Khristoff : Насекомое

В детстве я был слабеньким мальчиком. Простужался часто, животом маялся, писался в постель и плохо находил контакт со сверстниками.
- Какой он у Вас, однако, асоциальный мальчик, - говорил обо мне профессор, друг семьи Леонид Ильич Бржно.
Мама после этих слов обычно начинала плакать и прижимала мое асоциальное тело к своей пышной груди, а папа нервно кусал роскошные усы, незаметно для себя зажевывая их чуть не до середины.
- Вы бы так, Андрей Фомич, не кушали бы свои вторичные половые признаки. А то знаете ли, щетина оседает в желудке, образуется комок, потом чертовски сложно оперировать таких типчиков.
Папа переставал есть усы и бежал в уборную. Мама сильнее прижимала меня и испуганно трогала себя за верхнюю губу, незаметно проводя указательным пальцем под носом, дабы убедиться, что у нее усов практически нет, и значит, съесть их в таком непотребном количестве, грозящим неприятной операцией, она не сможет.
Перед уходом Бржно гладил мою маму по плечу и целовал ее в голову, очень противно скатывая свои жирные губы в дудочку. Затем громко прощался с папой и уходил, чтобы через неделю опять быть вызванным моими родителями среди ночи по причине очередного коварного недуга, пытающегося одолеть мой худой организм.

Дни перетекали в месяцы, складываясь в года. Ничего веселого, ничего и чересчур грустного, все серое и с запахом йода. Профессор Бржно старел, мамина грудь становилась все пышней, папины усы, напротив – все больше утрачивали лоск, мочалились и потихоньку оседали в его желудке. Я же продолжал схватку за жизнь, умудрившись к одиннадцати годам переболеть практически всеми известными болезнями, исключая разве что венерические заболевания и болезнь Паркинсона.
Зато я был очень умным мальчиком. Ну, во всяком случае, так считал профессор.
- Какой он у Вас, однако, умный мальчик, - говорил старик Бржно, неизменно добавляя, - хотя и асоциальный.

В тот вечер, папа уже сбегал в уборную, мама всласть поплакала, а доктор, обмусолив мамины волосы, уехал к себе домой. Я сидел на полу в детской комнате и играл с мертвыми тараканами и жуками – насекомых в изобилии водившихся в нашем старом деревянном доме, я любил. Они мне заменяли и друзей и солдатиков. Настоящих оловянных или даже пластмассовых солдатиков мне не покупали – родители были помешаны на идеях ненасилия, а потому игрушки, имеющиеся в наличии, носили исключительно мирный характер. Точнее, должны были носить. Я же довольно быстро приспособил игрушечный экскаватор в настоящую тараканодавилку, а деревянные кубики с намалеванными на них глупыми картинками и буквами - в разделочные столы, на которых покоились оторванные конечности насекомых, причем на каждой букве лежали определенные органы. Так, крылья лежали на букве «к», а глаза на букве «г». На кубике «с» и нарисованным на нем слоненком, я расположил бутылочки с жидкостью из выдавленных насекомых, назвав ее жучиный сок. Этот сок, добытый мной лично, я часто подливал в еду, как биологически активную добавку. Я был уверен, что если принимать жучиный сок, то организму должны передаться сила тараканов, майских жуков, зеленых мух и рыжих муравьев. А они, это ни для кого не секрет, являются самыми сильными животными на планете. Как-то, я попробовал его пить прямо из бутылочки, но он оказался очень горьким на вкус и я просто подливал его в суп или размешивал с соком или с чаем.

Итак, я сидел у себя на полу в детской и раскладывал на ковре небольшую армию мертвых насекомых, как вдруг, в углу я заметил, как что-то, размером с мышь юркнуло под кровать. Тут я должен признаться, что давно мечтал поймать какое-нибудь теплокровное, чтобы разложить его на кубиках и детально изучить. Но дома никогда не было никакой живности, ибо мама была уверена, что у меня аллергия решительно на всех животных, к тому же она ужасно боялась, что я подхвачу какую-нибудь редкую и опасную болезнь или меня на худой конец, банально искусают. Она даже упросила соседей не заводить собак или кошек, чтобы я не заразился чем-нибудь от них.

Я бросился в угол, надеясь успеть схватить мышь, прежде чем она удерет в какую-нибудь лазейку. Но никакой мыши под кроватью не оказалось. Сперва я вообще решил, что там нет ничего, и то, что могло быть мышью, все-таки ускользнуло от меня. Полежав еще немного в пыльной темноте подкроватного царства, я собрался уже было вернуться к «солдатикам», как тут в самом дальнем и темном углу, под батареей, что-то зашуршало и тускло блеснуло, подобно светлячку. Я решительно полез вглубь, подсвечивая себе маленьким фонариком, лежащим рядом специально для подкроватных путешествий, кои я с регулярностью совершал в поисках свежих муравьев и тараканов. И вот что я нашел: в самом углу, за батареей, среди хлопьев многолетней пыли, билось крыльями огромное насекомое. Таких больших жуков я не видел даже в передачах Дроздова. Несмотря на внушительные размеры насекомого и довольно грозное не то шуршание, не то шипение, исходившее от него, я крепко накрепко схватил его за спинку, и вылез наружу.

На свету я смог лучше разглядеть свою добычу. Да, мне определенно повезло – это было самое большое насекомое, виденное мной, а видел я их в своей жизни много. Гораздо больше того же профессора Бржно, а уж его трудно назвать недалеким человеком. Но еще удивительней размеров жука оказалась его раскраска - он был весь серебряно-голубым, причем на спине и голове преобладал серебряный, а брюшко и лапы были голубыми. Крылья же оказались практически прозрачными, едва подернутые розовым цветом.
Жук громко жужжал, хищно шевелил челюстями и в целом, вид имел вполне опасный, так что мне пришлось прибегнуть к повышенным мерам безопасности – я насадил насекомое на гвоздь к специальной доске первичного осмотра.

Этой доской у меня служили сломанные гусли – когда-то давно мама решила, что у меня прирожденный слух и на протяжении нескольких лет, она на все праздники дарила мне всякие детские музыкальные инструменты на которых мне полагалось играть и которые я приспосабливал для своей научной и военной деятельности, разумеется, втайне от мамы. По вечерам я распиливал на барабане лягушек, и протыкал струнами от балалайки гусениц, а днем с мамой противным голоском подвывал «во поле березка стояла». К счастью, в семь лет эксперимент с моим музыкальным образованием, наконец, окончился предсказуемым и долгожданным фиаско. Знакомый профессора Бржно, известный режиссер какого-то музыкального оркестра Семен Алькович Труба приехал однажды к нам в гости. Поводом стал папин юбилей. На нем Трубу хорошенько напоили шампанским и пользуясь его пьяной мягкостью, предложили проверить меня на слух. Семен Алькович попросил меня пропеть ноты, потом послушал, как я нащипываю на гуслях что-то про лебедей и, глупо улыбаясь, произнес:
- Какой, он у вас, однако не музыкальный мальчик. Я простите, сморкаюсь мелодичнее.
Мама тогда очень обиделась на музыканта и даже на какое-то время перестала разрешать Бржно мусолить свой затылок. Но с моим образованием было покончено.

Пригвоздив жука к доске, я взял лупу и внимательно рассмотрел каждую деталь животного. Скроен он был обычно для членистоногих и вполне мог бы сойти за того же майского, если бы конечно не огромный размер, превышающий пятнадцать сантиметров в длину, необычная раскраска и еще более необычные узоры. Узоры эти были, пожалуй, самым удивительным открытием. Поначалу я не придал им особого значения, решив, что это просто своеобразные разводы, служащие для привлечения особей противоположного пола в период спаривания.
А то что насекомые спариваются и для чего они это делают, равно как и другие животные включая людей, я, безусловно, знал. Причем я знал это уже тогда, когда папа мой, сидя на кончике стула в гостиной и самозабвенно поедая свои усы, рассказывал мне, что своим появлением я обязан некой птице, пролетавшей над их чудесным старым домом. Мама весь рассказ стояла рядом, нежно трогая себя за губу, и проводила указательным пальцем под носом.
- Да сынок, именно так все и было – говорил ее добрый, глуповатый, немного коровий, если верить передачам Дроздова, взгляд.

Лишь внимательнее присмотревшись к этим разводам, я увидел, что линии, принятые мною за повторяющиеся полосы, на самом деле сильно переплетные между собой узоры.
Мало того: это были настоящие рисунки! Схематично, но вполне различимо на теле жука были изображены всевозможные виды насекомых: жуки, муравьи, бабочки, стрекозы, тараканы. Не веря своим глазам, я попробовал ножом немного поскоблить рисунки, решив, что это кто-нибудь из чудаков разрисовал жука. Но узоры были не нарисованные. Во всяком случае, рассматривая выдранный из бока жука фрагмент под микроскопом, а у меня был даже этот прибор, ничего аномального, ничего чужеродного в рисунках, кроме самого их наличия, я не увидел.

Озадаченный своей находкой, я решил продолжить исследование завтра, а если потребуется, то и обратиться за советом к Дроздову. Тут я должен раскрыть небольшую тайну. Несмотря на то, что Бржно поставил мне, в общем, правильный диагноз и я действительно избегал людей и не имел приятелей среди сверстников, один друг у меня все-таки имелся. Это был, как ни странно это звучит, известный ученый и ведущий программы «в мире животных» Николай Николаевич Дроздов.

Познакомились мы с ним у нас дома, куда его привел все тот же профессор Бржно. А вот сам доктор познакомился с Дроздовым, когда был на приеме в Кремле.
Тогда самым старшим в нашей стране был Леонид Ильич Брежнев, который, как известно, любил выпить, болел за команду Спартак и коллекционировал автомобили. Еще он иногда работал – целовался со стариками и героями и вешал всем ордена. Именно на такой церемонии и познакомились двое ученых.

Профессор Бржно стал лауреатом Ленинской премии и Героем Социалистического Труда за революционный метод постановки диагноза шизофрении у новорожденных. Раньше, чтобы понять, болен ли ребенок этим страшным недугом, требовалось длительное время и проведение большого количества трудоемких и дорогостоящих анализов. Профессор же предложил совершенно уникальную методику, благодаря которой больной шизофренией младенец определялся уже при рождении. По причине своего возраста и в силу ограниченного набора знаний в области медицины, я не могу сказать в чем конкретно заключался этот способ, но факт, что количество определяемых больных шизофренией детей выросло в десятки раз и это позволило начать курс лечения, а там где это необходимо и стерилизацию, уже в первые дни жизни больных.

Дроздов же был приглашен за открытие, связанное с рептилиями. Как известно, Николай Николаевич питает страсть к змеям и даже дома у него живет пара питонов, одна гадюка и уникальный арктический уж, которого открыл сам ученый, в одном из путешествий по льдинам Арктики, снимая передачу про белых медведей. Уж этот уникален не только тем, что живет в экстремальных и непригодных для хладнокровных рептилий условиях, но еще и тем, что он в отличие от своих собратьев ужей, чрезвычайно ядовит. Самое же удивительное, что яд этот, одна капля которого способна убить слона, змея использует как средство отопления! Она впрыскивает его себе в тело, кусая сама себя в хвостовой части, отчего кровь в организме разгоняется и это позволяет гадине выжить даже в самые лютые холода. Питается арктический уж рыбой, которая в изобилии водится в холодных водах Северного Ледовитого океана.
За это мировое открытие Николай Николаевич также был удостоен Ленинской премией и награжден звездой Героя Социалистического Труда.

После награждения, все участники были приглашены на банкет, который устроил для лауреатов и героев на одной из своих дач главный руководитель страны.
На банкете Брежнев хорошо выпил и пошел в народ. Там он и сошелся с профессором Бржно. Беседа завязалась вокруг такой удивительной схожести их фамилий и полной тождественности имен. К тому же, как выяснилось, профессор тоже воевал на Малой Земле. На радостях от таких совпадений, подвыпивший Брежнев велел вручить своему тезке еще одну звезду Героя, на этот раз Советского Союза. В пылу лобзаний и теплых почти интимных объятий генсек не рассчитал свои силы и упал на стол, рискуя повредить голову. По счастью его вовремя подхватил профессор Бржно и сидевший рядом Николай Николаевич.
- Просрем вождя, поедем в лагеря! – сострил Дроздов, ныряя под тяжелую руку генсека.
- Ох, не приведи Господь, голубчик! – вздохнул под другой рукой Брежнева, профессор.
Так вот под телом главного руководителя страны и познакомились двое известных ученых.
Ну а когда об это знакомстве стало известно моей маме, то приезд известного зоолога в наш дом был всего лишь вопросом времени. Больше всего в жизни мама любила меня и заводить знакомство со знаменитостями, чтобы потом в кругу домохозяек небрежно ронять, например, о Высоцком:
- Ох девочки, у Володи очень не простой характер!

Итак, в нашем доме появился известный на всю страну Николай Николаевич. В разгар веселья ему потребовалось сходить в туалет. А в туалете мои родители устроили импровизированную галерею моих детских рисунков, на которых я рисовал бабочек. Вообще-то рисовать я больше любил тараканов и горящие самолеты, но такие картины показывать пацифично настроенным родителям не стоило.
Подвыпивший Дроздов так заинтересовался моими работами, что даже позволил себе написать мимо унитаза.
- Какой у вас, однако, талантливый мальчик! – заявил он маме застегивая брюки.
Польщенная и тоже подвыпившая мама, бросилась за мной в детскую комнату.
- Вот, - сказала она, задыхаясь от счастья и шампанского, - познакомься Володя, это Николай Николаевич Дроздов.
- Здрасьте, - буркнул я.
- Вовочка, ты очень хорошо рисуешь бабочек, но позволь тебе заметить, что махаона ты разрисовал неправильно. У него нет такой раскраски.
- Есть, - неожиданно для всех сказал я, потому как точно знал, что такие махаоны есть и водятся они на острове Калимантан. Я про них смотрел в передаче того же Дроздова.
Когда я объявил ему об этом, все рассмеялись и стали хлопать меня по плечу и говорить, какой я умный мальчик. А Николай Николаевич извинился и пообещал подарить мне микроскоп. Обещание свое ученый выполнил, хотя и не без подсказки мамы. И с тех пор я время от времени высылаю ему свои рисунки с бабочками, а он мне в ответ присылает книжки про насекомых. В общем, думаю, что это можно назвать дружбой, ну, если, учесть все особенности моей личности, конечно.

Как я уже говорил, исследования было решено перенести на завтра, а пока я позаботился о сохранности своей драгоценной находки. Я приклеил лапки и усы жука к доске и пригвоздил его крылья. Уверенный, что теперь он никуда не денется, я отправился спать.