gorran : Митрич

Идея пить пиво в салоне припаркованной у подъезда «Волги» Митричу сразу не понравилась. Тем более, что был он ее, «Волги», владельцем, и владел ею без малого второй десяток лет. И хотя с самого момента появления во дворе черного с хромовыми детальками монстра отношение обитателей дома к Митричу резко переменилось в худшую сторону, простуженный утренний скрежет и вой стартера, вкупе с пулеметной стрельбою гнилого глушителя был для него самого утренним гимном миру, похмельной молитвой и символом нового дня. А потому машину свою считал в глубине души Митрич маленьким храмом, отображавшим в полной мере все его жизненные убеждения. Любовь его к Родине сосредоточилась в трехцветной наклейке с горделивой надписью «Раша», или, как он сам предпочитал читать про себя «Руссиа», нелюбовь к чайникам демонстрировал мятый бампер сзади, а неуважение к новой поганой жизни – собственно весь остальной автомобиль.
И все же Митрич свой храм осквернил. Осквернил недорогим пивом, пьяным роготаньем соседа Михалыча и гундосым матерком его сына Лешки, потными приставаниями к Райке со второго этажа и блеском в тусклом свете потолочного плафона ее, Райкиного, золотого резца, а также запахом перегоревшего алкоголя, исходящего и от резца и от преманентно-завитой копны волос ее, тускло-рыжего цвета. Плата за надругательство над святыней не заставила себя ждать и свершилась в тот самый миг, когда Митрич пытался резко затормозить перед выскочившей из-за угла теткой…
Выпей поганый соседский Лешка все предназначенное ему пиво, мести бы не состоялась, но паршивец забыл под сиденьем полную бутылку, какие в Лешкином детстве приемшики стеклотары ласково именовали «чебурашками». «Чебурашка» влетела с разгона под тормозную педаль, а та в свою очередь, не смогла надавиться как следует под тяжелой его ступней, обутой в потрепанный мягкий сандалик.
«Ах ты сука, овца толстожопая», - запричитал в голос Митрич, когда фасад его помятого храма отбросил грузное теткино тело в сторону. Причитания его были, конечно же продолжительнее и многословней, но гораздо важнее были для нас другие его действия. Пивная «чебурашка» неведомо как выкатилась из под педали и машина, словив на никелированный бампер дополнительное свидетельство Митричевого неуважения к пешеходам, встала. Тетка, бесстыдно задрав некрасивую, с лиловыми венами толстую ногу в коричневом гольфе лежала на тротуаре, уткнувшись лицом в чугунную решетку коллектора, из которой струился в сырое октябрьское небо легкий дымок городских испарений. В открытом рту поблескивал золотом острый передний зуб, по которому Митрич безошибочно определил свою вчерашнюю собутыльницу Райку.
-Мать твою, твою мать… - зависла в Митричевом мозгу на повторе единственная фраза, и крутилась и повторялась пока он приближался к жертве вчерашней попойки и Лешкиного раздолбайства, но как только Митрич убедился, что бесстыжая тетка мертва, фраза зазвучала фанфарой страшного суда, дополнившись парой-тройкой других запрещенных слов из водительского лексикона.
Митрич сел на бордюр и, обхватив мозолистыми руками коротко стриженную голову, дал волю чувствам, благо кроме них двоих: его и убитой им тетки на улице никого не было.
-Сука! Сука! Сука! – бессмысленно повторял Митрич с той странной артикуляцией, что у него выходило скорее «Сцуко!».
Он не поднял головы даже тогда, когда сосед его снизу, торговец продуктами, коротконогий и круглый Элик неспешно притормозил дребезжащую всеми гайками и запчастями изрядно помятую жизнью «шестерку» кофейного цвета. Он не смотрел как Элик, покрутив головой, хищно схватил тетку за ногу и тяжело сопя и покряхтывая загрузил ее в багажник, примяв пухлый палец с дешевым кольцом проржавевшей крышкой. Митрич пришел в себя, когда все закончилось. Ни тетки, ни Элика рпядом не было….
Митрич почти забыл об этой истории, когда, через пару дней, вдали от дома, не обнаружил под креслом нетронутую бутылку Лешкиного пива. Пива хотелось, но хотелось и закусить, а потому он зашел в сверкающий полированной сталью и чистым стеклом заграничный ресторан с буквой М над дверями и, стесняясь мозолистых пальцев, рыжих сандаликов и всей неловкой своей жизни попросил нарисованный над прилавком заманчивый бутерброд с котлеткой и расплавленным сыром…
В приятном желтом свете плафона, с открытой бутылкой пива в руке, он судорожно развернул тоненькую, все в буквах «М» обертку буржуйского бутерброда из булочки, жадно впился в него и застонал от боли, вспыхнувшей в челюстях. Он недоуменно уставился на надкушенной бутерброд, и в перемолотом фарше остывшей котлетки сверкнул золотым огоньком Райкин верхний резец…