал нетвердый шаг, припадая на левую ногу, и два креста на его груди еле слышно звякнули друг о дружку:
-- Точно, Гришка. И что он опять?
-- Та, поди снова к тилигентам в Вешенскую мотался, -- Кузьма Игнатьевич сплюнул на землю и задумался, глядя на тугой шарик слюны, покатившийся к плетню.
-- Коня загонит, чертяка. Охолонись... -- неодобрительно начал было Митрич, но осекся...
Над станицей, холодя душу, раздался вопль Гришки:
-- Лю-юди! Чубайса убили-и-и!! Лю-юди!!!
Он осадил коня прямо перед стариками, посмотрел на них мутными, полными слез глазами и упал замертво с коня, под ноги казакам, успев еще раз прохрипеть, сквозь кровавую пену рта:
-- Чубайса... убили...
И снова мертвая тишина накрыла станицу. Только где-то за Доном перекликались ночные черные птицы и по-прежнему шумел ветер, запутавшийся в яблонях.
Митрич подошел к мертвому Гришке, заскорузлыми пальцами, желтыми от табака, прикрыл его веки и, немного помолчав, буркнул себе в ржаные усы:
-- Герой ты Григорий, хоть и ебанутый. Занесем его, сват, в Управу, что ли?..

Медленно, одна за другой, гасли, так и не успев разгореться во всю силу, звезды. Ночь падала безликим черным вороном на Дон, и никто теперь не знал, что впереди у этой вольной и многострадальной земли...