nekogda : Письмо к Олесе

Здравствуй милая Олеся. Спасибо большое тебе за твою заботу и внимание ко мне. Но поверь, я не такой уж хороший человек. Ты говоришь, что я тебе знаком, и ты не можешь себе представить, что я мог пережить какое-то там погружение или падение в бездну. Ты думаешь, что после такого, что сделал Немовецкий у Леонида Андреева, - всё. То есть, человек заканчивается. И перестаёт быть уже. М.б. это и так. Но мне кажется, что мы все, так или иначе, совершаем какие-то поступки, которые могут привести нас к падению в бездну. В моей жизни такое было. И выбрался я оттуда с трудом. И вообще, чудо, что мы встретились. Без всякого пафоса. Просто так и есть.

Это был один из тех случаев, которые происходят в жизни, наверное, каждого человека. Да, с каждым, пожалуй, такое случается, хоть один раз. Просто кто-то справляется с собой и побеждает, а кто-то нет.
Помню, мы с тобой как раз недавно говорили о возможности платонических отношений. Ты меня спросила: «как думаешь, платоническая любовь бывает?». Я ответил, что, конечно, бывает и у меня такие отношения почти со всеми знакомыми женщинами. И с тобой тоже. Но я хотел рассказать тебе про другое совсем.

Её звали Алина. Она была младше меня года на три. Мы учились в одной школе и жили рядом. Это как раз была платоническая любовь. Я был влюблён в неё и даже писал стихи. Она всегда была рядом и принимала моё внимание.

Она была красива, пожалуй. Бледная гладкая кожа, вытянутое книзу лицо, узкие губы, большие зелёные глаза и короткие русые волосы. В её фигуре было что-то нескладное, асимметричное, угловатое. Но мне очень нравилась. Она была выше меня на голову, или м.б., на полторы. И я немного комплексовал, но, по-моему, мы неплохо ладили и общались довольно свободно. Правда, говорил больше я. Она молчала в основном, и улыбалась иногда.

Шёл год 1996. Мы употребляли наркотики. Постоянно курили дурь. Её старший и единственный брат торговал кислотой и скоростями различными. Доступ к препаратам у нас был относительно свободный. Иногда Алина брала у него дозу-две, пока он принимал душ или покупала для кого-то из нас.

Конечно, была какая-то компания людей, которые думали что они вместе, что они друзья. И всё такое. Но оказалось, что объединяла всех лишь потребность в наркотиках. А если разобраться, моя любовь к Алине это следствие передозировки сиднокарбом и лсд. Но тогда мне всё это очень нравилось. И я был в восторге.

Мы трахались несколько раз. Правда не помню никаких подробностей, кроме того, что кожа у неё была очень холодная и длинные красивые ноги. Вообще секс в это время, да и сейчас в принципе, интересовал меня чисто теоретически. То есть мысли о нём, меня волновали больше, чем он сам. Потому что занятия сексом под кислотой или ещё под чем-нибудь превращаются в пытку. Истерики, смех, какие-то метаморфозы с телом, и невозможность кончить. И сейчас секс и наркотики не совместимы в моём понимании. Но это теперь. А тогда всё было совсем не так. Наркотиков было много, гораздо больше чем секса…

В начале лета 1996 года у нас в районе появился героин. Кажется. Я не помню точно. Мне трудно восстановить в памяти всё последовательно, ВСЁ, что происходило тогда.

Первые понюшки. Тяжесть в затылке, рвота и покой. Какой-то животный, немой, умиротворяющий покой и тишина. Грёзы вместо снов, приятная немота в позвоночнике. Любовь, а скорее просто джанковая эйфория. Долгие поцелуи. Но потом поцелуев никаких уже не было. И остался только героин. Это, конечно, не ново всё, из того, что я пишу тебе сейчас. Просто мне самому стало интересно более подробно описать декорации и настроения того моего времени.

Я помню первую смерть в районе от передозировки. Это было в июле или в начале августа. Я приехал с дачи. На Бережках стояла какая-то тишина, всё как бы замерло. Было тревожно. Люди были подавлены. Я имею в виду тогдашних своих знакомых. Оказалось, умер Ковальчук. Артём - человек, которого я очень не любил и имел на него три узелка на платке. Всё это детский сад мои узелки, но это был страшный человек. Я потом встречал похожих на него людей. Для них удовольствие - самое главное. И они готовы сделать всё, лишь бы получить свою дозу, а лучше побольше. Так с ним случилось и в этот раз. Он взял много джанка, кинув при этом человек пять или шесть. И ушёл домой. Вмазался. А в воскресенье мать приехала с дачи и нашла его. В общем, он был первым, кто умер у нас в районе от передозировки. А потом это стало привычным делом.

Я жил с бабушкой. Торчал. Пару раз у меня тоже бывали передозировки. По крайней мере, я приходил в себя на кровати утром, со шприцем в руке и свернувшимся контролем. Не знаю, видел ли меня кто-нибудь в такие моменты? Я ничего не помню о том, что было со мной в это время. Я просто проваливался в темноту и всё. Я знаю, что все джанки умершие от передоза проваливались в эту тяжёлую чёрную пустоту. Это страшно. Потому что они никогда из неё не выйдут.

Больше всего я жалел о смерти Андрея Януша. Он был хорошим парнем. По крайней мере, мне он казался таким. Он умер в туалете. Мама позвала соседа, чтобы тот сломал дверь. Вызвала скорую, но было уже поздно. Это произошло или осенью или весной, не уверен. Но помню, как встретил в троллейбусе Илюху-Массона. И он рассказал мне о смерти Януша. Илюха был его ровесником, года на два или на три старше меня, и вообще, он знал его гораздо лучше. Мы вышли на Киевской и расстались у входа в метро. Было мокро. И промозгло. Но вот весна это была или осень не помню.

В это время я жил как-то страшно. Торчал. Учился. Как-то совмещал училище с наркотиками. И никаких трудностей не испытывал. Всё было хорошо. То есть, так мне казалось, что всё хорошо.

Алина жила с родителями и тоже торчала. Но потом мы как-то расстались. Я перестал вообще общаться с людьми. Мне никто не звонил просто так. А только по поводу джанка. И я мутил. Кидал друзей, кидали меня, я предавал на каждом шагу, лгал, изворачивался. И думал что я особенный человек. От этой иллюзии я только сейчас, по прошествии уже почти десяти лет, начал потихоньку избавляться. А тогда всё что я думал и представлял себе - было иллюзией..

Так продолжалось год. В 1997 году я поехал, это было в начале мая, на Комсомольскую за гашишем. Я был под экстази, и когда меня приняли, операм написал короткий рассказ о том, как хотел купить себе пиджак в секонд-хенде, а вместо этого купил гашиш и хотел его сдать в милицию. В общем, я не парился что меня задержали. Единственное, что меня напрягало, песня Алёны Апиной которую было слышно в ментовке. «Он уехал в ночь на ночной электричке». Она звучала из всех палаток на площади перед ярославским вокзалом. Я слышал её, наверное, раз пятьдесят в этот день. Потом меня возили на освидетельствование, до одиннадцати вечера я ждал следователя. Меня отпустили «под подписку». Приехал домой и лёг спать. Потом меня отпустило и я понял как попал. Меня вызывали к следователю и я ездил к нему с матерью. Следователь на меня орал и вымогал у матери деньги. А потом, к концу мая, я заболел гепатитом. Лёг в больницу. Со следователем не общался. Дело закрыли, но гепатит остался. И осталась карточка в наркологическом диспансере. Но об этом я ничего тогда не знал. Я о многом не знал тогда.

После больницы я подвязал. Совсем. Но осенью 98 года в моей жизни снова появилась Алина. Всё это время она жила с богатым мальчиком, сыном какого-то нефтяного магната. Мы не общались. Она подсадила Сандрика на джанк. Сделала аборт. Сандрика родители положили в клинику. Он торчал очень серьёзно, как и все богатые мальчики и девочки. Алина его любила. Но что-то у них там произошло. Подробностей не знаю, в общем, она ушла из дому и пришла ко мне. Ей не куда было идти. Мы жили вместе месяца три. Я работал тогда на скорой и только изредка курил дурь. Правда, бухал безмерно. До горечи во рту. До рвоты и потери памяти.

Алина убиралась дома, и весь день смотрела телевизор. Иногда читала что-то. Я подсунул ей Бодлера и она зависала над страницами шевеля губами. Иногда засыпала с книгой в руках на кровати.

Из моих слов кажется что Алина какой-то ущербный человек, на самом деле это не так. просто сейчас мне всё представляется именно в таких красках и интонациях, и ты поймёшь, милая Олеся, по крайней мере я бы очень хотел, чтобы ты поняла, что ущербным человеком во всей этой истории являюсь я.

Была зима 1998 года. Обуви у неё не было, пальто холодное. Денег у меня не было ни на то ни на другое. У меня вообще никогда не было денег. Нет их у меня и сейчас, и эта одна из тех причин по которым случаются у нас с женой ссоры. Но это уже совсем другая история.

Продолжая про Алину. Она сидела дома, а я работал. И вечером приходил и мы ложились спать. Ели мы рисовую кашу с изюмом и сосиски, которые изредка удавалось купить.

Никакой любви у меня не было к ней. Была жалость. Я очень жалел её. Когда мы были вместе, то просто молчали, и каждый занимался своим делом. Я правда, по-прежнему писал стихи для неё. Но она это уже была не Алина, а просто она. Какая-то женщина, которую я ждал и надеялся когда-нибудь встретить. Это как письма к Прекрасной Даме у Блока, у Гумилёва. Но всё гораздо примитивней.

Знаешь, то время, о котором я тебе сейчас пишу, я должен был потратить на образование, на учёбу. Но я не делал этого. Когда нужно было читать учебники по философии и теории литературы, поэзию Серебряного века, Шекспира, Рабле, Эсхила, я забывался в галлюцинациях и тумане джанковых приходов. Потел в грязной постели, ожидая звонка барыги, или писал на обоях большими буквами молитвы Богу, чтобы меня отпустило. Теперь я уже не живу так, и ты приблизительно представляешь себе мою жизнь. знаешь меня таким, какой я сейчас.

В эти три месяца, когда Алина, жила у меня, мы трахались пару раз, но делали это не знаю почему. Никакого желания не было. Просто механические движения, без удовольствия. Она очень похудела. Грудь обвисла. По-моему, она вообще ничего не чувствовала. А я особо не парился. В общем, мы просто жили рядом.

И однажды она сорвалась. Заторчала. Где-то вымутила джанк. Я пришёл домой, а она убитая. И лезет ко мне целоваться. Я сразу озверел. Тяга у меня оставалась в то время ещё. И я очень разозлился на неё. Но она оставила мне. Я вмазался. Потом мы лежали в темноте и она отсасывала у меня, а я не мог кончить.

Мы заторчали где-то дня на три. Потом я выбрался, а она что-то там натворила. Её подруга Оля Свергуненко (она совсем недавно умерла от рака) с какими-то лютыми торчками выставила Алину на деньги. Подробностей я не знаю, но Алине пришлось ехать к бабушке и просить денег у неё. А эти люди стояли в это время в прихожей.

Вот я и подхожу к краю, за которым была моя бездна. В этот день я пришёл с работы и не застал Алины. Я чувствовал, что у неё что-то произошло. Встретил знакомого чувака, карлика, который её любил. (Многие любили Алину), его звали Сергей. И он мне поведал историю, что Алина попала на деньги. В ярости пришёл домой. Злился на то, что она стала мутить и вообще вышла из дому.

Наступила ночь и она не приходила. Я злился. По-моему я ещё накурился. На улице серо, слякотно, пронзительно холодно, отвратительно сыро.

Часа в три она пришла. Холодная, мокрая, заплаканная и вмазанная. Она только ныла и ничего не могла говорить. Я раздел её и уложил в кровать. И сам лёг рядом. Она плакала, точнее не плакала, а скулила. Я пытался успокаивать её, но не мог подавить раздражения. И тут она стала рассказывать, как она приехала к бабушке, как вымогала у неё деньги, несколько тысяч, как бабушка дала ей последние деньги и как она говорила с ней. Я не помню всего, но помню такие её слова: »У меня внутри всё пусто, как будто всё выскребли скребком и даже крови не осталось». И я как-то представил себе это очень живо, этот душевный аборт, её предательство, и отвращение к Алине захлестнуло меня. Стало трясти. Такой мелкой сотрясающей дрожью. И она сняла с себя футболку и прижалась ко мне. Она целовала меня опухшими губами. Говорила что-то, что она сама себе противна и всё такое. И вот тут я захотел её. Во мне какое-то страшное желание проснулось. И она плакала, она стала такой горячей, впервые за всё время. И я очень страшно возбудился.

В общем, утром она ушла. Знаешь, какой-то провал в событиях. Я даже не помню, трахались мы той ночью или нет. Мне кажется да. И, кажется, меня рвало. И, кажется, у неё была молочница. И я входил в неё с остервенением. А потом она плакала, отвернувшись к стене. Или это было не в ту ночь и не с Алиной, а с какой-то другой девушкой?! Я не помню, с кем и когда и как это было. Рвота точно была, и разочарование и отвращение и жалость.

Но потом, то есть теперь, я понимаю, что мне было жалко себя во всём этом. И Алину тоже и всех нас мне было жалко. Потому что мы так много времени провели в забытьи. Так много здоровья отняли у себя. Мы не думали о том, что нам придется жить дальше. Жизнью было сейчас. А дальше её видно не было, в пелене ощущений и приходов. Да и нужна ли она была нам тогда, жизнь? Ведь что это такое, я начинаю понимать только сейчас.

Это один из случаев, когда я преступил через какую-то внутреннюю черту, за которой ждала меня бездна. И возвращаясь к разговору о Бездне Леонида Андреева можно сказать, что бездна у каждого своя. Мб я не стал бы насиловать беззащитную женщину. Скоре всего не стал бы. Но я уже изнасиловал. Сам себя, свою жизнь. И многих ещё людей. М.б. не физически. А как-то по другому: предав, оскорбив, унизив.

Ты мне всё время говоришь, что я слишком много сожалею, слишком много говорю о прошлом с сожалением. Прости меня, но мне очень трудно избавиться от всего этого. Я бы попробовал тебе объяснить, но думаю, ты и так всё прекрасно понимаешь. Именно поэтому так много лишних слов, именно поэтому я так часто повторяю о несделанных вовремя делах, о невыполненных обещаниях. Как будто надеюсь, что признание моё как-то облегчит душу. И все эти отвратительные поступки, мысли, слова, упорхнут, будут перевешены, побеждены раскаянием моим. Но это не произойдёт так просто.

Пиши мне, если хочешь. Или давай встретимся когда-нибудь. Когда придёт время