не жрет животных, падаль : Те близкие лица, те самые с блеском глаза

Говорят, каждому из нас суждено пережить тысячи смертей – бесконечность минус один день, формула надежды обреченной на несбыточность. Цвет жизни сойдет с лица бесконечно число раз, и каждый раз снова обернется мучительным ожиданием инея на пальцах. Минус один.

Небо покрыто серым налетом пыли, забивающейся в мясистые складки грозовых туч. Он не силится прочесть в них знаки грядущей судьбы – в этом уже нет смысла. Судьба расставила под этим небом его и их, как шахматные фигуры на доске, гуляя между ними пронизывающим ветром. Молчаливы. Все слова сказаны, а слезы пролиты, их глаза истощены и изъедены пеплом сгоревших жилищ, тех, которые они считали своими домами. Ветер доносит до их ушей далекое эхо жертвенных всхлипов: так гибли те, кого они считали родными. Кровь убитых застывает на их руках, сжимающих рукояти мечей, тех, что с легкостью разрезают падающие снежинки. День, когда они потеряли смысл продолжать, они не смогут запомнить надолго. Потерявшим хозяина, им не предстоит выбирать варианты судьбы, она уже сковала их руки холодом – и все что им досталось это смешать свою пролитую кровь с кровью врагов, убивших хозяина. Месть – все, что осталось у тех, кто сейчас, следуя стали, покидает сгоревшие руины, затаптывая кровь близких в выпавший снег.

Говорят, шрамы от ран, нанесенных врагом, который искренне ненавидит – не затягиваются никогда, соперник может быть уже мертв, но оставленный им след будет кровоточить всегда. Также говорят, что самая сильная ненависть, отравленная смертельным ядом, это та, которая возникает спонтанно, как от укуса комара – рука с неистовой яростью размахивается для удара. Просто косой взгляд, неловко брошенный, становится причиной долгой и мучительной смерти. Она знала его слишком хорошо: он часто бывал здесь, раньше, был с ней и даже, кажется, испытывал к ней запретное чувство, табуированное и недоступное, как сон. Под ее сердцем билось сердце его ребенка, а сейчас он здесь не оставить им шанса, его лицо уже покрыто красными муравьями кровавых брызг. Иногда взмах крыла бабочки приводит к тому, что самые близкие люди оказываются по разные стороны ножа, она сейчас – по ту сторону, он – по другую. В безумии взгляда не нужно искать причины и оправдания, если так случилось, значит, они есть и игнорировать их нельзя, пусть даже эти причины незначительнее полета бабочки. Выбора нет – только ненависть под кожей, которая всегда оказывается стремительнее сомнений долга и привязанности. Она успевает. Перед тем, как он разрезает ее на две части, ее и своего ребенка, о котором не мог не знать. Слезы, смешанные с кровью, уже и не слезы и еще не кровь, но все определяется пропорцией – розовая вода на холодеющей в руках стали, песни которой ему уже не услышать. Скандинавы в своих поэтических сагах, именуют кровь не иначе, как вода меча – метафоричность их эпосов не уместна в конкретных условиях трагедии каждого. Она мертва, а его рана смертельна, он заберет с собой сотню душ мужчин, стариков, женщин и детей, ему больше нечего ждать и, лежа рядом с ней, он оставляет свой последний поцелуй на ее неподвижной руке. Так они и лежат.

У него завязаны глаза, и руки стянуты за спиной, гавкающая речь за спиной сливается в единую какофонию с лаем обезумевших от голода собак на натянутых поводках. Затылком он чувствует упирающийся в него, еще не остывший от выстрелов, ствол. Он знает, что рядом его убитые дети: младшая дочь, с простреленной головой: ее прозрачно серые глаза больше не источают слез, ее голос уже не заполняет его ушей всхлипами и мольбами. Ей всего шесть и ей всегда будет шесть. Несколько минут назад его пальцы ломались, сжатые в кулак, сдавленные криками и стонами старшей. Она молчит сейчас, изнасилованная и убитая, как выброшенная на помойку кукла, у которой из-за неловкого детского обращения оторвалась голова. Он не видит их тел, но знает, что все так: умытые кровью лица, кровоподтеки на бледной коже, опустевшие взгляды – так по капле, с каждым вскриком уходит из них надежда. Как трудно представить, что они когда-то улыбались.
Его толкают в спину тяжелым сапогом и он слышит, как спускают собак. Слюни из клацающих рядом с его руками пастей, разлетаются по пальцам. Он бежит вперед, не видя дороги, не видя смысла бежать, просто бежит отсюда метафорой забывания, уверенный, что не успеет забыть.
Кто кого убивал?
Забыть - это значит простить.
Лишь пока вспоминаешь - виновен.
Он все еще помнит, он винит себя, бежит быстрее, хотя истощенные голодом ноги так непослушны. Сухие колючие ветки деревьев, впиваются в кожу, жаля его гигантскими насекомыми. Муки Христа становятся такими реалистичными, терновый венец в движении – дорога к распятью, неминуемый финал: он либо разобьет голову о попавшееся на пути дерево, либо его настигнут и разорвут в клочья собаки. Бесконечность минус один, он чувствует призрачное присутствие шанса, отвергая его – зачем жить если забыть пережитое невозможное. Он ускоряется, чувствуя это по силе ударов и укусов ветвей, он хочет, чтобы удар столкновения стал смертельным, он не желает спасения.
Удар.
Он слышит облегченный выдох из своей груди смешанный с харкающей из разломанной грудины кровью и чувствует ее сдавленный выдох, ложащийся на его лицо брызгами слез и боли. Ни дерево, ни столб, ни какая-то другая преграда, а она… под безразлично серым небом две фигуры, родители убитых детей, под хохот мучителей, так они и лежат.

Его глаза широко открыты, а зрачки напряженно вглядываются во мглу, скрывающую ее лицо. Откуда ласкают его слух ее полные нежности стоны, оплетая его незнакомыми словами преисполненной смыслом песни. Ее веки закрыты, а глаза на закате, лоб миллиардами бриллиантов покрывает испарина. За его спиной оковами сомкнулись ее тонкие руки, длинные пальцы вонзились в кожу, он врастает в нее, запуская свои стремительные побеги по ее изгибам, растворяется в ней, забывая границы себя.

Ритм движений нарастает и вскоре, их напряжение натягивается наэлектризованной струной от головы к паху. Разрядом, ударом, цепь разрывается выдохом наружу. Он смотрит в ее глаза и видит за серой поволокой, разбегающиеся в тонких волокнах силуэты. В зеркальной поверхности ее переливающихся зрачков он угадывает очертания тысяч смертей, века назад, ретроспективой из бесконечности до момента, когда ее ресницы, моргая, захлопываются.
Эти глаза видели все.
В них он видит себя.
Туманом горячего дыхания под ритм умолкающих сердец, на них опускается сон.
Так они и лежат.
а небо над ними всегда серое...
_________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят