Магистр : Шизофрения

Серый дождь вел за окном свою надоедливую, слякотную жизнь. Природа
медленно умирала как тяжело больной человек, и, цепляясь грязно-
желтыми, в красных язвенных пятнах, лиственными руками за ветки
деревьев, медленно оседала на волглую землю. Непросыхающие стены
домов с грязными, неряшливыми швами уныло заглядывали Ей в глаза
своими похотно-любопытными окнами. Это была Осень.
Боже, почему ты разделил год на четыре части? Зачем эти переходы от лета
к зиме и обратно? Зачем нужны эти проклятые осень и весна, давящие душу
и рвущие ее на части своей чудовищной сутью, сутью змеи, меняющей свою кожу?
В такое время Ей становится то страшно, то Ее охватывает
беспричинная, всесокрушающая злоба, то апатия. Но самое страшное - тоска.
Жуткая, беспричинная, глубокая и беспросветная, как ночь на кладбище. Этой
тоске нет конца, она как вампир, сосущий соки из Нее, опустошающий Ее душу.
Единственное спасение тогда - карандаш, листы белой, как больничные
халаты, мелованной бумаги и тушь. Все, все - и злоба, и апатия, и страх, и,
что самое лучшее, тоска, легко и просто сбрасываются туда - в пучины белой
страны, и выступают на ее поверхности черными фигурами. Тогда становится
легче, правда ненадолго, но легче.
Вот оно опять. Тоскливо, тоскливо до боли, до слез в иссохших глазах, до
спазма в груди - тоскливо до смерти. Быстрее, быстрее, пока измученное
тело не забьется в судорогах, к столу. К бумаге, к белому прямоугольному
лекарству.
Последняя мысль: как хорошо, что здесь постоянно дают новую бумагу!

* * *

Доктор посмотрел на посетителя строго и в то же время снисходительно.
-Господи, пятый рисунок! И все за десять минут! Поразительно...- Пробо-
рмотал, посмотрев растерянными глазами на Доктора, посетитель. - И
так каждый день? неужели она не устает?
Доктор еще раз посмотрел в смотровое окошечко на двери с номером 15
и взяв посетителя за локоток, повел его по коридору.
-Она рисует каждый день осенью и весной, во время циклов
обострения шизофрении. Естественно, она устает, но припадки, случающиеся
с ней, если она не рисует, истощают ее намного больше. Ее уже
невозможно вернуть к нормальному состоянию, к тому же болезнь
продолжает прогрессировать. Мы держим ее на нейролептиках, давая
их лошадиными дозами, но это очень мало помогает. С такой нервной
нагрузкой ей остался год до слабоумия, не больше.
-Но Доктор, вы понимаете, она гениальна! Вы должны вылечить ее. Я сам,
как вы знаете, неплохой художник, я достаточно компетентен, чтобы сказать
- ее рисунки превосходят все когда либо виденное мной! Они настолько
мастерски выполнены, в них заложены такие великолепные идеи, что их
можно поставить в ряд с произведениями таких мастеров, как Дали, Гойя,
Гоген...
-Дорогой мой, смею уверить вас, в нормальном состоянии она будет не
более гениальна в живописи, чем я. Она начала рисовать с первыми
приступами шизофрении, и закончит рисовать с последним таким приступом.
Ее гениальность заключается в ее болезни, шизофрения пробудила в ней
способность к живописи, и шизофрения стоит за каждым ее рисунком.
Теперь они стояли перед дверями лифта, и Доктор старательно
поглядывал на часы, всем своим видом намекая, что ему пора, но Художник
никак не мог уйти.
-Выходит, ее болезнь - гениальность?
-Я бы сказал иначе: ее гениальность - болезнь. И эта болезнь
сконцентрирована в каждом ее рисунке. Она сбрасывает излишнее нервное
напряжение на бумагу, высвобождая в рисунок свою нервную энергию, которая
иначе привела бы ее к припадку. Для нее Это - просто способ борьбы с
проявлениями болезни. Чтобы это понять, достаточно посмотреть на ее
работы - они настолько наыщены шизофренией, что можно сказать: эти
рисунки - переложенный на бумагу алгоритм нервного расстройства.
Да, кстати, я думаю, вы изучали ее рисунки довольно долго?
-Да, я примерно по полчаса изучал каждый.
-Вы, вероятно, почувствовали после этого себя не в своей тарелке?
-Д-да, доктор, у меня было ощущение, как будто я стал воспринимать иир
по-другому. Минут через сорок это прошло. А что это было?
-Это был, если можно так выразиться, отзвук болезни автора в
вашей голове. Алгоритм нервного расстройства, заключенный в ее работах,
настолько совершенен и реалистичен, что если человек рассматривает их
долго и при этом обладает неустойчивой нервной системой, то у него
есть довольно много шансов стать сначала шизоидом, а потом и шизофреником.
Это, конечно, только теория, на практике мы еще не сталкивались с такими
случаями, но все возможно.
-Доктор, вы знаете, у меня к вам просьба. Один мой друг, писатель,
очень хочет познакомиться с вашей пациенткой. Можно ли это устроить?
-Нет мой друг, зто абсолютно невозможно. Мы и так нарушили порядок,
позволив вам зто посещение. Вы же все понимаете. Это психическая
лечебница особого режима и всякие посещения здесь запрещены. Так что
о вашем друге не может быть и речи. Сюда можно попасть, хе-хе, лишь
очень серьезно заболев. Да, кстати, ие забудьте вернуть нам рисунки...

* * *

Она изможденно откинулась на спинку стула. Напряжение медленно
отступало, оставляя в Ней чувство опустошения. На ослепительно белом
листе просыхала тушь, знаменуя появление еще одной застывшей части
черно-белой жизни. Той жизни, куда ушла вся тоска и боль, незаметно
растворившись в двуцветных силуэтах людей. Мир, вид на который открывался
в окно рисунка, был сложнее и умнее того, в котором жила Она.
Чувствовалось, что в том мире тоска, боль и апатия не имеют того значения
и той сути, которую они имели здесь, в зтой комнате с белой жепезной
кроватью и обитыми мягким материалом стенами. Ей хотелось туда. Туда,
в те черно-белые просторы Ее страны. Ей хотелось бродить по тем
полям, хотелось плавать в тех морях и разговаривать с теми людьми.
Хотелось, но это было невозможно.
Она рассеянно посмотрела на стол, заваленный рисунками, на стены, на
потолок и улыбнулась. Все было хорошо. Тоска отступала. Но что-то
мешало ей уйти совсем. Что-то противное, мокрое и шуршащее. Она
посмотрела за окно. Там, пропитывая землю влагой, шел Дождь. Он тупо
бился в окно, пытаясь проникнуть и сюда, в Ее комнату. Он стучался
и шуршал, шуршал, ШУРШАЛ! Нет! У Нее сейчас лопнут барабанные
перепонки от этого шуршания.
Она резко выпрямилась на стуле и схватила карандаш. Подумала
и отбросила карандаш, схватив сразу перо и окунув его в баночку с тушью.
Рисовать! Рисовать ТОТ мир. Быстрее!
Практически бездумно она начала рисовать. Скорее! Сбросить Туда
дождь, тоску, боль...И тут ей пришло в голову, что можно все сделать
наоборот: тоску, дождь, боль - оставить здесь, а самой попасть Туда, в
тот мир.
Надо только оставить там для себя место!
Рисунок был уже почти готов - поле где-то недалеко за городом, и
дорога, уходящая вдаль. В пейзаже было только одно белое пятно - женский
силузт...

* * *

Доктор был поднят с кушетки в ординаторской, куда он прилег
вздремнуть, влетевшим в комнату санитаром. Санитар сообщил, что палата
под номером 15 пуста.
-Вы что, пьяны, друг мой?
Доктор быстро шел по клинике. Пустой коридор, длинный ряд ламп
"дневного" света, белая дверь с смотровым окошком. Доктор, проклиная
косоглазого санитара, заглянул в окошко. Стол, заваленный рисунками,
стены, потопок, белая кровать, привинченная к полу, окно, и никого. Тушь
разлита по белому стулу, перо лежит на полу. И ни души.
Непослушные руки набирают код на замке, дверь открывается.
Последняя надежда исчезает. Побег. Непонятно каким образом, но побег.
Быстрая проверка: окно, замок на двери, стены, даже вентиляционная
решетка. Все цело, но больной нет. Палата 15 свободна. На столе
рисунок - поле, дорога, и молодая женщина бредет куда-то... Тушь еще
не просохла. Непонятно...
-Оставайтесь здесь. Я пойду, напишу обьяснительную. Если что-то смогу
обьяснить. Сообщите на вахту, пусть проверят всю клинику. Она должна быть
где-то здесь...
Опять коридор, опять лампы. Усталость, слабость и растерянность,
такая непозволительная для врача. Доктор в раздумьи остановился
у двери в ординаторскую.
Подошла сестра. Стоит, чего-то ждет. Не решается заговорить.
-Что вам?
-В приемный покой поступил новый пациент. Из диспансера. 0ни там
поставили ему шизофрению, бред преследования. Похоже, на этот раз они
не ошибпись.
-Замечательно... Вот и 15 освободилась, похоже... А кто такой?
-Художник иакой-то. Все о черно-белом мире что-то говорит.
Дорисовался, бедолага...
За окном шел дождь, и холодные капли падали на опадающую листву
старых кленов...

Олег Булатов (Aka Магистр), 23 октября 1994 года (давно было).