Sat : Дядьвитя

Они все были худые, по локоть загорелые, c татуировками, золотыми фиксами и мелкими быстрыми глазками. У каждого за плечами по пять-шесть ходок. На вид волчары. Пили водку большими глотками и неторопливо закусывали. Говорили тихо и мало, не более трех слов за раз:
- Зайчика помнишь?
- Ну.
- Утоп!
- …?
- Упал с лодки.
- Да хуй с ним.
- Ссучара был.
- …?
- Да мы все, блять, такие.
Иногда они как по команде поднимали головы и осматривались. Машины, люди, дома, деревья и прочее были для них просто зрительными образами, плохой комикс без текста. Персонажей нельзя отличить друг от друга. Какой-то, еблан паук, управлял всем миром. Дать бы ему веслом по хребту и живи спокойно. Так нет! Паук был быстрый как молния, и с ним надо было вести умные беседы, поэтому жизнь не удалась. Ну, в смысле, у человечества. Ну и у них за одно.
Все были верующие, всуе не кичились и крестились только за упокой каждого утопшего братана.
На девочек топлес не оборачивались и исподтишка не подсматривали. В сторону моря не смотрели вообще, хотя сидели на пляже, под палящим солнцем и пили водку с утра, закусывали вяленым бычком, который уже неприятно пах. Они проводили бычком под носом, втягивали воздух ноздрями и только потом делали очередной глоток водки. То ли порядок такой, то ли водка была гавно.
- Рустам чебуреки делает.
- Даст?
- Без бабала?
- Ну!
- Даст.
- Попроси, рыбой отдадим.
- Ты че, какой рыбой?
- Через месяц будет! Сходи.
Они просто так жили. Всем было лет по сорок. Но был и старик. Возраста недоступного, да и непонятного. Он единственный кто сидел без майки и босиком. Кое-где на теле виднелись следы выведенных татуировок, небольших и сделанных в молодости. Он не закусывал. И не ел. Никто не видел, чтоб он ел вообще. Пальцы на руках не разгибались, он с трудом брал стакан, поддерживая его снизу другой рукой. Время от времени он менял позу и заметно было, что это дается ему с трудом – ноги в коленях болели и ныли не переставая.
- Дядьвить, чебурек будешь?
Он в ответ только легким поворотом головы давал понять, что нет.
Он отсидел лет тридцать. Первые два срока, никто не знал за что. Местные не знали, да и не спрашивали и так почет была беспредельным. Просто за хронологию жизни. Но последний раз получил двенадцать лет, и за что, об этом знали в подробностях. Легендами вся эта история не обросла. Она была простой и по простоте своей больше всего и походила на легенду.
Вот так они сидели и незаметно перешли на какие-то никчемные и непонятные разговоры о зоне, но постепенно все свелось к бабам. Проблема века.
- Ну не дают они просто так.
- Да и не хотят..
- На зоне ебаться западло.
- Ну, да. А как?
- Не ты - так тебя.
- Ты че несешь?!
У каждого было несколько историй о том, как им удавалось это делать на зоне. Что-то было правдой, что-то нет, но каждый был убежден, что все врут. Врут все, особенно об этом. После пары часов этого вранья заговорили о том, что всем казалось правдой и их не касалось – об опущенных, о пидарасах, о жопоебстве. Тема была скользкая. Тут дал промашку, там пару случайных слов, что-то недосказал, ушел от ответа и ты уже сам пидарас. И главное пришлось бы быковать и отвечать за базар. А они этого не умели. Это смешно, но это так. Все они были мелкими и неудачными браконьерами Приазовья. Ловили осетра. Жизнь складывалась так: год ловли, попался, два года в тюряге, да и то в местной, не строгого режима, посылки из дома и домашний секс. Все женаты, у всех дети. Все братья и отцы браконьеры такого же масштаба. Обычная жизнь, с привычным распорядком и даже с некоторым достатком. Шесть ходок – это восемнадцать лет жизни. Из них половина на свободе. Откидывались они без шика и всегда сразу приступали к своей работе, довольно тяжелой и опасной, половина по пьяни тонула. Но на чужой стороне шесть ходок и правильный пиар могли бы сделать их конкретными паханами. Но именно этого они и боялись.
Другое дело Дядьвитя. В первый день свободы после второй ходки - дали пятнадцать, попал под амнистию и отсидел на год меньше - он сошел с поезда в сереньком промышленном и грязном городишке Джанкой, что на Крымском перешейке. Это была почти его родина. Еще автобусом до села километров десять и там заброшенный дом, и участок умерших родителей. Толи жить, толи продать загулять и умереть. Жить он не умел – это понятно. Так, что выбора то и не было. Он думал об этом спокойно. Беспокоило его только то, что односельчане его не помнят и наверняка не захотят отгулять с ним в компании. А ему хотелось этого больше всего. У него даже сердце остановилось, когда он подумал об этом в первый раз. В прямом смысле слова, останавилось. Его научил один инженер на зоне. Главное не шевелиться и ждать нужного момента, чтобы запустить его вновь. Каждый раз это был неописуемый страх – а вдруг не запуститься! Но на зоне спасало. Лазареты, медсестры, смягчение условий. И вот он подошел к пивному киоску на вокзальной площади, заказал две кружки холодного пива и встал к молодой женщине за столик в тени. Он поставил кружки со словами:
- Здесь тень. – И сделал первый глоток на свободе. В поезде он терпел. Верхняя полка в плацкартном вагоне не была похожа на символ свободы. В камере и то было лучше – не надо в очереди к параше стоять.
Кружки по столику не скользили, засохшая пленка пива присасала дно его кружки и у него, как и у всех до этого на стол выплеснулась пена. Пластмассовые тарелки со скелетами обглоданных бычков, скомканные салфетки, окурки в недопитом. Мухи по жаре не летали, а ковром ползали по этому натюрморту. И лежала одна алюминиевая вилка.
Вдруг, чьи то руки подхватили его кружки и перенесли их на столик под солнцем, а потом к ним передвинули и его самого. Он не сопротивлялся. Два парня лет по двадцать пять, не сильных и не крупных, хамовато ржущих, скалились девчонке и прижимались к ней с двух сторон.
- А попросить?
- Отъебись, папаша.
Один уже отпивал пиво из кружки девчонки, он положил одну руку ей на задницу, а другой стягивал бретельку майки.
- Просто, попросить.
- Папаша, тя чо, по амбициям ебануло?!
Для него это уже была затянувшаяся разборка, он не привык к сильным эмоциям и длинным фразам. Он подошел вплотную к одному из них.
- Попросить, пидарасы, и оставить девчонку в покое!
Кто-то из них плеснул в него пивом, он даже поежился - холодное пиво стекало за пояс, штаны спереди намокли. Но это он заметил уже позже. Парень, стоящий рядом присел, хрипя и откашливаясь. Другой подскочил, со словами: - Чо, кость? – Склонился к нему и тут же упал с диким криком.
С вокзала он загремел на 12 лет. Дали бы пожизненно, но девчонка написала в показаниях, что они хватали ее за грудь и предлагали потрахаться, хамили и оскорбляли, и что она сама просила о помощи, кричала и сопротивлялась и что никто, кроме этого пожилого мужчины ей не помог. В общем, врала грамотно.
Первый умер по дороге в больницу – шейная артерия, проткнутая вилкой, выхлестала почти всю кровь. Второй умер на месте – зубья вилки задели спинной мозг грудного отдела позвоночника, спазм легких и все…
Солнце, пока еще желтое, садилось в кроваво-красные облака, море успокоилось и слепило рябью отраженного заката. Привычная красота не переставала поражать душу, но проблема пидарасов все еще не была решена. Нажрались уже прилично, голоса стали чуть громче и фразы чуть длиннее. Вскоре, единогласно решили, что ебать пидорасов западло. Молчание Дядьвити рассматривалось как одобрение, но хотелось услышать живое слово старика и кто-то спросил:
- Ну а там где ты кантовался, как с этим? Мы вот...
Дядьвитя засунул в рот большой и указательный пальцы. Все посмотрели на него с удивлением. Что он ковыряет? Водка в зубах не застревает, а есть - он не ест. А тот потрогал подагрическими пальцами зуб, поморщился и тихо сказал:
- А мы… - Он посмотрел куда-то, куда кроме него никто посмотреть не мог, не глубоко, но заметно вздохнул и закончил - …ебали.