сергей неупокоев : Шум

Я родилась в семье профессиональных болтунов и потому ненавидела человеческую речь с самого начала. Я не любила слушать и не любила говорить. Задайте мне необязательный вопрос - и вы в черном списке.

Бу-бу-бу, говорили мои родители за ужином. Бу-бу-бу. Для меня это было - все равно, что железом по стеклу. Я спасалась, прикладывая к уху пустую кружку и слушая шум моря - мое собственное, усиленное резонатором, сердцебиение.

Нельзя сказать, что я любила музыку, скорее музыка была для меня необходимостью. Я предпочитала ту, что без слов: ambient, индустриальные шумы. Если и выбирала что-то с вокалом, то непременно японским или немецким. Непонятные слова незнакомых языков казались более осмысленными, чем весь тот ряженый под павлина мусор, который выезжал из ртов моих родителей по скользкой розовой конвейерной ленте.

Родителей я толком не знала. Они были похожи на красивую одежду с зашитыми карманами, и если и имели за душой что-то, кроме умения говорить, то солнечный свет на это что-то не падал. Наблюдая за ними, я поняла: два рыжих клоуна в границах одного брака - это слишком.

Родители же считали меня недоразвитой. И у них были на то причины.

Я молчала за завтраком, молчала в школе, молчала в бассейне, молчала в больнице, где меня лечили от подхваченной в бассейне кожной болезни, молчала за ужином, молчала во сне. Я даже думала исключительно образами, не словами.

Я завела себе воображаемого друга. Я не видела его и не говорила с ним - просто знала, что он есть, что он следует за мной по пятам, куда бы я ни пошла, и потому не чувствовала себя одинокой.

Погружаясь в себя все глубже, однажды я поняла, что погружаться более некуда. В моей жизни не хватало кризиса. Я решила: чтобы преобразиться, нужно убить человека. Если я убью и сумею преодолеть чувство вины, это достаточным образом меня УСЛОЖНИТ. Внутри меня появятся ИЗЛИШЕСТВА, за которые можно будет уцепиться, чтобы как можно реже всплывать на поверхность. Я создам свой внутренний ШУМ, который будет сильнее всех других шумов, и перекроет все другие шумы. Я даже смогу обходиться без музыки.

Я почти решилась убить свою мать, но вместо этого вышла замуж.

Я сделала это молча. Когда меня спросили, согласна ли я, я кивнула.

Муж мой, как и большинство мужчин, имел два лица. Когда он хмурился, он был похож на немецкого аристократа, а когда улыбался - на слабоумного. Он хорошо знал моих родителей. Я с ним не разговаривала.

Когда он взял меня в первый раз, оказалось, что я не была девственницей.

Бу-бу-бу, закричал он. Бу-бу-бу!

Я молчала, и это его разозлило. Он ударил меня в лицо, и я, кажется, от него ушла, потому что обнаружила себя сидящей на чемодане рядом с маленьким причалом за чертой города. Нос мой был разбит, а на руках - кровь.

На причале не было никого, кроме меня и старика с удочкой. В ногах у старика сидел большой черно-белый кот. Старик выуживал из покрытой радужными пятнами воды мелких рыбешек и бросал коту, который тут же их пожирал.

Мне сразу захотелось иметь такого кота. Я бы вырезала ему голосовые связки.

Я долго смотрела на солнце. Потом встала с чемодана, подкралась к старику и толкнула его в спину. Старик упал в воду, но не утонул, как я рассчитывала. Он держался на плаву и кричал.

Бу-бу-бу, кричал он. Бу-бу-бу!

Я схватила черно-белого кота и побежала прочь. От кота пахло рыбой. Я стала задыхаться и вспомнила, что у меня нет дома, и негде держать кота. Я бросила кота на землю, но он упал на бок, а не на лапы. Я придушила его, пока бежала.

Я вернулась за своим чемоданом. Старика не было. На поверхности моря плавала бамбуковая удочка.

Я взяла чемодан - он был лёгкий - и побрела вдоль берега. Я переживала из-за кота, но вскоре о нем забыла. Прислушиваясь к мыслям, я добралась до эллингов, смотревшихся на пустынном пляже так же уместно, как горсть зубных протезов, рассыпанная по шелковой простыне. Все эллинги, кроме одного, были заперты. Мужчина с грубым красным лицом спускал на воду лодку-плоскодонку.

Мне сразу захотелось иметь такую лодку, чтобы уплыть далеко-далеко.

Бу-бу-бу, сказал мужчина, увидев меня. Бу-бу-бу.

Я жестами объяснила ему, что хотела бы прокатиться на лодке, и мне, кажется, удалось его убедить, потому что я обнаружила себя лежащей в позе эмбриона, в лодке, в море, вдалеке от берега. Мужчины рядом не было, не было и весел.

Я прыгнула за борт и поплыла к берегу, толкая перед собой чемодан. В воде я чувствовала себя уютно. Шум моря гармонировал с моим внутренним ШУМОМ. В этом плавании я поняла, кто я такая. Я была морем, нет, я была ОКЕАНОМ, который выпарили, избавили от всего лишнего, чтобы втиснуть в человеческий фантик. Если бы мои муж мать отец хоть раз сделали паузу в разговоре и приложили к уху мою РАКОВИНУ, они бы услышали, как я ЗВУЧУ по-настоящему.

На берегу меня долго рвало. Я выблевала морскую воду, выблевала все напитки, которые когда-либо выпила, и всю еду, которую съела, выблевала сердце почки печень легкие и селезенку выблевала новостройку в которой жила и школу в которой училась выблевала своего мужа и свою мать и самое главное я выблевала своего отца. Во мне не осталось ничего, кроме чистого ШУМА.

Я встала и потащила вдоль берега отяжелевший чемодан. Так, оставляя за собой следы босых ног, я добралась до маленькой прибрежной гостиницы, которая вырастала прямо из песка. В холле было тихо и пусто, за стойкой скучал портье с пятнышком красного соуса на манжете.

Бу-бу-бу, сказал он, улыбаясь акульей улыбкой. Бу-бу-бу.

Я жестами объяснила, что хочу остановиться в гостинице. Я не знала, есть ли у меня деньги, но, кажется, деньги были, потому что я обнаружила себя в тесном номере, где на стенах и потолке, как в тюремной камере, расписались предыдущие постояльцы. «БЕЗ ПАНИКИ!» - значилось на выцветших обоях. На столике у кровати стояла ваза с хризантемами.

Я легла на кровать и вспомнила, что тогда, на пляже, выблевала всех и вся, кроме своего воображаемого друга.

Не знаю, сколько времени я провела в забытьи, но когда резкий стук в дверь пробудил меня, хризантемы в вазе уже увяли, и стол был усыпан лепестками.

За дверью стоял человек, который в прошлой жизни считался моим отцом. Не знаю, как он узнал, что я здесь. Я попыталась захлопнуть дверь, но он оказался сильнее. Он оттолкнул меня и прошел в комнату.

Бу-бу-бу, закричал он. БУ-БУ-БУ! БУ-БУ-БУ! БУ-БУ-БУ!

Отец мой, как и большинство мужчин, имел два лица. Когда он был всем доволен, его лицо делалось круглым как ноль, а когда злился - заострялось. Он жестикулировал и ходил из угла в угол. Он говорил и говорил и говорил. Для меня это было - все равно, что железом по стеклу. Я поняла - он хочет, чтобы я вернулась домой.

Я не знала, как объяснить ему, что мы теперь чужие, что у меня нет больше ни мужа, ни матери, ни отца. Поэтому я сжала его лицо ладонями, раскрыла его рот своим ртом и позволила ШУМУ свободно течь из меня наружу.

Человек молчал. Мне впервые удалось его переговорить.

Кажется, я от него сбежала, потому что обнаружила себя на пляже. Мое платье было разорвано на плече. Я прикрывала глаза от солнца и смотрела, как горит гостиница. Черный дым поднимался в белое небо.

Я подняла тяжелый, как гиря, чемодан и побрела вдоль берега. Жар гостиницы подталкивал меня в спину. Я не знала, куда я иду. Ничто меня не тяготило, я чувствовала себя свободной. Я слышала шум волн и шум своей крови, крики чаек и мотор далекого катера. Я слышала, как земля поворачивается вокруг своей оси, и это я - своими пятками - ее поворачивала.

Пляж был бесконечен. Я потеряла счет времени. Солнце рывками меняло положение на небе, и однажды я заметила на песке чужую тень, которая путалась у меня под ногами, как голодный пёс.

Я обернулась и увидела своего воображаемого друга. Он шел за мной по пятам, наступая в мои следы на песке. Его одежда выглядела так, будто он в ней спал. Он был точно таким, каким я его представляла.

Он сказал:
.
.
.
Меня нанял твой отец.

- Моя дочь не в себе, - сказал он. - Боюсь, она может себе навредить. Мне нужен человек, который будет за ней присматривать. Ничего сложного. Нужно следить за ней и звонить мне, если что-то случится. Не обижайся, но тебе, кажется, нужны деньги?

- Да, - сказал я. - Мне нужны деньги. - И мы скрепили сделку рукопожатием. Ладонь твоего отца была липкой, как подлокотник в кинотеатре.

Я приступил к работе. В первый день слежки я вел себя как шпионы в кино: разглядывал витрины, делал вид, что завязываю шнурки, покупал газеты в киосках. Я боялся, что рано или поздно ты обернешься и посмотришь мне прямо в лицо. Ты ни разу не обернулась. Ты ходила, глядя себе под ноги, и не обращала внимания на окружающий мир.

Я ходил за тобой следом. Из дома в школу, из школы - в бассейн, из бассейна - в больницу, где тебя лечили от подхваченной в бассейне кожной болезни, из больницы - домой. В конце концов, я так осмелел, что стал держаться за тобой в двух шагах, буравя взглядом затылок.

Если бы я знал, что за тем первым днем последуют шесть лет бессмысленной слежки, что бы я сделал? Сбежал бы? Нет. Мне действительно нужны были деньги. Всего несколько дней (и бесприютных ночей) назад я сошел с поезда со стареньким чемоданом в руке, и этот чемодан с неудобной кожаной ручкой был моим единственным островком суверенитета в незнакомом городе. Я никого здесь не знал, никто не хотел знать меня.

И у меня появилась ты.

Я стал много ходить пешком, потому что иначе уследить за быстроногой девочкой невозможно. За шесть лет я стоптал четырнадцать пар железных ботинок. Я начал курить, потому что человек, который стоит и ждет чего-то, выглядит подозрительно, а человек, который стоит и курит - почти невидим. Я курил по две пачки в день.

Раз в месяц я получал от твоего отца белый конверт с деньгами.

Я все время ждал, когда же случится то, ради чего меня наняли. Когда же случится что-то странное. Когда же случится хоть что-то. Но ничего не случалось. Ты казалась обычной. Ты БЫЛА обычной.

Моя работа не имела смысла. Я думал, а что, если это розыгрыш? Но разве белые конверты не доказательство, что все серьезно и происходит на самом деле.

Я часто подумывал о том, чтобы бросить слежку и пойти домой - ведь ничего все равно не случится. Но я этого не делал. Вдруг твой отец меня проверяет? Вдруг он нанял еще одного человека, чтобы тот следил за мной, и еще одного - чтобы тот следил за тем, что следит за мной. И еще, и еще, и еще.

Что, если нас таких тысяча, миллион, и все мы ходим за тобой строем?

Что, если все люди на улицах так или иначе участвуют в слежке?

Что, если все движение в этом городе задается ритмом твоей ходьбы?

Потом мне стало казаться, что никакой тебя на самом деле нет. Я выдумал тебя, чтобы придать своей жизни смысл. Ты - просто пятнышко у меня на сетчатке.

Шесть лет.

Две пачки в день.

Когда я увидел тебя впервые, ты была совсем еще девочкой - худая, ключицы как дверные ручки. Ты повзрослела у меня на глазах. Ты не стала красивой, но ближе тебя у меня никого не было. Между нами возникла связь. Даже на расстоянии, я чувствовал тебя - знал, где ты, чем занимаешься, какое у тебя настроение.

Я выжидал, когда ты станешь мастурбировать у себя в комнате, и сам мастурбировал в это же время на другом конце города.

Я тебя СЛЫШАЛ. Я стал получать удовольствие от работы. И, конечно, это не могло длиться вечно.

Однажды твой отец вызвал меня к себе в неурочное время и сказал:

- Моя дочь выходит замуж. Теперь она - не моя проблема. Ты можешь быть свободен.

Он протянул мне белый конверт, более толстый, чем обычно. Я положил его в карман, не раскрывая. Свободен. Я могу быть свободен.

Я пошел домой. Я курил сигарету за сигаретой и думал, чем стану заниматься теперь, когда все кончилось. Вру. Я думал о тебе. О твоей походке, о твоей спине, о твоем затылке - о том, чего больше никогда не увижу.

Я лег спать и посреди ночи проснулся от удара в лицо. Удар в лицо мне приснился, но кровь из разбитого носа текла настоящая.

Я понял, с тобой что-то случилось.

Я взял такси и по пустым улицам за пять минут добрался до твоего нового дома, дома твоего мужа. Мне даже не понадобилось выходить из машины - я уже знал, что опоздал. Недавно на этом самом месте стояло другое такси, которое увезло тебя прочь из города. Я все еще СЛЫШАЛ тебя. Я объяснил водителю, куда ехать, и по прибытии расплатился с ним деньгами из белого конверта - деньгами твоего отца.

Я долго шел пешком, ориентируясь на ЗВУК, и когда настиг тебя, был уже полдень.

Солнце, маленький заброшенный причал, и ты - сидишь на чемодане, моя персональная оптическая иллюзия.

На причале не было никого, кроме тебя и старика с удочкой. Он сидел к тебе спиной, и, наверное, даже не подозревал о твоем присутствии, так же, как и ты - о моем. В ногах у старика стояла черно-белая сумка, чтобы складывать улов.

Я хотел подойти и заговорить с тобой, но знал, что не смогу найти нужных слов, чтобы объяснить тебе, кто я такой.

Я стоял в оцепенении, и в оцепенении увидел, ЧТО ты сделала со стариком. И позже, у лодочных ангаров - я видел, ЧТО ты сделала с тем обветренным краснорожим яхтсменом. Когда ты ладонями рыла яму в мокром песке, я хотел подойти и помочь, но боялся, что ты отвергнешь мою помощь. И когда тебя тошнило - прямо поверх зарытой ямы, - я хотел быть рядом и держать твои волосы, чтобы они не испачкались, но меня тоже тошнило черным одновременно с тобой. Моя способность чувствовать тебя обострилась до предела.

Позже был кариозный отель, который вырастал прямо из песка. Ты скрылась внутри. Мне трудно было снова терять тебя из виду, и все-таки я выждал десять минут, прежде чем пойти следом.

Десять минут - три сигареты.

Тесный, застеленный красным ковровым покрытием холл был пуст. Я заглянул за стойку регистрации, уже зная, что там увижу.

Портье лежал на полу. Его КРАСНОЕ казалось недостаточно красным на фоне по-настоящему красного ковра. От запаха меня замутило. Ты раскрыла портье, как я раскрывал аптечку над умывальником, чтобы достать пузырек со снотворным.

Я снял трубку липкого черного телефона и набрал номер твоего отца.

Бу-бу-бу, отозвался он.

Я сообщил ему название отеля и номер, в котором ты остановилась. Я узнал, в каком ты номере, потому что рядом с гвоздиком, с которого ты сняла ключ, осталось красное пятнышко.

БУ-БУ-БУ, кричал твой отец. БУ-БУ-БУ!!!

Не сказав больше ни слова, я положил трубку. Я чувствовал себя предателем.

Он прибыл девять сигарет спустя. Я спрятался от него за диваном. Обивка дивана воняла потом и кремом для загара. Твой отец даже не заглянул за стойку - напрасно я пачкал пиджак, перетаскивая пустого портье в служебное помещение, - он сразу поднялся наверх, прыгая через ступеньку.

Я не пошел за ним следом. Я знал, что ты справишься.

Я сломал замок в минибаре. Я открывал бутылки одну за другой и расхаживал по холлу, пропитывая красный ковер спиртным. Благодаря тебе я действовал ТАК решительно. Я чувствовал себя ТАКИМ свободным. Я помочился в кадку с пальмой.

Ты прошла мимо, худенькая, почти невидимая, в порванном платье, и мое сердце свело, потому что ты меня не заметила. Впервые в жизни я хотел быть замеченным.

Я прикурил последнюю сигарету, затянулся и бросил ее на ковер. Дождавшись, пока займется журнал регистрации, в который ты почему-то вписала свое имя, я пошел за тобой.

Пляж был бесконечен. Я потерял счет времени. Я шел за тобой по пятам, наступая в твои следы на песке. Я слышал шум моря - твое, усиленное резонатором, сердцебиение. Я хотел забраться к тебе в рот и свернуться калачиком у тебя на языке, как на собачьей подстилке. И когда ты, наконец, обернулась и посмотрела мне прямо в лицо, я не придумал ничего лучше, чем указать на твой чемодан и спросить:

- Бу-бу-бу? (Тяжелый?)

Ты кивнула. В зубах отразилось красное солнце. Было так непривычно видеть твое лицо, а не спину. Я привык к твоей спине. Ты качнула чемодан в мою сторону. Наши пальцы срослись на неудобной кожаной ручке. Ручка была липкая, как подлокотник в кинотеатре. Мы встали на колени и раскрыли чемодан. Он был набит белыми конвертами и тишиной. (оптическая иллюзия, воображаемый друг, оптическая иллюзия воображаемый друг оптическаяиллюзиявоображаемыйдруг). И мы устроились бедрами на чемодане, чтобы песок не осквернял наши чресла, и снова стали единым целым.

Утром прилив приведет одного из нас в чувство.