Story : ...Как ты мог уцелеть

Тогда мне было лет двадцать шесть. Я закончил с красным дипломом сложный ВУЗ. Работал в престижном НИИ, писал диссертацию, получал приличные деньги. Снимал комнату у милой тихо пьющей Варваровны. Так все называли Варвару Андреевну. Я как-то пошутил и назвал ее ВАрворовной. Она обиделась: «И мы книжки читали и в институтах учились, не надо, сынок, меня так называть». В каких институтах она училась, мне так и не удалось выяснить, Варваровне было за семьдесят, и она не любила вспоминать прошлое.
Если и писались для кого-то законы, составлялись инструкции, правила, циркуляры, пятилетние планы в нашей тогдашней стране, то, наверное, для меня. В хорошем смысле. Я во все это верил и принимал во всем участие, и все было хорошо. Я жил в ладу с Основным законом, с удовольствием пользовался гарантированными мне правами на труд и отдых. Право на жилище вот-вот должно было материализоваться в светлую однушку в Черемушках, которая должна была по плану (нашему с Варваровной) превратиться в ее двушку в добротном доме, стоящем в уютном дворе, недалеко от метро «Сокол». Варваровна согласилась со мной поменяться, не бескорыстно конечно. Свой долг перед родиной я отслужил в «почтовом ящике» в Москве. Я не был блатным, но за меня «очень перспективного» математика похлопотал декан факультета. Оказалось, что не надо ехать в Абакан, на Тихоокеанский флот или еще куда-то. В течение двух лет, я, рядовой Кулик, помимо подъемов по тревоге и муштры получил возможность общаться с засекреченными профессорами, умнейшими людьми, которые с удовольствием поручали мне некоторые расчеты, хвалили, держали меня за равного. В увольнительных я часто бывал у них в гостях, впитывал все что видел и слышал... В общем, я ничуть не жалел о том, что был разлучен со студенческой жизнью. Благодаря этим связям уже после института меня взяли в НИИ, где на меня делались большие ставки.
Заветные сорок семь центнеров с гектара хлеборобы Ставропольского края убирали для меня, удои увеличивались для меня, уголь выдавался на гора, сталь текла рекой, ракеты поднимались в космос – все для меня. Мне было хорошо в стране советской жить. Солнце светило для меня, Черное море ждало меня каждый мой отпуск летом, Теберда или Красная Поляна – каждую зиму (на неделю) ждали меня со своими пустыми горнолыжными спусками. Мне было хорошо жить. Настоящее было насыщенным и комфортным, будущее безоблачным и блестящим. И девушки улыбались мне. Однажды мне улыбнулась Светка. В метро, между «Аэропортом» и «Динамо» в вагон вошла настоящая принцесса, томно отвела от лица светлые кудряшки, посмотрела на меня неожиданно бестыжими глазами и улыбнулась. Мы не расставались два года. С ней у меня случился первый секс. В мои планы входила женитьба, Света была в моем представлении идеальной кандидатурой. Она была красива, практична, она «балдела», по ее выражению от меня, уважала мои достижения в науке, и с ней было легко. Но Светка вдруг пропала. Неделю ее мама ласково объясняла мне по телефону, что Светочки нет дома, когда будет – не сказала.
Светка сама позвонила мне на работу и сообщила, что выходит замуж и уезжает в Америку, сказала, что нам надо встретиться. В тот день шел дождь. Светкин красный в белый цветочек японский складной зонтик я сразу узнал среди блеклого зонтичного потока. Увидев меня, она замахала рукой, улыбаясь во весь рот.
- Ой, какой же ты все-таки красивый, - Света сложила свой зонт, прижалась ко мне. Мы стояли под козырьком «Гастронома», мешая входившим и выходивши людям.
- Он – мой бывший одноклассник. Он уезжает. Там – настоящая жизнь. Он меня любит, еще с 5 класса. Он – еврей. У него там есть будущее, он почти такой же умный, как и ты, - Светка тараторила, и все теснее ко мне прижималась.
Я чувствовал ее тепло и очень ее хотел. Но уже чисто в утилитарном смысле, банально хотел ее трахнуть. Но, странное дело, она перестала быть для меня Светкой, той прежней, которую, как мне казалось, я любил, на которой намеревался жениться… Секс в ту нашу последнюю ночь был дикий, я был жесток, она - покорна. Утром, в ее глазах я не увидел бестыжего огонька, она была бледна и не сказала ни слова. Я тоже молчал. На пороге Света обернулась и чуть охрипшим голосом обронила:
- Если бы я знала, что ты такой на самом деле, я бы от тебя не ушла…
Но она ушла. А я вычеркнул ее из своих планов. И почувствовал облегчение. Вечером того же дня мы встретились в пивной с моим другом Ромой. Рома был художником, нервным и откровенным, про него говорили, что он очень талантлив, и шептали, что в СССР у него шансов нет. Я остроумно рассказал ему о нашем со Светкой разрыве. Роман слушал, потягивал пиво. Потом достал из потертой спортивной сумки из кожзама чекушку и плеснул водку себе и мне прямо в пиво. Я радостно отхлебнул «ерша» и сразу захмелел. Рома заговорил:
- Мишган, ты – эмоционально сильно ленивый тип… К тебе прекрасное не прилипает. Ты вот любишь живопись, как люблю ее я? А стихи тебя задевают? А женщины тебе для чего нужны, для ебли или для продолжения рода? Светик твой не от тебя ушел, а от человека живущего по кодексу строителя коммунизма. Ты будешь профессором, не сомневаюсь. У тебя будет дача, волга, ученики, почет… Но, Мишган, на хуя тебе все это, ты ж не любишь никого?
- Рома, ты не прав. Я в театры хожу и Светку я люблю. Любил, то есть… но она меня променяла на Америку.
- Миша, иди на хуй, ты слепой. Посмотри вокруг, мы живем в дерьме. Мы не дышим. Кто эти люди вокруг, как ты думаешь? - и Роман широко обвел своей тонкой аристократической рукой прокуренный вонючий зал пивнушки, откинулся на спинку стула, - Кто они, а? Рабочий класс, интеллигенция…и только здесь в этой дыре они факиры на час, свободны и смелы. А ты бронзовеешь, Мишган, ты уже по пояс бронзовый, тем более это обидно, что ты не дурак…
- Не понимаю я твою эту антисоветчину… Чем тебе плохо живется? Творить хочешь – твори. У нас таланты в цене. Что ты начинаешь опять, уже преговорено все тысячу раз! Свободу ему подавай. Вот от меня женщина ушла, я свободен, но не нужна мне эта свобода. Свобода свободе рознь.
Мы тогда сильно напились, пару раз чуть не подрались и поехали ночевать к Роме, он начал писать мой портрет, мы снова пили, и Рома рисовал. К утру с холста на меня смотрел мой двойник, но упырь. Столько было сытости и тупости на моем лице, что даже я, со своей эмоциональной ленью рассмотрел…
- Знаешь, Рома, я знал, что ты честный, но тут мог бы и приврать… не девай никуда это полотно, я у тебя его выкуплю лет через пять лет, за сколько скажешь…
Светка не уехала в Америку. Еврей-бывший-одноклассник, с ее слов, сбежал из-под венца. Семья его встала на дыбы, он не стал бороться и уехал без Светки. А она в ту безинтернетскую эпоху заваливала меня письмами. Я получал по несколько толстых писем в день. Плохой шариковой пачкающей ручкой она писала мне бред покинутой и обманутой жертвы. Паста в ручках заканчивалась, каракули становились то синими, то черными, то зелеными. Облака высохших слез взбухали на листках в клетку, с драными неровными краями. Светка то клялась мне в любви, то проклинала, то извинялась, то, впадая в транс, видимо, писала мне какие-то свои детские воспоминания и всякую муру. Первые несколько писем я прочел, а остальные так и лежали в прихожей на полке, сложенные Варваровной в аккуратную стопку. Разрыв получился болезненным. Я больше не хотел ее ни видеть, не слышать, не хотел ее присутствия в моей жизни, а она все не исчезала.
Познакомился с Мариной я на банкете по поводу защиты одного грузина, национальные кадры шли особой статьей. Арчил был бездарным ученым, но в науку вгрызался задницей и своей докторской достал всех, на верху, в конце концов, сдались, и он защитился. Банкет гремел в одном уже ныне не существующем ресторане. Я зашел в зал под тягучие звуки «Где же ты моя Сулико» в исполнении виновника торжества. Потный Арчил, в белой рубашке, расстегнутой почти до пояса, демонстрировал густую поросль на груди и пел на грузинском языке, плотоядно облизывая полные губы.
Я сел на свободное место, на столе царил хаос. За столом – бардак. Гости уже были на грани - еще миг и приличия будут отброшены. Институтских было мало. Чего я пришел? Ведь не уважаю Арчила… Я налил себе водки, выпил, не чувствуя вкуса, водка оказалась ледяной. И увидел Марину. По диагонали напротив сидела пара, женщина склонила голову и слушала, мужчина что-то говорил, на его лице читалось раздражение. Потом женщина встала и направилась к выходу. Ее свободное платье мягкими складками колыхалось, обнимая то один изгиб фигуры, то другой… Высокая прическа открывала нежный затылок. Я совсем не рассмотрел ее лица. Налил себе еще водки, выпил и, махнув рукой Арчилу, почти бегом пересек зал и вышел на улицу. Я догнал женщину в струящемся платье, и мы пошли вместе по оплавленному жарой тротуару. Ее звали Марина, она была замужем, она была старше меня на шесть лет, у нее был маленький сын. Она любила мужа, и он ее любил. Она была примером безоговорочно счастливой и любимой женщины (из разряда "так не бывает"), как я был примером довольного жизнью образцового гражданина (из того же разряда). Судьба толкнула нас друг к другу, когда она поссорилась с мужем из-за пустяка, а я переживал разрыв с «любимой» женщиной и некоторый крах моих представлений о мире…
Мы стали встречаться не часто, где-то раз в две недели. Однажды, забежав домой переодеться перед свиданием, я застал Варваровну за чтением Светкиных писем, которые все приходили и приходили, но уже не такие пухлые…
- Миша, ты не должен так поступать, - Варваровна строго посмотрела на меня и стала приближаться ко мне неверными шагами, одной рукой держась за стену, в другой она сжимала измятые листы письма. Тяжелые очки сползли на кончик носа, седые волосы растрепались. Напилась старушка.
- А Вы б не читали чужих писем, Варвара Андреевна…
- Миша, ты должен помочь девочке, - не слушала меня Варваровна. Она театрально воздела руки к потолку, - убивать любовь – это тяжкий грех!
- Варвара Андреевна, шли бы Вы отдыхать, а о Светке не беспокойтесь, она все выдумала, она не пропадет и любовь тут не при чем, - и я лучезарно улыбнулся.

Марина радовалась мне, смеялась моим шуткам. Была такой естественной. Мы гуляли и разговаривали. Обо всем. Со стороны могло показаться, что мы самая лучшая в мире влюбленная парочка. Но когда я брал ее за руку, она мягко высвобождалась, а глаза ее темнели. Каждый раз, идя на встречу с Мариной, я надеялся на чудо, и каждый раз чуда не случалось. Как было мучительно видеть, что она не любит меня. Она грелась от моего все разгорающегося огня, нежилась в его обреченном пламени. Но она не любила меня. А я смотрел на нее, вдыхал ее запах и понимал, что она мне РОДНАЯ, моя. Этот запах горького шоколада будет преследовать меня потом всю жизнь, особенно когда горький шоколад появился в свободной продаже.
Я видел, что Марину влечет ко мне. Она поддавалась этому смутному зову, но силы этого влечения было не достаточно, чтобы она поняла, кто я для нее. В ее жизни все было ясно и чисто. Наши встречи не были для нее чем-то криминальным, ей просто хотелось меня видеть.
Я будто проснулся, а она спала. Я пытался достучаться до нее – это же я, Я!!! Но она меня не помнила, и не хотела вспоминать.

Мы пересеклись с Ромой, когда уже осень почти превратилась в зиму. Все в той же свинской пивной. Роман долго и недоуменно на меня смотрел, потом спросил:
- Кто она?
- Она – классическая безответная любовь.
- Мишган, ты влип в полный рост, все, что еще не забронзовело – погибло, блин!
- Рома, она уезжает.
- Кто?
- Марина.
- Ах, у нее и имя есть?
- Из страны уезжает.
- В Америку? – и Рома не удержался от гнусной улыбки.
- Кажется… Муж едет туда работать.
- Миш, я твой портрет напишу сегодня?
- Я столько не выпью.
- Ну это мы посмотрим! – и Рома достал из своей вечной спортивной сумки пол-литровую бутылку водки. Мы поехали ночевать к нему, снова пили, снова он меня рисовал. А утром с холста на меня смотрел сжигаемый горним огнем лик…
- Банальна истина, старичок, пока сам ее не переживешь. Лучше не сказать: вот что с людями делает любовь!!! И этот портрет не проси, я тебе его не отдам ни за какие деньги.

Светка выпала из окна первого декабря.
Сначала я перестал получать письма. Потом Варваровна настояла, чтобы я позвонил Светке, «вдруг что случилось». Я позвонил Светкиным родителям. Мама Светы очень обрадовалась моему звонку.
Мишенька, Светочка так переживала что Гришенька уехал… Так переживала… Они же все-таки муж и жена, а тут такая разлука.
- Так они поженились?
- Конечно, Мишенька, поженились, а как же! Как дети, в тайне от родителей Гришеньки.
- В тот день, Гришенька должен был приехать, чтобы Светочку с собой забрать. Она целый день бегала, какие-то справки добывала, а под вечер уборку затеяла, стала мыть окна, я ей говорила, не надо, и холодно уже… И она упала, знаете ли, у нас такие большие окна… Она еще двенадцать часов жила, бедная мой девочка.

Вечером я рассказал Марине про Светку и про ее нелепую смерть.
Марина будто очнулась. Я вдруг увидел, как свершается такое долгожданное чудо. Марина вдруг после моего рассказа заплакала, она плакала горько и безутешно. А когда она оторвала от лица мокрые ладошки и посмотрела на меня, я понял, что я для нее РОДНОЙ. Она осталась у меня. Мы любили друг друга и умирали от нашей любви. Как она нашла в себе силы, в какой зазор проскочила, но она ушла. Утром я проснулся – а ее нет. И с того дня я ее больше не видел. Откуда же внутри берется такая пустота, такая густо-пустая, что ее можно потрогать?

Мне за шестьдесят. Я – «научное светило», академик (Ромка-покойничек, недооценил!). У меня есть и почет, и ученики, и волга-мериносская. У меня трое взрослых и успешных детей, преданная умная жена. Четверо внуков.
Ромка умер два года назад в …Америке, где снискал и славу и деньги. Первый мой «упырский» портрет я выкупил у него за большие деньги, на которые он смог уехать в Штаты. Второй «просветленный» он продал за бешеные деньги какому-то миллионеру.
Варваровна отказалась со мной меняться на Черемушки, хотя прямо в Светкиной смерти меня и не обвиняла, но подразумевала. Вот упрямая старушенция! Когда она заболела и слегла, я заезжал и привозил ей продукты. Перед смертью она все же поверила, что я не виноват, чем очень облегчила мне душу.
Недавно я по интернету разыскал Марину. И мы с ней переписываемся, не часто. У нее тоже все хорошо.