не жрет животных, падаль : Километры неба

Но Иисус сказал ему: иди за Мною, и оставь мертвым погребать своих мертвецов
(Матфей,8:22)
____________________

Если меня спросить, зачем я ищу бога, я отвечу – для того, чтобы воскресить мертвецов
Если меня спросить, зачем – я не найду ответа для них. Наверное, мы устроены так, что ответить на многие вопросы мы сможем, только обернувшись назад.

В обмен на мою откровенность я хотел бы услышать ответ на свой вопрос – «где его искать?». От пропитанных слезами каменных стен храмов, через бумажные путеводители, до невидимых из темноты углов гниющих улиц, где каждый поворот последний.

Я ищу его давно, и моя просьба кажется мне самому день ото дня все более скромной. Разбитый об отказы лоб лучше других учит реальности. Постовые на перекрестке, неторопливо измеряющие длину тормозного пути, хлюпая сапогами по лужам крови пропитывающей асфальт как губку. Безразличие врачей, обладающих отточенным навыком драматично пожимать плечами и разводить руками. Потом их лица, с поверхности кожи которых веет холодным ветром и больничным запахом пустующих палат. Кажется, что твое дыхание спускается с твоих губ на их опущенные веки облачками пара, оставаясь там навсегда незаметными каплями. Может быть, именно поэтому лица покойников так похожи на восковые маски, чей неестественный блеск всего лишь следы чьих-то застывших просьб и молитв. Разбить лоб о замерзший слой своих собственных слез на их закрытых глазах. А потом только метры земли и имена в воздухе, тающие вместе с воспоминаниями о цвете глаз, оттенках прожитых дней, телесном тепле и нежности рук.

Десять тысяч дней без объятий. Изгибом тонким, нежным, она уже не коснется меня. Но я пытаюсь ее вернуть.

***

Я помню этот аэропорт, я бывал здесь не раз. Иногда кажется, что чем чаще ты встречаешься с тем или иным предметом или человеком, тем больше в нем вызывает приступы тошноты. Сука. Стеклянные вены на бетонных костях. Следуя этой логике, я перестаю радоваться чужим улыбкам. Зачем улыбаться тому, кто никогда не пожмет тебе руку, не протянет несколько купюр в долг, не смахнет пушинку с пиджака и не поцелует. В этом чувстве проползла ядовитой змеей какая-то трещина, сквозь которую на белизну моей честности проливаются черные чернила лжи. Кому вы улыбаетесь? Тому, кто не запомнит вашего имени, даже если вы выкрикните мне его в самое ухо, тому, кто готов пожертвовать вашими жизнями ради стабильности на Востоке. Нет, я не ненавижу ваши пластиковые улыбки. Я смотрю на них как на искусственные челюсти в прозрачных стаканах на ночных столиках стариков.

Она в розовом костюме Chanel c черной оторочкой на манжетах и рукавах, такая же шляпка и такая же, как обычно, улыбка. Утром, когда мы поднимаемся с разных постелей, разгоняя разные сны, я иду узнавать себя в зеркале за серостью щетины, а она примеряет одну из своих улыбок, которую проносит весь день. Они, как костюмы, искусственный элемент, часть фоторобота, многим из них я уже придумал названия: Скорбящая нежность, Беззаботная, Вымученная снисходительность – наверное, если я напрягусь, я смогу их посчитать. Думаю, пальцев на руках будет достаточно.

Сегодня, на ней костюм Chanel и «Вымученная снисходительность». Отвернувшись от иллюминатора, по которому, замедляясь бежала посадочная полоса, меняли друг друга гибкие линии разметки, она смотрит на меня словно говоря: «Ну, давай, начинай свой обычный парад»

22 ноября в ее потухнувшем сердце. Не знаю о чем она думает и не хочу этого знать, знаю только, что прикосновение ее рук стало очень холодным. Пластмасса?

***

Я продолжаю резать, он уже не дышит, но мне необходимо отработать уплаченные деньги. Он сам обозначил цену, сам подписался под договором и теперь он не удивляется с какой хладнокровностью, я отрабатываю каждую вложенную мною копейку. Стоит нам заплатить за что-то, и это что-то становится нашей частью, значительно увеличиваясь в цене. Конечно, ведь теперь это – наше, что делает любую вещь намного ценнее. Наше собственное клеймо на том, что скоро придется вернуть, заставляет нас использовать эту вещь без остатка, чтобы возвращать было нечего.

Удар за ударом, скользящие, рубящие – кожа расходится как бумага, ни одного клочка, ни одного неразорванного сантиметра. Он уже мертв, но я заплатил за свою ненависть и намереваюсь полностью отработать кредит. Сумма ненависти, сумма всех обид и причиненных страданий, отвращение к тем, кто будет на моем месте завтра, презрение к тем, кто сделал меня таким и оставил только один шанс на компенсацию. Этот шанс я купил, и благодаря ему мои руки сейчас омываются еще пульсирующей кровью, которую выталкивает из зияющих ран почти остановившееся сердце.

Он убедил меня в том, что он и есть тот самый шанс, что его содранной заживо шкурой я смогу расплатится за все то, что злило и кололо меня всю жизнь. Час назад он мог говорить и убеждать меня в том, что его услуги – способ спасения. Алгоритм ненависти для тех, кому жаль унижать других. Убить того, кто привык умирать – способ поучаствовать в общечеловеческом преступлении против самих себя. Порт святых – сотни убитых, исковерканных раздавленных тел – лица укоризненно глядящие на нас со страниц священных книг. Мы запомнили их такими, до того, как они принесли себя нам в жертву. Просто сегодня жертвенный нож – в моих руках.

О чем думали палачи, прибивавшие Христа к кресту на Голгофе, что снилось тем, кто проламывал голову первым христьянам, обливая их градом камней, что жгло пальцы тем, кто стрелял в безоружных, вешал, резал, кромсал, жег, испепелял, обезглавливал, стирал с лица земли, зачеркивал чьи-то жизни.

О чем думаю я, когда моя рука устала колоть, а его кровь залила всю одежду, когда у моих ног, лежит даже не тело, а разорванные куски испаряющейся на глазах плоти. Наверное, о спасении…

***

Тысячи вырезок из газет, миллиарды слов, километры выстроенных друг за другом лиц – линейка для измерения бесконечности тоски. Я ищу в них закономерность я ищу в них схожесть. Пытаюсь найти повторения в искаженных гримасами ужаса мертвых лицах. В миллионах лиц окровавленных, с закатившимися глазами, со следами удушья, колюще-режущими ранениями, огнестрельными ранениями, ожогами – я ищу повторы.

Я знаю, что среди них есть тот, кто умирает всегда, кто гибнет ежедневно для того, чтобы остальные продолжали жить и верить. Добро пожаловать в порт святых, куда приходят, чтобы умереть и остаться навеки. Среди них, чьи грустные взгляды ложились на нас сначала с икон, а после со страниц газет, есть тот, кто умирает ради чего-то. Кто-то, кто не может без смерти. Кто-то, кого я ищу для того, чтобы вернуть своих близких.

Создав мир таким, каким мы его видим, Бог, наверное, знал, что ему придется затыкать в нем дыры, заполнять пробелы. Мог ли он предположить, что лучшим доказательством своего существования станет собственная смерть. Медицинская справка, заключение о смерти, подтверждающая факт жизни. Печальная ретроспектива, последний взгляд, которому открывается вся история, проносящаяся за мгновение.

Латать дыры в этой реальности, объясняя тем самым ошибки собственных созданий, закрывать голодные пустоты своим телом. За каждым углом, в каждой подворотне, в каждом сантиметре мрака найдется, что доказать, а значит найдется место для тела мертвого бога.

Если существуют условия, значит, в этих условиях обязан обнаружить себя факт. Именно в поисках этого факта я перерываю все заметки о смертях, тщательно и скрупулезно сравниваю фотографии с мест преступлений.

И, наконец, я нахожу. Тысячи одинаковых лиц, растерзанных и убитых, тысячи и одно. Одно и то же. Каждый день оно появляется вновь и снова смотрит на меня пустым взглядом со страниц скупой хроники. Умирает сегодня, чтобы быть убитым завтра. Я ищу его повсюду, выкладывая свои поиски километрами и часами ожидания.

***

Мы садимся в машину, которая всегда напоминает мне катафалк, такая огромная, несуразная, медленная. Она не для того, чтобы доставить тебя туда, куда ты хочешь попасть. Она для того, чтобы каждый смог посмотреть на тебя, прикоснуться к легенде, запечатлеть этот момент.

Аквариум, в котором меня возят, как диковинного зверя на потеху публике, аквариум, ставший для меня границами мира. Сквозь прозрачные стекла я вижу тех, кто боготворит меня, считая идеалом. Для них лучше бы я умер сейчас, чтобы у них сохранился шанс запомнить меня таким безукоризненным безупречным. Я улыбаюсь так, чтобы улыбаться так же со страниц учебников, с портретов в кабинетах из кожи, с обложек журналов.

Им нужно то, чем они смогут гордиться. Что-то, чем они никогда не смогут стать сами, что-то от чего они отгорожены стеклами лимузинов и каменными лицами оцепления. Им нужно совершенство, застывшее, которое уже никто не сможет опорочить, очернить. Они всегда знают выход.

Она сидит рядом со мной, зная, что тоже станет историей, в этом своем дурацком розовом костюмчике. Какая безвкусица по сравнению с моим выбеленным образом, моей благодетелью, моей жертвой. Рядом со мной она кажется маленькой розовой точкой, сжатой в тисках моей славы. Незаметная фальшивая нотка в эхе моей истории. Я мирюсь с тем, что она дополняет мой образ, ведь в ином случае во мне можно было бы отыскать изъян. С ней я рафинирован, на ее фоне я – белое полотно, которое нуждается только лишь в том, чтобы на нем проявились алые пятна крови.

Мой образ почти завершен, в нем не хватает только легкого оттенка мученичества, той красной линии, за которой скрыты века негаснущей славы. Меня неминуемо нужно убить, уничтожить. Я хочу этого сам, ведь поддержание образа – трудная работа. Даже эта домохозяйка, чье розовое отражение на стекле маячит рядом с моим, она – тоже обязательный элемент этого образа, который мне приходится терпеть. Дорога определяется ее концом. Наверное, я больше остальных сейчас жду этого конца.

Мы проносимся мимо сияющих толп, чьи улыбки бликами падают на хром нашего лимузина. Она, губернатор, Я – мы киваем прохожим для того, чтобы они смогли рассказать своим друзьям и близким об этом. Мне жарко, и я думаю о том, когда все это кончится. Замкнутый цикл: кабинет – лимузин – аэропорт – самолет – лимузин. Я жду.

***

- кто это?
- у меня есть то, что ты ищешь…
- о чем вы?
- у меня есть гораздо больше, тебе и не снилось, что можно испытать встретившись с ним..
- вашу мать, кто это?
- завтра он придет за своими деньгами, они в ячейке камеры хранения, на вокзале…
- кто он? О ком вы говорите?
- ты искал его, а уже я нашел, теперь я могу подарить его тебе… я уже воспользовался всем тем, что он может предложить…
- …
- ты не пожалеешь, завтра он придет за деньгами, на которые я его купил…
- что значит купил?
- он позволил мне убить себя, почти бесплатно, «во имя спасения»…
- я скоро буду…
- он просто заберет деньги и наступит твой черед, но не обольщайся, ему почти нечего тебе предложить. Может быть, только одно…

Гудки. Я снова наедине с гудками, удаляющимися по проводам от меня туда, где кто-то уже несется мне навстречу. Вода, смешанная с потеками крови, ускользает на дне раковины, когда я осматриваю руки. Ими я добыл себе странное чувство облегчения. Я искал то, что искал совсем другой незнакомый человек, но, найдя, обрел нечто более ценное, чем простое вознаграждение. Сумасшедший ищущий другого по приметам, найденным в хрониках смертей, несчастных случаев, убийств – нечаянно подсказал мне дорогу к великому вздоху. Вздоху, от которого лопнут легкие и глотка, треснут ребра, но на губах заиграет улыбка. Я нашел ему того, кто готов умереть напоказ, превратив свою смерть в небольшой спектакль для одного зрителя. Кто превратил это занятие в ремесло, и кто не прочь заработать на этом.

Все ищут что-то: ответы на вопросы, смыслы, предназначения, знаменья - что угодно, этим можно заполнить всю жизнь. По странному стечению обстоятельств я нахожу то, что не ищу сам, что мне не нужно. Однако, тем самым я помогаю тем, кто сам находится а поисках. Все мы просто тратим время между точками, в которых кто-то алчет и точками, где другой мечтает отдать. Выходит, я – проводник, посредник. Сегодня я нашел спокойствие. Чужое. Но, попав ко мне в руки, оно стало моим, приняло для меня особую форму, только для меня. Я убил человека. Абсолютно безнаказанно. Без претензий, вопросов, ненужных сожалений. Я смываю его кровь со своих рук, наблюдая за тем как красные разводы остаются на кафеле в ванной.

Убитый мною сегодня, он вернется завтра за своими деньгами. Для него это работа. За это он получает деньги. Никакого обмана – простая арифметика.

Завтра он поможет другому, стать чище, спасти себя. Этот другой кто ищет встречи, уже несется сюда, думая, что все его желания сбудутся. Я чувствую себя продавцом волшебной лампы. Я только что продал безумцу исполнение его безумного желания. Помимо оплаты своих услуг я получил куда большее – секундное ощущение торжества над поверженным богом. Когда его кровь стекает по моему ножу, а его сердце замедляет свой ход – этот мир вдыхает и наполняется жизнью, пусть для одного меня, но жизнь продолжается. Так уж заведено, что чей-то выдох становится вдохом другого. Такая модель, которая работает, только при условии, что кто-то становится жертвой. Регуляция.

***

Вокзал. Камера хранения с проржавевшими почти насквозь ячейками. Глядя на них, думаешь, что в некоторых из них могут лежать секреты, брошенные здесь десятилетиями назад. Что-то, от чего мы спешим отказаться. Я смотрю на изъеденные коррозией дверцы, пытаясь угадать, что скрыто за каждой из них. Если нас попросить описать тот предмет, который нам неизвестен, наше импровизированное описание больше расскажет о нас, нежели о том, что мы пытаемся определить и охарактеризовать.

За покосившимися дверцами и хлипкими замками мне мерещатся целые фрагменты человеческих тел, мертворожденные дети, спрятанные кем-то поклепы, доносы, клевета – оставленные здесь до лучших времен. Я вижу, как, сгорбившись и оглядываясь по сторонам, чей-то силуэт кладет в очередную безымянную ячейку свою тайну, хоронит здесь свой секрет.

В одной из этих ячеек сейчас лежат деньги предназначенные тому, кто вчера в очередной раз умер для кого-то. Сегодня он придет за своей платой. Я не знаю сколько там, как дорого обходятся его услуги. Я уверен в том, что он сможет мне помочь, вернуть жену и дочь, вернуть оттуда, где пропадают последние надежды. Я прислушиваюсь к каждому шороху, готовясь к его приходу, но мне кажется, что я слышу только шевеление в ячейках, шепот чужих тайн, которые хотят быть рассказанными.

Уверен, если ты готов умирать для кого-то, ты и есть Бог, исправляющий свои ошибки. Убить моих жену и дочь – тоже ошибка. И сегодня я жду тебя для того, чтобы вместе ее исправить.

Я сразу узнаю его. Он столько раз смотрел на меня пустым взглядом из мертвых глазниц. Обожженный, изрезанный на куски, задушенный, расстрелянный – он, шаркая, приближается к одной из ячеек. Мне кажется, мы давно знакомы: мы виделись с ним столько раз, что сомнений быть не может. Я не свожу глаз с его осторожных рук, шарящих внутри металлической камеры. Зачем ему деньги? Что ему нужно, что он купит на них, и деньги ли там? Чем ему платят?

Наконец он достает сверток, но там не деньги: в бумагу завернуты фотографии, исписанные рукописным текстом листы. Чья-то тайна.

Распихав содержимое ячейки по карманам, и переворачивая в руках несколько оставшихся бумаг, он направляется навстречу ко мне и подсаживается рядом. Я не знаю с чего начать.

- Ты искал меня?
- да, наверное, если ты тот, кто я думаю…
- для тебя я именно тот, чего ты хочешь от меня?

Как будто прерванный минуту назад разговор внезапно возобновляется. Что-то как будто отвлекло нас на мгновение, а теперь мы снова говорим о том, что обсуждали до этого.

- Верни мне их… ты же можешь, ты же можешь все…
- они же мертвы, как я могу их вернуть…
- тебе же лучше знать
- идем…

Мы идем молча, следуя по улицам незнакомого мне города. Одноликие улицы сменяют друг друга, не запоминаясь. Сейчас, когда я в двух шагах от исполнения своего единственного желания, я против обыкновения терпелив. Нет этого истеричного бега, шаги следуют друг за другом мерно. Я почему-то очень спокоен. Никто не оборачивается и мне начинает казаться, что мы невидимы, как будто картонные декорации того, к чему я привык, треснули по швам и перестали двигаться, перестали выполнять свою функцию – обозначать время и место. Я слышу только шаги: его и свои. Существует только наше направление движения.

Одна из тех подворотен, тупиков, которая ловко обозначает конец пути. Поворот, ставший для нас последним. Не потому, что мы не сможем никуда идти дальше, а потому, что это последний отрезок нашего с ним пути. Здесь не ничто не окончено, только наша дорога.

- Знаешь, ты прожил свою жизнь зря.
- почему?
- ты ищешь то, что потерял и что нельзя вернуть. Ты потратил на это годы, истратил, разбросал, выкинул на помойку…
- но ведь…
- они были для тебя всем? Ты это хочешь сказать? Они были – ключевое слово «были». Они могли быть, но не стали. А ты хочешь, чтобы все было по-твоему.
- да, я просто хочу, чтобы они были со мной.
- зачем? Зачем тебе это теперь? Что ты скажешь им, обретя их снова? «Как я скучал без вас?»
- неважно, это не важно
- важно то, что ты закопал свою жизнь вместе с их останками, ты лежишь с ними рядом… и только там ты м ними, нигде больше…
- верни мне их…
- ты знаешь, где они. Зачем мне их возвращать?
- зачем тогда ты мне нужен, зачем ты нужен людям вообще?
- вера…
- какая к черту вера, если ты не можешь подтвердить ее, укрепить, доказать что-то таким, как я. Тем, у кого ты стал последней надеждой…
- я не джинн, чтобы исполнять желания. Твоя жизнь ничего не стоит, тебя нет, в чемоданах, которые ты таскаешь за собой, только вырезки из газет с моими фотографиями и твое прошлое, застрявшее у тебя в голове. Они – твое прошлое. Поэтому они в могиле, а ты – здесь, разговариваешь со мной.
- что же мне отказаться от них…
- да
- бросить все? Все, чего я хотел…
- да…
- зачем мне тогда жить?
- ты уже мертв
- почему же ты помогаешь другим?
- у них есть шанс
- на что, на «спасение»?

Выстрел. Я смотрю на его опускающееся тело, криками и брызжущими в неистовстве слюнями, провожая выпущенные в его тело пули. Плечо, горло, голова. Три пули - три раны. я бросаю его там, как на тех фотографиями, которыми набит мой чемодан. Так мы расстаемся со своими последними возможностями, когда они не могут реализоваться. Так мы поступаем с тем, что не оправдало наших надежд. Так мы хороним своих мертвецов.

***

Я смотрю на солнце так, как будто вижу его впервые. Наверное, так оно и есть, ведь мы никогда не осмеливаемся смотреть на него прямо, не отводя взгляд. Выстрелы звучат совсем тихо, где-то далеко от меня. Первый, второй, третий. Плечо, горло, голова.

Я живу еще 35 минут, достаточно, для того чтобы остаться святым. Ее не задело, и сейчас она, наверное, скорбит вместе со всеми в своем розовом костюме, залитым кровью из моего горла. Прекрасный штрих к моей иконе.

До последнего момента мы уверены, что смерть – это то, что происходит только с другими, не с нами. Я выдыхаю в последний раз в этот день, 22 ноября.

***

Я уезжаю назад, хотя не знаю где именно находиться это «назад». Откуда я приехал сюда и куда мне возвращаться теперь. Моя жизнь – всего лишь десять тысяч дней без ее объятий. От первого до последнего больше ничего не осталось, но я спешу отделаться и от этого. Я бросаю чемодан с ее фотографиями и изображениями моей дочери, ее детскими рисунками и дневниками, которые я перечитывал сотни раз, проливая слезы на каждое слово, на дно одной из ячеек во все той же камере хранения. Захлопывая дверцу, я зачеркиваю десять тысяч дней своей жизни. Хороню ее здесь, чтобы никогда не вернуться к этой оставленной и брошенной могиле.

Он проходит мимо меня, как будто не узнав во мне своего вчерашнего убийцу, на его лице ни следа. Нет даже огорчения. Кем он умирает для нас всех. В кого мы стреляем, кого душим, режем и кого сжигаем?

Мне нечего больше ждать и не на что наедятся и нечего больше ждать. Я еду в отель, где вчера повесился один из постояльцев. Переночую там, чтобы завтра отправиться назад, обратно, туда, где уже нечего начинать. Тот повесившийся постоялец – тот, кто звонил мне накануне. В его номере, следы чужой крови и не отмытый от крови нож. Я знаю, чья на нем кровь. Найдут ли когда-нибудь того, кто пролил эту кровь? Тот, для кого он ее пролил, уже мертв. Я думаю об этом со стволом своего пистолета, зажатого в моих челюстях. Кажется, именно сейчас впервые за десять тысяч дней я могу спокойно вздохнуть.

Я вдыхаю свою пулю, ведь, смерть это то, что всегда происходит с другими.
__________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят