Kraft Toeufel : Больше смайлеков, друзья.

- Я тоже люблю тебя, милая. – говорю я и смотрю на качающую плетями ветвей березу. В лицо летят невесомые сережки и отдающий сталью запах крови.

- В тот раз, помнишь, в кино – мне было страшно. Когда звонила в больницу после аварии – тоже боялась. – она выдыхает слова в лицо и я вынужден щуриться, потому что дыхание действительно горячее, оно обжигает кожу и нервы. - Но те разы..., сейчас мне по настоящему страшно.
Опускаясь на колени, она умоляюще смотрит мне в глаза, словно я могу уберечь её от этого унижения, от этого разочарования.
- Это глупо и не смешно. – говорит она и её губы касаются сначала моего колена, а потом и носка ботинка. Сжимая кулаки, смотрю на небо, смотрю на людей, на землю.
Прости, милая, так получилось.

Можно вернуться назад, минут на двадцать и посмотреть на нас с Машей, сидящих у дороги, на еще не до конца просохшей траве. Обняв колени и изредка прикладываясь к пластиковой бутылке с «Арсенальным», мы смотрим на ссору механизаторов. Мотив – любопытство, плюс наивная вера в то, что чужие проблемы нас не касаются, - мы гастролёры и натуралисты, изучающие возню в местном муравейнике.
Пять минут вперед. Крепкий мужчина, засаленные рукава которого отражают солнце и напоминают потрепанную броню древних латников достает из сапога нож (рукоятка оплетена изоляцией от трёхжильного провода) и с короткого замаха всаживает его в шею лошади. Когда он с силой дёргает рукоять вниз, подрезая артерию, Маша и животное синхронно вздыхают, а мужчина уходит от удара копытом и бьет лезвием в ногу всадника. Я закрываю глаза и слышу только мат, хрипы и глухие удары копыт в землю. Маша коротко сблевывает на влажную землю миксом из пива, тушенки и дробленого арахиса.
Ладно.
Ладно.
К черту.
Что было часом раньше?
- Хорошо что мы выбрались. – говорит Маша и улыбается. Мне хочется достать фотоаппарат и снимать её глаза пока не закончится память на карте. Драгоценности, ради которых можно жить, даже если и не очень хочется. Из тех, что спасают мир. – Посмотри вокруг - мы выбрались их железобетонного капкана. Безумие какое-то.
Вокруг – шум листвы, сквозь которую заря пытается окрасить лица в желтый цвет.

И всего через пятьдесят девять минут Маша стонет, глядя на грязные зубья вил, у основания которых слои засохшего навоза. Владелец вил, молодой парень с клубящимся в глазах алкогольным безумием, смотрит на меня и отпускает черенок.
- Я не хотел, - говорит он просто, и я киваю. Убью его позже. За воровство.
Рывком выдергиваю вилы, а Маша, в отчаянной попытке обнять спотыкается и падает на колени. Я чувствую как кровь, льющаяся из ран, остывает у меня на ногах.

Это действительно сумасшествие.
Когда лошадь упала, придавив всадника, один из нападающих, замахнувшись от плеча, всадил ему лезвие топора в ребра. Второй ударил вилами в живот визжащего от боли животного.
- Господи, да что это… - Маша плакала, и глаза её блестели как шлифованные сумасшедшим мастером бриллианты. Ветер бил в ноздри парным запахом крови и достав из кармана «бабочку» я пошел к свалке. Есть вещи, которые лучшие не видеть, которые нужно пресекать в момент их появления. Например, слезы своей девушки.
В какой-то момент я, кричащий, с залитыми кровью глазами, обернулся и увидел Машу. Она двумя руками обнимала парня, пытаясь удержать его от рывка в сторону воющего под неподвижной тушей лошади мужчины.
Тот сбросил её руки и сильным ударом вогнал ей вилы в ребра.

Это было ровно одну минуту назад. У меня украли драгоценность.
Опускаясь на колени целую её в глаза, пытаясь украсть у настоящего прошлого про запас, что б было чем жить дальше.
Глаза мутнеют, и я сплевываю на траву.
Это был по настоящему херовый отпуск, коллеги. Полная поебень.