forevermore : когда тоска по родине заливается в резиновые сапоги.

нашла дневник пятилетней давности,
обтянутый старой фиолетовой футболкой.
обрывок материи с бесславным темным прошлым.
грязная, пахнущая мочой и затхлой сыростью половая тряпка.
в центре - обесцвеченная отбеливателем,
обшитая белой тесьмой, неровная аппликация
в виде собачьего сердца.

строчки растекаются по нёбу жгучей полынной горечью.
невозмутимая, долговязая, скуластая девчонка.
глаза наивного волчонка.
огромные алые буквы.
костры, полыхающие у ночной реки.
умершие живы.
покинувшие смеются, спорят, любят.
ушедшие снова рядом.
настолько близко, что кажется, еще чуть-чуть,
и можно будет ощутить их теплое дыхание на затылке.

боль накрывает с головой.

летом 2001 года она гостила у двоюродной бабушки
в далекой, богом забытой Колокшанской земле.
край ветров, выжженных степей, лиловой жимолости,
ярко-желтых кнопочек пижмы, островков малинового и белого клевера.
край детства, коварных рек, водоворотов, кровного и духовного родства.
теплая черная земля и серые шиферные крыши амбаров и сараев,
помнящие босые ступни ее болезненной, режущей, разрывающей первой любви,
кто в ответе за невозвращение в ушедшее счастье?
кто в ответе за неповторимость падений в единственно лю...
-тссс...

хоронить лицо в ладонях.
хоронить прошлое в дремлющей кофейной желтизне
тревожных дневниковых страниц.

-не можешь?
-не надо.
-я буду молчать, конечно, раз обещала.
хотя слово мое не стоит и сентаво.
но он - то, что по клетке теряла каждый выдох.
и, последнюю из них спасая отчаянно, сжимать горло,
не давая ветрам пути.
и, задыхаясь, одними глазами :*ухо-ди*.
и, улыбаясь петлями виселиц, :*будь*.

-не надо.
-он никогда не был настолько чьим-то.
-стирая память...грозы, пледы, пальцы...
как жив во мне. сорняком прорастает. за-кри-чу?..
-ан...
-тссс. не надо имен.
-мой!
-не отнять.

мы били стекла и вырезали имена друг друга у себя на спинах.
мы жили на деревьях и ели грязный, хрустящий на зубах
подорожник, щавель и отсыревший хлеб, запасенный для коров.

помнишь, сан?

ты умела принимать роды у овец.
ты доила коз и целовала телят в скользкие носы.
ты гладила темно-розовые пятачки двухнедельных поросят
и шептала им на ушко неясные нежности.

у тебя был любимец.
крошечный индюшонок-инвалид с обезображенной,
деформированной левой лапкой по кличке Паралитик.
ты кормила его пережеванным желтком из пипетки.
ты вытаскивала его с того света,
когда все махнули на индюшонка рукой, уверенные в его скорой гибели.
ты барабанила пальцами по полу, и Паралитик, хромая,
радостно пища, спешил к тебе.
ты клала его на колени, он расправлял свою больную,
вечно холодную лапку и засыпал.
а ты бережно гладила его по грязно-желтой неоперившейся спинке.
Паралитик пошел на поправку.
он ни на шаг не отходил от тебя.
ты, маленькая, худая, угловатая,
была для него другом, опорой, заслоном.
но на вашу огромную, дружную семью
обрушилась очередная неожиданная смерть.
ты была вынуждена уехать на пару дней,
оставив Паралитика на попечение взрослым.

по возвращении ты нашла его крошечный трупик на помойке.
занятые собственным горем, его бросили туда живого.
он погиб от голода и ночных августовских заморозков.

-несомненно, взролые были по-своему правы.
птица-инвалид не принесла бы никакой практической пользы.
-но...
-к чему об этом сейчас?

тошнит.
курить Яву, ибо организм отказывается принимать иное.
забывать.
все забывать.
и начинать заново.

замужняя женщина, мать твою.
сожми себя в кулак и улыбайся, улыбайся,
пока по лицу не поползут трещины.

спокойно...спокойно,
Александра.

-!..

-тссс...