nekogda : Хальмер-Ю или то, чего не было

Это было стремительное путешествие на троих. Причем каждый ехал за чем-то своим. Про остальных не знаю, но немного догадываюсь, всё-таки вместе ехали. Про себя скажу лишь, что это непреодолимая моя зависимость: впитывать в себя, сквозь открытые глаза текущее время, рисующее пейзажи; ловить и фиксировать возникающие ощущения и переживать восторг жизни. От него всё внутри замирает, сделать вдох или выдох, страшно, потому что любое движение меняет соотношение этого неустойчивого и невесомого обмена веществ, который возникает у меня в такие моменты. И я считаю, что эти воспоминания и впечатления, которые останутся у меня, одна из главных вещей в жизни. Конечно, есть и вполне объективные объяснения моего участия в этом предприятии – новая радиопрограмма. Но это уже настолько второстепенно, что я не буду вдаваться в подробности. Восторг жизни можно считать основным двигательным моментом моей поездки в Воркуту.

Декорации, в которых всё происходило, следующие: вторая половина августа, в Москве и области грибные дожди, духота и страшные ночные грозы. Излёт отпусков и сожаление об уходящем лете. Аэропорт Внуково: безлюдный и металлический. В гулком зале ждали посадки. Стояли у перил, неторопливо переваливая на языке всё, что обычно бывает перед полётом: истории, рассказы, воспоминания.

В Воркуте приземлились часа в три ночи. Светло как днём. До гостиницы ехать десять минут. Номера холодные. Мы с Игорем в двухместном, Кирилл за стенкой - в одноместном. Легли спать. Игорь накрылся спальником поверх одеяла. Я спал в смешном шерстяном костюме, который подарила мне бабушка моей жены. Этот костюм, сшитый на Винницкой фабрике в девяностом году, лежал у бабушки где-то в шкафу и не находил применения. И вот появился я и стал обладателем синего, с тонкими белыми полосками на лампасах и рукавах, спортивного костюма. Я в нём совсем не хожу и беру только в какие-то поездки, связанные с палатками, спальниками и тому подобным.
Спал хорошо. Снились медведи и неопределённые события, участником которых я был. Но что, как и когда именно происходило, вспомнить сложно. Ощущение, как будто на площади много людей и все переговариваются вполголоса, переходя от одной группы к другой. Какой-то исцеляющий, снимающий усталость, но предельно неясный сон. Такие сны снятся мне довольно часто, и я просыпаюсь отдохнувшим и спокойным. С уверенностью в том, что ничего плохого не произойдёт.

Проснулся от стука в дверь. Сначала он был частью сна, разносился над площадью, и группы людей пришли в движение, а потом закружились и исчезли в одном сером широком мазке. Я пытался найти источник стука, но звуки вынесли меня из ткани сна к поверхности, туда, в номер воркутинской гостиницы: низкий в трещинах потолок, фиолетовые обои и такого же цвета плотные шторы отделявшие полумрак комнаты от тусклого света за окном. Стук продолжался. Я не мог понять, в какой номер стучат. Потом понял, - к нам. Игорь тоже проснулся и скинув одеяло и спальник, резким прыжком добрался до двери и повернул ключ.
Вошёл человек с бесцветными усами и красным испитым лицом гипертоника. В зелёных брюках. Под рубашкой – тельняшка. В руках бумажка.
- Здравствуйте, я Валентин Петрович. Кто тут у вас Игорь? Мы с вами разговаривали насчёт вездехода.
- А что какие-то проблемы с вездеходом?
- Нет, всё нормально, вездеход будет. Просто я хотел уточнить, сейчас, вот быстро, какие у вас планы и зачем вы хотите поехать в Хальмер-Ю?
- Планы простые – фотографировать и переночевать одну ночь.
- Понятно! А цель у вас какая?
- Сфотографировать и посмотреть что там, в Хальмер-Ю, осталось.
- Это понятно, поснимать, так, сфотографировать, это ясно, ну а цель у вас есть какая-нибудь?! - Валентин Петрович раздражён до предела нашим непониманием, – вы рыбаки?
- Нет, мы не рыбаки.
- Всё, я пошёл, когда проснётесь, приходите ко мне, я тут ниже этажом, в 108 комнате.

Он ушёл, закрыв дверь. Я не участвовал в разговоре, а только смотрел на Валентина Петровича. Игорь снова укрылся с головой одеялом и спальником.

Когда дверь за нашим гостем закрылась, я понял, что мы совершили большую ошибку. Зря мы так сразу и безоговорочно отреклись от рыбалки. Доверие и понимание было нами потерянно и, несмотря на все усилия разъяснить, что цель наша, - показать людям мертвые города, которых в России очень много, и на новых картах этих населённых пунктов никогда не будет уже. И я, например, считаю, что это трагедия, когда люди уходят с обжитой земли бросая дома; когда превращается в пыль жильё, ржавеют скелеты детских площадок и остовы школ. Это всё им было понятно и они кивали головами, наши провожатые, показывали нам посёлки на картах -километровках, о которых мы и представления не имели - закрытые шахты, умершие посёлки, которых мы в Воркуте насчитали двенадцать, - всё это им было понятно и ясно. Они даже знали имена тех, кто виноват в том, что всё так получилось. И имена эти знают, наверное, все кто живёт в России. И родился здесь в бытность СССР: Горбачёв, Чубайс, Кудрин, Греф, Ельцин. Имена эти, так часто упоминаются в разговорах между людьми, что стали уже нарицательными. А фигура, конкретный человек, носящий фамилию Чубайс или Горбачёв, наверное, уже давно не спит по ночам, потому что постоянное упоминание не даёт покоя его душе.
Но то, что мы не рыбаки, настолько отдаляло нас друг от друга, что даже в тундре, у «костра» - им была паяльная лампа, - мы молча слушали монологи или пьяные, на высоких тонах, диалоги о том как «в бытность мол, на Лабутнанги ходили, да, и там хариуса ловили по три килограмма» и дальше - больше. И истории эти рассказывались не нам, нас вообще как будто не было у этого костра. Мы были и остались чужими для этих людей. Потому что работа - работой, а рыбалка это совсем другое и работы важнее, с чем я в принципе абсолютно согласен, но с некоторыми оговорками.

Ну, это всё было потом, а пока, после ухода Валентина Петровича из нашего номера, мы решали, - что же делать, как нам быть дальше, ведь от него зависело, будет вездеход или нет. И тогда мы пошли в эту сто восьмую комнату и изложили своё видение проблемы вымирания россиян и трагедии брошенных населённых пунктов. Валентин Петрович согласно кивал головой и вертел в руках мою визитную карточку. Его коллега по работе (и рыбалке конечно тоже), Сергей Петрович достал папку, в которой нашёл акт об уничтожении шахты номер один в посёлке Хальмер-Ю и о закрытии самого посёлка. Акт за подписями каких-то людей, фамилии которых я не помню, но они у меня записаны на диктофон, датирован девяносто шестым годом. Я рассказывал о концепции программы, о том, как и что должно получится. Кирилл говорил о том, что до двенадцати лет прожил в Воркуте, и его папа работал тут же, где работают оба Петровича, и может быть даже сидел в этом кабинете. И это немного нас сблизило. В результате они прониклись и мы договорились, что завтра в десять утра с шахты Комсомольская мы стартуем в Хальмер-Ю. Но сначала поедем в дивное место, на водопад за полярным кругом, и рыбы там видимо-невидимо. На водопаде ночёвка и на обратном пути долгая остановка в Хальмер-Ю, фотографирование и всё что мы хотим. Но сначала - рыбалка. И мы согласились, потому что не согласиться было нельзя.
Покурили в туалете и расстались до завтра. Остаток дня прошёл в покупке продуктов и необходимых для поездки в тундру вещей: шапка Игорю, пропитка для обуви, перчатки и две бутылки водки. Вечером легли спать.

Мы с Игорем долго разговаривали о том, куда и как движется современная цивилизация. О том, что в любом деле необходима человеческая воля и от неё многое зависит. Но есть вещи, которые не зависят о воли. О том, что мой сын будет менее ленивым чем я, а его сын еще менее ленивей, и так мы будет совершенствовать друг друга из поколения в поколение. Опыт начинается с осознания своего бессилия и своих недостатков. Я вот это прекрасно понимаю. И если и делаю что-то для исправления ситуации, то менее чем на десять процентов. А по гипотезе Игоря, мои потомки будут делать это лучше, потому что они уже не смогут отказаться от этого моего опыта, а осознавая, должны будут двигаться вперёд. И так мы проговорили довольно долго.
Последнее что я помню, была история о том, что Путин очень обломал Игоря, когда пару лет назад сказал, что надо России готовится к вступлению в ВТО. Контора, в которой Игорь зарабатывает деньги, восприняла эти слова очень серьёзно и Игорь непосредственно занимался этой подготовкой. Два года работал он с утра до ночи, с дальними и непрерывными командировками, с обмороками в душевых кабинах гостиниц и бесконечными переговорами. Но вот совсем недавно Путин сказал, что на хрена нам надо это ВТО?! Не будем мы туда вступать. И оказалось, что вся работа Игоря пошла коню под хвост, и нужны были все эти напряжные перелёты и обмороки от усталости? Ну, вот было и всё. И тут тоже человеческая воля. Воля менять свои решения, воля говорить то, чего от тебя хотят услышать в данный момент времени и сохранять всегда одно лицо. Это, наверное, патология, - желание быть президентом.

В эту ночь спал я гораздо хуже, и снов почти не помню. Какие-то провалы в темноте и липкие пальцы призраков.
Наступило завтра, среда. Мы собрали рюкзаки, сдали номер в гостинице и в сером «батоне» отправились на шахту Комсомольская, где ждал нас вездеход ГТТ. Водку, купленную вчера, Игорь забыл в холодильнике. Но по дороге купили ещё две, и проблема была решена.
Хотя может быть, вся эта бестолковость, непонимание, и забытая в холодильнике водка, к которой все мы, - я имею в виду Игоря, Кирилла и меня, были абсолютно равнодушны, - всё это говорило за то, что никуда мы не уедем сегодня. Но мы не могли допустить такой мысли, потому что трудный был проделан путь. Столько сил и воли Игорь потратил на эту поездку, что уехать просто так, не увидев Хальмер-Ю мы не могли. Игорь давно планировал посещение заброшенного шахтёрского посёлка, и его стремление увидеть и зафиксировать развалины человеческого жилья, ставшего таким в мирное время мне близко и понятно. Эти печальные пейзажи говорят о том, что есть вещи, которые не могут устоять перед временем. А тем более здесь, в городе, который был построен каторжниками. Где вдоль бетонного кольца, стягивающего Воркуту в пучок жизни, стоят безмолвные кладбища с простыми деревянными крестами или просто палки с табличками А-134. Где А - это первая тысяча расстрелянных или умерших в пустоте тундры, а цифры за ней человек в этой тысяче. Эти безымянные для меня жертвы Гулага, люди, которые строили моё будущее ценой своей покалеченной навсегда жизни, превратились в мучеников, не зависимо от того, какие преступления они совершили. И теперь, затянутые в холодную немоту земли они наблюдают, как покидает человек обустроенные свои дома, и они, мертвецы, никогда уже не оставят этих мест, так мало пригодных для жизни. Все эти печальные размышления и впечатления, которые я впитываю в себя, наводят меня на мысль, что нельзя выстроить счастья из смрада и тлена смерти других, таких же как ты людей. Об этом я думал уже потом, много позже. Но не в тот момент, когда мы приехали на шахту Комсомольская.
А на шахте Валентин Петрович повёл нас к руководству, знакомиться и разъяснять нашу высокую миссию. Но была среда, прием по личным вопросам. К начальству мы не попали и поехали в гараж, где ждал нас вездеход ГТТ. Оказалось, что этот ГТТ два дня назад утопили в реке Аяч-Яга под мостом, в месте, по которому уже тридцать лет на этих вездеходах ездят и где утопить их очень проблематично. Но в этом году там размыло почву и «наш» ГТТ провалился туда, рылом вперёд, и встал как свечка.

Погода была скверная. Моросил дождь с перерывами. Низкие тучи волоклись по небу, и казалось, что вот там, чуть дальше, за тем холмом, небо кончается, и сливается в грязно-серую полоску с влажной и холодной землёй.

В гараже царила суета. Водитель и механики ковырялись в моторе. Через каждые сорок минут обещали что «сменим сейчас форсунку и поедем». Форсунку меняли, но ГТТ не заводился. Подъезжал бульдозер Беларусь и толкал вездеход ковшом, от этого он заводился. Но не ехал. Снова меняли форсунку или несли тестировать на стенд какие-то замасленные части двигателя.

Валентин Петрович сидел мрачнее тучи, ещё бы, такая рыбалка пропадает. Вадим, который был с нами в качестве представителя какой-то государственной экологической организации, постоянно рассказывал несмешные анекдоты, причем знал он их так много, что я уже и не верил, что он может говорить ещё о чём-то. Мне казалось, что вся память его была заполнена этими несмешными фрагментами глупости и пошлости. Но оказалось, что я ошибался. Он много мог рассказать обо всём: о заброшенных посёлках, о Ельцине, Гайдаре, Чубайсе, о работе в шахте, но главное, о чём он рассказывал с удовольствием, была рыбалка.

В такие моменты, когда от тебя ничего не зависит, и остаётся только ждать, чем всё закончится, становится очень грустно. Вот, кажется, цель. Она близка и внятна. Но добраться до неё можно только на вездеходе. На вездеходе исправном, потому что там, куда мы едем, нет никакой связи, никакие телефоны там не работают, температура ночью опускается до нуля. А завести вездеход с толкача, не так то просто. Весит он восемь тонн, а то и все шестьдесят, это смотря какой вездеход. И вот я думал, что никуда мы не поедем, и мучился от неподвижности и анекдотов Вадима. Игорь и Кирилл тоже были расстроены, потому что их целью были именно заброшенные посёлки. И фотографии. Я, как уже сказал в самом начале, ехал совсем за другим, и впечатлений мне хватало. Многие из них я осознаю лишь после, когда пройдёт уже достаточно много времени. В какой-нибудь солнечный осенний день, в застывшем воздухе Большой Никитской, в прозрачности синего неба догонят меня эти грязные белые стены гаражных боксов шахты Комсомольская и рев бессильного мотора ГТТ, запотевшие стёкла уазика и мерное постукивание капель по серой гладкой крыше.

С десяти утра до трёх дня мы просидели в «батоне». Перекусили. Выпили. Поспали и поняли, что вездеход не заведётся. Кирилл объяснил, что мотор получил гидроудар, и видимо лопнул цилиндр, и для того чтобы он завёлся, нужно этот цилиндр менять, а на это уйдёт ещё день как минимум. Но у нас не было времени. Самолёт в Сыктывкар должен был взять нас на борт 26 августа в три сорок пять.

Мы уезжали с шахты расстроенные. Но было понятно, что сделать ничего нельзя, и поездки в Хальмер-Ю действительно не будет и не по нашей вине. Игорь предложил проехать по кольцу вокруг города и посмотреть посёлки в которых жизнь замерла или её нет там уже совсем. Валентин Петрович и водитель «батона» Сергей отнеслись к этому предложению с пониманием, и мы побывали в бывших посёлках: Строительном, Промышленном, Юр-Шоре. Везде одно и то же: мертвые, брошенные дома, школы, дворцы культуры. Пустота и безмолвие. Только ветер играет гнутыми ржавыми кусками листового железа и скрипят под ногами осколки и щебень. Я пытался записать интервью с Вадимом, и он с удовольствием согласился. Но его рассказ о посёлке в самом начале перешёл к проклятиям в адрес тех, кто был виноват в сегодняшнем состоянии Строительного. Он громко выкрикивал всё те же фамилии, и потрясал кулаком. И голос его звенел среди разрушенных домов мертвого посёлка и сквозь пустые окна и проломанные крыши улетал в тундру затихая в ней. Я выслушал его монолог и ушёл подальше от машины, за один из домов на улице Баумана. Встав лицом к тундре, я ловил микрофоном движение ветра и шелест сухой, жёсткой травы. Передо мной было большое пустое пространство и далеко впереди виднелась шахта Октябрьская, такая же заброшенная, как и посёлок за моей спиной.

Валентин Петрович пообещал договориться насчёт вездехода на завтра, то бишь, на четверг. Мы мало верили в это. И были готовы к тому, что ничего не получится. Остаток среды провели в бесцельном хождении по городу. Серые низкие дома. Малолюдные улицы. Некоторые пятиэтажки раскрашены в яркие цвета: оранжевый, жёлтый, голубой. К голубому в Воркуте какая-то особая страсть. Дома в некоторых посёлках, теперь уже бывших, тоже хранят на себе следы голубой краски. И лестничные пролёты выкрашены были когда-то в этот цвет.

Вид брошенного человеческого жилья завораживает. Пустые глазницы окон, пробитые крыши, развалины похожие на кладбище. Стены уже не хранят запаха жилища и тепла - холод, ветер и тундра забирают остатки жизни. Можно, конечно, представить себе, прислонившись щекой к холодной, облупленной кирпичной стене подъезда, как сбегал по этой проваленной лестнице, закутанный в шубу коротконогий карапуз, и с грохотом катились за ним санки. И как мать кричала ему вслед, чтобы он не опаздывал к обеду. А карапуз весело скакал через ступеньку и кричал матери что да, он всё помнит. Малыш с разбега ударялся в коричневую подъездную дверь, она со скрипом распахивалась и он исчезал в облаке морозного воздуха. Можно представить себе, как за вот этой дверью с остатками почтового ящика, в теплой, тогда, и чуть душной комнате спал после смены шахтёр, а жена готовила обед и что-то напевала себе под нос. Спина её была чуть сутула. Фартук крепко обхватывал талию. Капли пота на шее и за ухом. Со лба она стирала пот, наклонив голову и чуть приподняв плечо, не выпуская ножа, продолжала шинковать овощи для борща. А посмотрев в окно, она видела горящие окна дома напротив, в котором знала всех по именам. И по праздникам здесь все вместе гуляли и пили водку и пели песни. Всё это было здесь.

Воркута была городом молодых. Ехали сюда чтобы осваивать и добывать, забирать у природы то что, казалось, принадлежит человеку. Чтобы зарабатывать деньги. Детские сады и школы, дома культуры и бассейны, всё было наполнено запахами и гулом жизни, всё было для людей. В это трудно верится сейчас, когда от домов остаются лишь кирпичные стены. И деревянные перекрытия между этажами разрушены. Дома стали коробками, пустыми, перевёрнутыми кверху ногами ящиками на свалке.
Снов не помню. Снова меня преследовали медведи, какие-то задние площадки троллейбусов, машины скорой помощи и бывшие коллеги по работе. Сыпался снег и хрустела под ногами промерзшая корка льда. Какие-то призраки домов маячили по сторонам и слышался в неотвратимом движении оторванного кровельного листа глухой и мерный скрип от которого становилось страшно. Среди ночи просыпался и смотрел на спящего Игоря.

Тусклый свет с трудом проникал сквозь плотные шторы и было непонятно, сколько сейчас времени то ли ночь, то ли уже утро. В голове мельтешили остатки вчерашних разговоров и недосказанные мысли скатывались в плотный ком, который разрастался и заполнял пространство внутри меня. Я пытался сосредоточится на какой-нибудь одной мысли, но она ускользала на половине и как скорые поезда, - один за другим, в темноте, - проносились части разных, других. Я пытался прекратить их движение, остановить и сосредоточиться на чем-то одном. Но мысли снова закручивались в страшном вихре, унося сон. И тогда я начинал повторять одно и то же, то, что так спасет в моменты, когда всё кажется потерянным «Отче наш, сущий на небесах…», а потом как-то забылся.
Утром бодрый Валентин Петрович разбудил нас и сказал, что вездеход будет. И ждёт нас уже в посёлке Советский. Мы собрались и, погрузившись в «батон», выехали на место.

Нас встретил весёлый Витя-вездеходчик, с седыми волосами подстриженный как Иван Драго, (герой Дольфа или Адольфа Лунгрена или как там он называется), из боевиков начала 90-х и зелёный вездеход ГАЗ-71. Как оказалось вездеход этот был не его, но тогда мы не придали этому никакого значения. Потому что, увидев вездеход, мы окончательно поверили в то, что доберёмся до Хальмер-Ю. Тем более погода разгулялась, и показалось солнце, которого не было с того дня, как мы приехали в Воркуту. Попрощавшись с водителем «батона» Сергеем, и побросав рюкзаки, продукты, палатку в кузов вездехода мы отправились в путь.

И вот уже Воркута осталась позади. Вездеход шёл по высокой насыпи. Здесь когда-то проходила железная дорога, ведущая в Хальмер-Ю. Теперь рельсы сдали в металлолом, а шпалы в беспорядке раскиданы поблизости, справа и слева от насыпи. Местами насыпь размыта и приходится объезжать глубокие провалы и вымоины. Дорога, кстати, хорошая и по ней вполне свободно можно проехать на «ниве» или любом внедорожнике. Мы видели и шестерку, которая стояла в стороне от дороги километрах, наверное, в тридцати от Воркуты.

С обеих сторон тундра и остатки деревянных противоснежных щитов, которые защищали железную дорогу от заносов. Справа горы полярного Урала, слева русло реки, название которой я не запомнил- то ли Силовая-Яга, то ли Хальмер-Ю, то ли Воркута. Вездеход идёт медленно, ныряя в лужи и выбоины, дико грохоча.

Остановка «у первой воды» сопровождалась распитием водки. Водку потом пить не прекращали вообще. Вездеходчик Витя пошатываясь жестикулировал, обещая прекрасную рыбалку на водопаде, до которого осталось «всего ничего». Ему вторили Валентин Петрович и Вадим перебивая друг друга и рассказывая как мы всё хорошо сделаем и как мы раскинем сети, наловим рыбы и попробуем хариуса в «первосолку».
Когда первая бутылка кончилась, а пили её трое- Витя-вездеходчик, Петрович и Вадим, (Кирилл этого марафона не выдержал), - мы поехали дальше. После того как Витя выпил водки мы двигались к своей цели значительно медленнее, потому что остановки стали чаще. Пописать-выпить-закусить. Пару раз пьяный Вадим, который заснул на крыше кабины, чуть не свалился под вездеход при резком торможении перед очередной лужей. Эти торможения, на относительно высокой скорости, поначалу сопровождались вопросом из кабины- «Всё нормально?», но потом связь с водителем была утрачена, и он уже не особо беспокоился о том, что и как там с нами происходит.

Вот, наконец, на горизонте показался мёртвый посёлок Хальмер-Ю. В августе прошлого года, президент летал на истребителях, или каких-то тяжёлых бомбардировщиках-ракетоносцах, что должно было видимо поднять его авторитет и продемонстрировать военную мощь России. По Хальмер-Ю во время того полёта было выпущено четыре или две (мнения Петровича, Вити и Вадима не совпадали) высокоточных ракеты. Одна или две из них попали в дом культуры. Осколки растащили на сувениры и до сих пор в гараже на ГСЧ (что это такое- мне не ясно до сих пор) валяются части ракет, которые предлагают туристам в качестве сувениров. Предлагали и нам.

Хальмер-Ю раньше был большим посёлком. В нём жило около пяти тысяч человек, было две школы, детские сады, дом культуры, магазины, парикмахерские и всё что нужно для жизни. Шахт было две. Вторую закрыли практически сразу, не ясно почему, а вот первая шахта работала там больше двадцати лет. Уголь там очень хороший, какой-то особенный (марки К), которого нет нигде в мире, и он очень подходит для выплавки высококачественной стали. Об этом нам говорили все. Но теперь этот посёлок мёртв. Шахты затоплены, железной дороги нет, нет магазинов, нет ничего, и даже ДК разбомбили высокоточными ракетами. Теперь это пустые без крыш дома и подступающая тундра.

Игорь и Кирилл фотографировали здание вокзала и близлежащие окрестности. Я записывал тишину и смотрел вокруг. А Петрович, Витя и Вадим пользуясь долгой остановкой выпивали очередную бутылку. Под разговоры о том, как ненадёжно ездить на вездеходах и остатки лука и помидоров. Было уже часов шесть дня, а выехали мы около двенадцати. Допив водку и пообещав, что мы вернёмся завтра в Хальмер-Ю, Петрович Витя и Вадим предложили нам ехать дальше, на водопад. Поехали.

Но потом оказалось, что дороги к водопаду толком никто не знает и свернув с проезженной вездеходами дороги, куда-то влево, в тундру, и оставляя за собой колею покалеченной гусеницами земли мы остановились в пустоте, на обрыве какой-то реки. Попытки сориентироваться по километровой карте не принесли результатов. Еле стоя на ногах Витя махал руками говоря что там и есть этот водопад. Петрович говорил что нет, водопад там, и показывал в другую сторону. А Вадим, который вообще никогда там не был, говорил мне: «всё будет нормально, сейчас найдём, куда ему деться, водопаду этому, а там, уж, как приедем, то рыбы наловим – во!». Игорь предложил определиться по GPS. Это вызвало ропот одобрения и уважение промелькнуло в этом ропоте. Точку мы определили. Но показать на карте где ручей Петрович не смог, ссылаясь на отсутствие очков. В общем, водопада мы не нашли.

Было уже часов девять, когда мы встали на ночёвку на обрыве у реки. Разложили палатку. Вадим и Витя поставили сети. Петрович наладил спиннинг и тут стемнело окончательно. Мы сварили макароны с тушёнкой, достали рыбу которую Витя, под видом рыбнадзора изъял у встреченных нами в пути рыбаков. И конечно водка, само собой.

Легли спать в половину первого, начало светать. Мне снилась дача, посёлок Николаевка. Переулок и фонарь на углу. В свете фонаря меня ждали друзья, но дойти до них я не мог, потому что расстояние в несколько метров было непреодолимым, как это бывает во сне. Потом я ехал на велосипеде и позади меня, в кресле, сидел сын. Мы стояли на железнодорожной насыпи и впереди, там, где рельсы сливаются с горизонтом, садилось солнце. И его яркий кровавый свет резал глаза. Я проснулся, когда было уже совсем светло. Кирилл и Игорь спали. Я оделся и вылез из палатки.

Серый свет и шум переката в овраге. Я взял диктофон и отойдя от стоянки, чтобы не было слышно храпа из вездехода, где спали Витя, Вадим и Петрович сел на сырую землю. Низкие облака, журчание воды, влажность и тишина. Всего этого на пленке не видно, но если прислушаться, то можно увидеть пустынную серую тундру. От солнца, которое я видел во сне, глаза болели. Я убрал диктофон в палатку и спустился к реке. Постояв на берегу, понял, что очень хочу спать. Наверное, было очень рано, я не смотрел на часы. Вернулся в палатку и залез в спальник. Сразу заснул, без снов. Мне показалось, что я слышал звук мотора. Но был он на самом деле, этот звук, или мне это приснилось сказать трудно.

Я люблю просыпаться летом в минуты рассвета. Когда солнце только встаёт и просыпаются птицы. Они громко кричат в ветках деревьев, может быть, делясь впечатлениями от увиденных снов. Влажные листья, сочно-зелёные; тихие улицы и тишина, такая особенная утренняя, летняя тишина, когда стараешься не шевелится чтобы не спугнуть её. И птичий гомон – часть этой тишины. В такие минуты чувствуешь свою причастность к огромному организму жизни. Не только той, которая известна мне, но к жизни вообще, частью которой является всё вокруг: и спящий сын и жена, и дергающая лапами во сне собака, которая тоже живёт в каких-то тяжелых и тревожных своих сновидениях, о которых мне никогда не узнать.

Уже утром, когда все мы проснулись, оказалось, что Петровича нет. И где он не ясно совершенно. Через полтора часа поисков мы обнаружили его на перекате, недалеко от того места, где была наша ночёвка. Он ловил рыбу и наловил килограммов пятнадцать хариуса за три часа. Это привело его в восторг и умиление. Мне казалось, что он был абсолютно счастлив этим утром.

Пока рыбу чистили и солили, выпивали водку. Оказалось, что вездеход не заводится и его надо заводить с толкача. Мы толкали вездеход, вставив в траки ломы, - ломы гнулись, вездеход не заводился. У нас началась паника, но тихая и не выраженная. У наших спутников все мысли были о рыбе и о том, как и когда и где они любят её ловить. Витя сетовал, что это не его вездеход, и он не знает, что и как там у него может сломаться. Но потом решил поменять стартер и вездеход завёлся. Мы расслабились, а Петрович с Витей и Вадимом, уверив нас в том, что теперь всё будет хорошо, - мы в два часа выедем и в четыре будем в Хальмер-Ю, - выпили.

С огромным трудом мы убедили их в том, что нужно ехать. Они ещё бредили водопадом и рыбалкой, но пятнадцать кг рыбы в пластиковом ведре их немного успокоили. Собрались и поехали после уговоров и бесконечных проверок - ничего ли мы не забыли.

Я сидел с Вадимом на крыше, а Игорь с Кириллом пытались записать наш маршрут на компьютер используя GPS. Вадим жестикулировал и обещал хорошую рыбалку на Хальмер-Ю, показывал мне куропаток и зайцев, которых я и сам видел, и сетовал что нет ружья. Пару раз он чуть не свалился с крыши но, в конце концов, вездеход заглох в какой-то луже, пройдя всего пять километров.

Петрович спал, Витя лихорадочно и пьяно метался из кабины в моторный отсек, пытаясь завести агрегат. Но прошло время, и мы поняли, что дальше ГАЗ-71 ехать не хочет. Игорь осознал это первым и предложил оставить вещи в вездеходе и идти пешком, взяв лишь самое необходимое, а также воду и буханку хлеба. Я оставил палатку, которую взял в Гринписе специально для этой поездки. Кирилл забрал только электронные всякие примочки и оставил все свои вещи.

Когда мы уходили Петрович, всё это время мирно спавший на пассажирском сидении, проснулся, и говорил нам, что мы обязательно встретимся сегодня и не стоит нам идти никуда. Витя дал телефоны по которым нужно позвонить чтобы сообщить о поломке и чтобы их забрали. Вадим искренне расстроился, что мы так и не половили рыбу, и не попробовали оленины. Звал нас, чтобы мы приезжали пораньше в следующем году и он отведёт нас в предгорья Полярного Урала. Там можно будет насобирать смородины и родиолы розовой. Мы ничего ему не обещали. Попрощались и пошли, оставив вездеход и наши вещи.

Идти пешком по дороге, проложенной вездеходами, довольно трудно. Мошка и комары беспощадны, а постоянное перепрыгивание через огромные лужи, которые разъездили рыбаки - вездеходчики, сбивает дыхание. Так, в один из прыжков я потерял бутылку с питьевой водой, которую мне подарил на день рождения брат. Но возвращаться обратно было бы глупо. И это, пожалуй, самая большая моя потеря за всё время нашего путешествия. Правда для Кирилла это, наверное, было тяжелым испытанием, потому что в своей обычной, городской жизни он очень мало ходит пешком, так что когда мы приняли решение идти, Кирилл выглядел очень испуганным.

Когда прошли километра три уткнулись в речку. Течение очень сильное и вода где-то по середину бедра. Раздевшись, перешли её вброд. Ноги сводило от ледяной воды и ступать на круглые камни было очень больно. Когда одевались и растирали онемевшие ноги услышали грохот и рёв вездехода.

Огромный вездеход со строителями шёл с Усть-Кары в Воркуту и подобрал нас. В Усть-Каре они строили школу для местного населения. Мы рассказали свою историю. Возвращаться за Петровичем и компанией они не стали, потому, как солярки у них осталось впритык, чтобы дойти до Воркуты. Мы сели в салон и на шесть часов оказались в аду и грохоте, но ехать было приятно, потому что с каждым часом мы приближались к Воркуте, к самолёту который увезёт нас в Сыктывкар, а потом в Москву.

В вездеходе я заснул на пару часов. Но этот сон был слишком поверхностным и я словно со стороны видел наше движение по тундре. Маленькая точка вездехода на длинной, уродливой кишке дороги и пустота вокруг. И была эта пустота настолько огромной, что все мои представления о пространстве и времени терялись в ней. Проснувшись, перечитывал, пока было светло, Газданова «Вечер у Клэр», и погружался в реальность газдановского героя без остатка, целиком. И пронзительные признания и множество человеческих лиц, от которых он никогда не избавится, и эта долгая дорога к Клэр казались мне очень понятными и близкими в грохоте медленного моего движения по дороге в Воркуту.

Потом мы ездили в Заполярный, посёлок, где Кирилл вырос. Ели в ночном кафе с игровыми автоматами и красивыми официантками, и преодолевая шум в ушах, вспоминали все эти разговоры о водопаде, Лабутнанге и рыбалке.

Ночью мы приехали в аэропорт Воркуты. Оказалось, что он закрыт, и мы стояли на улице. Потом какой-то пьяный мужик впустил нас в фойе дома для персонала и рассказывал, что сам он только из отпуска и в Москве хорошая погода. Я пытался записать подводку для будущей своей передачи но, вспоминая о бытностях и лабутнангах у нас троих начиналась истерика. Это бывает когда после сильного эмоционального и физического напряжения наступает некоторая разрядка. Опасность проходит и организм расслабляется. Всё видится в другом свете и многое вызывает смех. И от этого смеха становится ещё легче.

Аэропорт открыли в два часа ночи. Объявили регистрацию и мы улетели.
На следующий день я ехал на дачу в электричке с киевского вокзала. Глядя в окно подумал о том, какое большое расстояние преодолел за эти два дня. Как много всего видел и сколько ещё осталось не увиденного мною. Жизнь, которой я научился в последнее время, стала для меня открытием. Всё, и даже страдания и боль в ней приводят меня в восторг, и смерть не страшна. И во всём есть закономерности и любое явление связано с другими хотя бы одной, пусть и не видимой на первый взгляд, нитью.

В мае, за три месяца до этой поездки в Воркуту, когда я лежал в седьмой палате одной из московских городских больниц я стал свидетелем смерти человека. Это был Коля Макаров, большой, под сто двадцать килограммов бородатый мужик. Ему было сорок семь лет. Раньше он работал в литейном цехе одного из московских заводов. Кажется, там делали трамваи. А теперь он работал сантехником, грузчиком и шофером такси. Умирал Коля тяжело и долго, почти полтора месяца боролся со смертью. Он умер в начале мая. В ночь на седьмое число. В холодной палате реанимации. У него была тромбоэмболия лёгочной артерии, а лечили его от бронхита.

И вот, в тот день, когда я видел его последний раз, он сидел спиной к окну палаты, - в окно было видно зацветающие деревья Воробьевых гор и смог над третьим кольцом, - и тяжело дыша рассказывал мне, как они на заводе отливали трамвайные колёса. Вошла врач и сказала, что ему надо переводится в реанимацию. И он всё понял и встал и хотел идти. Но она усадила его и сказала, что привезут каталку. И пока её везли, он продолжал мне рассказывать о трамвайных колёсах и каких-то там особых способах литья, и хотя я ничего не понимал, и сейчас не могу вспомнить о том, что он мне говорил, но я знал, что ему нужно было это рассказать. Коля ловил мой взгляд и, растирая грудь, просил пить. Сделав глоток нарзана из маленькой зеленой бутылочки продолжал рассказывать о болванках и катках. Привезли кресло-каталку, и он сел в него. Я отвёз его в реанимацию. И он помогал мне, хватаясь за перила, потому что кресло ехало с большим трудом, и мне всё время казалось, что правое колесо сейчас отвалится и Коля упадет на серый каменный пол в этом холодном коридоре и мы с медсестрой не сможем поднять его. Колесо скрипело, ходило из стороны в сторону, гнулось, но мы доехали до стеклянных дверей, ведущих в реанимационное отделение. Дальше меня не пустили и больше я никогда его не видел.
И потом, я понял, почему он мне говорил о своей работе, о том, как он отливал колёса для трамваев – в этих воспоминаниях он пытался укрыться от того, что ждало его впереди, от холода и одиночества смерти, от того одиночества, на которое обречён каждый из нас. И Коля говорил, рассказывая всё в мельчайших деталях и подробностях, с удовольствием вспоминая вкус газированной воды из аппарата, который стоял в раздевалке перед душевой. О том, как трудно было ворочать эти болванки чугунные, как потом, вымывшись, выпивал водки с друзьями. Это были, наверное, лучшие его воспоминания. А может быть я ошибаюсь, но именно они, эти воспоминания были тем мостиком, который связывал его с прошлым, который позволял чувствовать себя живым, и что-то прожившим. Это было то, что осталось от его жизни перед самым концом. То, с чем он остался один на один перед смертью, то, с чем он ушёл.

Теперь в моей памяти есть эти пять дней. Эти просторы тундры, горы полярного Урала и пустые посёлки вокруг Воркуты. Там, в тундре, я пережил странное чувство, когда, спустившись немного в овраг, лёг на спину и прислушивался к тому что меня окружает глядя на бегущие по небу облака. И через некоторое время я растворился в мире. Как будто тундра приняла моё тело в себя и я стал частью этого мягкого и влажного ковра из мха и ягод. И поморник, кружившийся над нашей стоянкой, в ожидании, когда можно будет поживится рыбьими потрохами; и куропатки временами вспархивающие над низкорослыми деревцами в пойме реки, и шум переката всё это стало частью меня самого. До меня доносились голоса моих спутников собирающих вещи в вездеход, но были они так далеки в этот миг, что мне показалась странной необходимость уезжать.

В каком-то смысле я стал богаче на пять дней воспоминаний. Воспоминаний разных, многие из которых я никогда не смогу высказать, потому что это будут только неуловимые ощущения, которые трудно выразить словами. Но теперь они неизбывны и стали частью меня самого. И придёт время, когда мне тоже придётся остаться наедине с самим собой. В самом последнем одиночестве, захватывающем и растворяющем в себе мою жизнь, я, может быть, буду счастлив, вспоминая.