мараторий : Тамбовъ*...

В своем дворе Никадим Орковичъ был личностъю легендарной,можно даже выразится,безусловно, – знаковой. Любил крепко кирнуть. Впрочем..нет-не так. Никадим Орковичъ получал глубочайшее и аморальное удовлетворение от злоупотребления алкогольными напитками,и нисколько сейного не кичался. Имел супругу, Татъяну Викторовну, в девичестве – Хейхер,токмо, она его имела чаще и жещще. Бывало, еный воинственный клич слышала вся басота,включая располагавшегося через придворок частного сектората с неброским кол-вом питекантропов и посиделочных старовсетчин. Были у них и дети,естесственно, в количестве пяти карандашей : два на два от каждого из известных в природе полов и еще одно одиозное замешканъе. Дети отца любили. Он также, по-своему, был привязан к ним. Разчехлится якобы с перепоя, а по нему как тараканы чилдренята ползают и смеются непритезательно.
-Тйааааааатя! Тйааааааатъя! ....А ты опять весъ в блевоте!
....и... смеются, черти полосатые.
-Идите в пизду, -дипломатично отвечал им папа, -Без вас вижу,что приключилосъ.
В общем, высокие отношения царили в семье Оберучныхъ.

Однажды, после глассной алкогольной прогулки, длинной – всемеро суток, Никадим заявился таки в жолобъ. Лучше бы он этого не делал,или делал бы,но гораздо травиальнее. Татъяна Викторовна, та, что в девичестве – Хейхер, была разумеется настроена решительно и агрессивно. Что и вылилось в ожесточенную, но короткую схватку, финальной точкой которой стал фантастический по силе и точности удар справа пательней по кумекалу. Оберучнов пришел в себя только через незапамятное время.Опять обплеванный и весъ в детишкахъ. Наследники целъного балкона пустых бутылок требовали ласки,как всегда, в чрезмерно веселом расположении духа,дабы их развлекало папъкино неряшиство.
-Тйаааааатя, тйаааааатъйа..!
Тем временем за стеной напротив ,обильно и громко кончала известная и не менее легендарная Анжела-фелляция. Кто такоя или что такое эта фелляция, никто толком не интерессовался,но все четко знали, что Анжела сосала и делала это со знанием ретроспективного промысла. К ее протяжным: «Ааааа…уууууу...оуоууу…ебт…да! Еби! Еби! Еби!», очень гармонично добавлялся вой озабоченного по видимому пилигрима, этажом выше,или мягко говоря Махмеда.

-Бездуховные гниды, -промямлил озабоченный духовностью Никадим. В его испитом мозгу не могло уложится, как можно ебстисъ с утра, предварительно не опохмелившись. О том, что можно жить не опохмеляясь, с ним лучше было вообще не девальвировать. Не верил. И мог хуйнуть по ебальнику. За кощунство, так сказать,ибо...смиренному пологается видеть сон и во сне видеть хмелъное..Меж тэм, суровая реальностъ в виде головной угрюмасти и невыносливой шняги,брала свое.
-Тйаааааатя, тйааааатъйаааа...! Тебе наша кошка на голову насрала! Ха-ха-ха-ха...
И смеются, изверги неравнодушные...
-А ну-ка, выловите мне эту кустрабатую манду. Щя йа ей сам на голову посру..гыгыг..
Дети смеялись от души. Они любили отцовский юмор,они были палки к нему. Но кошку, на всякий случай, поймали. Потому что знали – шутки с отцом в угаре чреваты. Не поймают кошку, может и им на головы насрать. Овертов был такой. Способный человек. Срал всем кошкам в скулы.Это я о камраде Оберучного,которого тот зачастуйу вызванивал-с в самые неподходящие парапетии семейной жизни.

Опохмелившись двумя бутылками теплого пива «Жигулъ», он опять сблевал, чем вызвал неподдельный восторгу своих детей смехъ. И тут,в этом самом абзаце ,Орковича озарило. Дальше так решительно не могло продолжаться. Скрип постсоветских пружин, охи, вой треклятого пса и безудержное веселье детей, плюс изрядная взбучка от благоверной по празникам жены – все это в мозгу Оберучного отозвалось тупой безысходностью и глубокой потребностью в высоком. Прямо здесь и прямо сейчас. Тогда он решился на авангардное. Для начала заперся в детской и не открывал ни под каким предлогом никаму браму. Таню ласково величал «сукой промойной», правда только через дверь.
-Болта вам и хуй...мерзости бля гнусные!
Таким образом он реагировал на просьбы детей выдать им хотя бы игрушки: потёртого, плюшевого медведя, трех красноармейцев зеленого цвета, стопку замусоленных вкладышей и кусок струганки, которая, в зависимости от обстоятельств, была буратиномъ-с, винтовкой, мечом и просто христоматией . Никадим был неумолим-это основательно предрешало неосознанное.

Целый день он просидел над столом,простоял над стулом, слюнявя разнокалиберные карандаши и неистово малюя ими нечто в детском блокноте. Сюжеты картин (не больше и не меньше) были самыми разнообразными. Тут была и продавщица Тоня, что работала в гастрономе на углу и была непревзойденным мастером в делах обвеса, обсчета и недолива,в-общем-с, та еще сука была. Были здесь и его кенты,выпивохи и никудышнасти, с которыми Оберучный регулярно занимался мониторингом. Именно так, а не иначе,Никадим и штафзе-камюнити называли процесс потребления спирта. Больно уж им нравилось невесть где услышанное слово – мониторингъ. Была на фрескахъ в сюреалияхъ басноватых и жена, Татъяна Викторовна. Она представала собой неожиданное в свете, а именно – обблеванная недатёпа и вся в детях,а своим шедевром Никадим Орковичъ считал автопортрет с себя сгуманитаренный. Вот уж где сказалась дремавшая долгие годы феноменальностъ.

Увы, оптимизма сей филъэтон не имеет место быть, не могла продолжаться вечно такая куртуазность. Вопреки тому,что Оберучнов воспевал в себе Ван Гоха, хитроумная и коварная супруга пришла к ортодоксальным дейставиям-с, в лице - дверь нужно ломать. Что успешно и сделала. Увидев мужа над кипой шедевров изобразительного высокохудожества, она прокричала:
-Сублимируешь, недоумок ?! ...и.. немедля прошагивая к столу уебала его неизменной при любой погоде сковородкой по ...затылку. Когда Никадим пришел в себя, все было кончено. Кот Феликс поднатужил фекалиями все натюрморты, что, фконец, придало им определенного колорита и шарма, но абсолютно лишило изначальной ценности. С горя Оберучнов пару тройку дней-кряду кантовался под водкой,а потом в нем проснулся Меерхолдъ. И решил он научить детей своих жизни. Откушав в один жбан ручку метаксы, он, воспользовавшись отсутствием жены, заявился домой и высокомерно проглаголил детям буквально следующее:
-Хватит бля, на шее сидеть у меня,ёбана вас с метрику. Идите и познавайте жизнь, чванливые (последнее, он высказал с особой соизмерностъйу).
После чего выдал детям коробок спичек, пачку «Ватры» без фильтра, пару бутылок пива и приличных пиздюлей.Никакие уговоры, даже: «Тйааааааатя, ....тйаааатъйаааа! Мы обосрались!», не подействовали на него.Находившисъ в раже судьбоносности,ничего его не пугало,даже общаясъ с первенцами по пять лет от роду,он оставался хлоднокровным и непоколебиымм в своихъ заблукавших несуразностях.

-Талефе коме. Встали и папетляли бля, робинзоны крузы хуевы.
В общем, спустил их с винтолесницы, а сам завалился безшабашно качумать на печъ.
Вечером пришла Татъяна Викторовна, и привела за собой вереницу познавших самостоятельную жизнь, обстремавшихся, чумазых и ноющих казисто детей. И, соответственно, вставила канделябруемое уже самому «воспитателю »,атхуярив его ,апять же сковородкой прямо на кичевалом-с в ту же посредственность....И тут на Оберучнава снизошло откровение №...несчестьчисла.Брызнули из глаз его горькие мужские слезы. И закатал он правый рукав. И съездил этой самой рукой благоверной супруге прямо в ухо, от чего последняя изрядно ахуела и присмирела. И бросил он пить водку… на некоторое время...А перешел на портвейны и прочие крепленые вина. С тех пор, в семье Никадима воцарили патриархат,уют, любовь и всеобщее уважение.