СниК : Семь (или Сожрали)

Легкое прикосновение ветерка по лицу, немножко более холодное, чем ватный, почти непрозрачный знойный воздух, в котором намертво завязли предметы в комнате, и среди них - мое неподвижное тело, лежащее на мокрых больничных простынях, почти растворенных в ледяном поту.
И снова падение в безмолвное ничто, лишенное даже признаков света.
И сейчас я не могу вспомнить, что случилось, память упирается в непроницаемую стену. В сущности от памяти остались только обрывки бреда, превратившего мысли в болезненный фарш. Через мгновение договариваюсь с собой не направлять усилия вовсе, на то, чтобы вспоминать, что было перед тем коротким отрезком времени от момента растворения лихорадочной путаницы до момента «сейчас».
Открываю глаза. Впрочем, это выражение не вполне правильное. Нельзя понять – в чем отличие между зрением из-под пелены зрачков и открытым взглядом. Привычные движения веками ни на что не влияют – грязно-серые объекты в комнате не меняют ни своих контуров, ни призрачной окраски.
Взгляд шарахается по грязно-серым плоскостям стен, едва спотыкаясь о неровности предметов в комнате. И, наконец, натыкается на какую-то трепещущую смутную форму, чем-то напоминающую гигантское жало огромной осы. Омерзение подкатывает к горлу пробковым тромбом, и я судорожно закрываю глаза, или пытаюсь это сделать в панике… да, леденящее зрелище сгинуло. Выдох облегчает ношу скрепившую страхом грудь, но ненадолго… Отчаяние сменяется интересом к своему совершенно неописуемому положению. Вот и приходит спасительное намерение действия, наконец-то!
Страх уничтожает желание снова попытаться понять, что же происходит. Он какое-то время отчаянно сопротивляется, но в конце концов уступает отчаянному любопытству, и я наконец снова раздвигаю с кажущимся скрипом огромные словно заржавевшие веки.
И вижу что-то. Или кого-то.
Можно было бы сказать, что этот некто сидит подле меня. Если бы я сам мог обнаружить «себя». Я видел серую в почти непроницаемой темноте плоскость кровати, растворяющуюся дальним краем в киселе сумрака. На кровати - помятые простыни такого же грязного и почти не различимого оттенка. Слабые очертания предметов больничной утвари. Но своего тела я не наблюдал. Вообще. На месте, где ДОЛЖНО было находиться мое измученное тело - я вижу какое-то мельтешение, похожее на хаотично пробегающие полосы на экране телевизора при плохом приеме. И слышу звуки, на пределе воспринимаемой громкости. Очень слабые звуковые сигналы шороха бесконечного числа маленьких лапок о хлопок простыней. Звук напоминает отвратительное трение хитиновых ножек огромного стада насекомых, быстро бегущих, в панике уносящих своих хозяев к насиженным норкам.
То, что я принял сначала за отвратительное жало – является искаженной человеческой фигурой того, кто сидит рядом со мной на кровати. Его очертания дрожат в почти непроницаемом сумраке. И в верхней части призрачного образа формируется подобие лица, обращенного ко мне. Едва различимые потоки дыма над трепещущей фигурой формируют человеческую физиономию. И эти непрестанно движущиеся ручейки окрашенного в черное воздуха создают уродливую мимику – то непроницаемой маски, то смеющегося клоуна, а иногда ужаса, смешанного с изумлением. Лицо мне чересчур знакомо. Это МОЕ лицо.
И я слышу голос, мой собственный голос, и он передается мне более чем непосредственно, как будто в самой середине моей головы включается динамик.
- Так нелепо говорить сам с собой.
Странно, но кажется будто я понимаю слова еще до того, как их произносит призрак. Будто секундой раньше я понимаю смысл, а слова запаздывают, и скрепляют произнесенное таким цементом, который нет способа разрушить.
- Ну что, это финал. 77 лет твой организм функционировал. Ты съел 77 тонн картошки, 7777 литров жидкостей, ты совокупился с 77 женщинами. Да, можно подвести итог.
Пауза в несколько мгновений, в течение которых выражение сотканного из дыма лица меняется на строгое и даже немного жалостливое – оно удлиняется за счет образовавшихся вертикальных струек трепещущего тумана и сходящихся потоков на месте между теми дымообразованиями, что можно было бы назвать бровями.
- И наконец ОНИ сожрали тебя! Нельзя сказать, что это было непредсказуемо. Сожрали целиком, и, как говорится, с говном.
На так называемом лице появилось то, что отдаленно мне показалось улыбкой. Улыбкой едва ли сочувствия.
- Теперь последнее, что ты хочешь узнать – КТО же тебя сожрал. И это не вопрос, это то очевидное, что определено твоим положением само по себе. Тебя полностью, целиком, без остатка, сожрали тараканы. Маленькие отвратительные коричневые твари, которые если давишь их тапком – превращаются в омерзительную слизь и жесткие коричневатые чешуйки, тонущие в ней. И эти тараканы жили всю твою жизнь в твоей собственной голове. Ты их вырастил, лелеял, позволил им размножиться. И, наконец, позволил им сожрать себя, выгрызть изнутри.
Последние слова его невыносимого монолога словно разорвали мой внутренний мир на куски, пробороздили и вскрыли его плоть, и тут же развеяли его на атомы подобно самой совершенной камнедробительной машине.
Все образы и видения вокруг меня внезапно исчезли.
Все во мне завибрировало. Словно смертельно раненый лев, рвущий все на своем пути, ворвалась паника, она сковала все чувства, все без остатка. И растворила их в себе, а затем сгинула сама.
И я провалился в бездну.
И умер.
Умер?..