Наум Н. : Под землёй и на небе

В ночь со среды на четверг 12 мая Петру Сергеевичу Проценко почудилось, что он умер. Почудилось весьма чётко и до ужаса естественно. Так вот лежал он на своей половинке двуспальной софы из гарнитура «Муза» (получили по записи в далёком 85 году), рядом мирно посапывала супруга. Пётр Сергеевич мучился от бессонницы и смотрел на прямые футуристические линии, что рисовал лунный свет на углах и гранях стенки «Эра-2» (куплена вместе с женою в 1989 в г. Рига). Неожиданно лунный этюд со стенкой «Эра-2» как бы стала уменьшаться, потерял свою резкость и, напоследок ярко вспыхнув, исчез вообще, также, впрочем, как исчезает изображение на экране телевизора «Горизонт» при его выключении (куплен в 1990, с корейским кинескопом). Далее, Пётр Сергеевич почувствовал состояние полного покоя и безмятежности: кругом тишина и темень. Через какой-то промежуток времени он обнаружил, что покой таки относительный: тело Петра Сергеевича равномерно и плавно покачиваясь, находилось в движении, медленном, но целенаправленном. «Река Стикс», - подумал Пётр Сергеевич и полностью расслабился, отдавшись на волю волн легендарного течения. Тем не менее, вновь через какое-то время он начал ощущать, что мокровато…
«Правы, правы таки были викинги, индейцы и всякие другие северные народности, когда клали тело усопшего в лодку, пусть, ветхую и узкую, хоть какую – течение не сильно - плывёт себе трупачок в сухости, под ним водичка журчит…. Однако ж, плавание это тоже не вечно…» - мысли Петра Сергеевича начали принимать иной оборот: «Всё заново начинай! С нуля!» - и он стал с горестью и каким-то благоговением вспоминать, как нелегко дались ему эта квартира с её обстановкой, машина с дачей, работа и карьера, наконец.
«Правы, правы таки были египтяне, шумеры и всякие там скифы, что клали к усопшему в могилу его сбережения, утварь опять таки домашнюю разную, оружие дорогое, предметы роскоши.… А те, что повлиятельнее были и вовсе челядь, скотину и родственников закалывать велели и с собою в могилу захватывали.… Неспроста!» Судя по тому, что ягодицы Петра Сергеевича начали щекотать какие-то водоросли, мелело…. Приближался другой берег. Берег Мёртвого Царства.
«Хоть часы продам! На первое время хватит!» - отчаянно ухватился Пётр Сергеевич за спасительную мысль и начал нащупывать на левой руке часы «Citizen» (шестнадцать мелодий, противоударный корпус, куплены у матроса загранплавания Трифонова в 1984 году). На самом деле это, конечно же, была китайская штамповка, вставленная Трифоновым в корпус от «Citizen(а)», который он нашёл на помойке в порту Истамбула.
Большим пальцем Пётр Сергеевич наткнулся на одну из кнопок часов, они издали скрежещущий металлический звук, напоминающий «Хаву нагилу».

Тут ужасное видение Петра Сергеевича развеялось, рядом проснулась и завозилась в постели жена, он успокаивающе погладил её по спине и сказал: «ну-ну, Таинька-Заинька, спи-спи…»
В эту ночь ему ещё раз удастся заснуть и вполне безмятежным и спокойным сном обывателя, однако со следующего дня все жизненные помыслы и стремления Петра Сергеевича примут иное, даже радикально иное направление, к которому и слово «жизненные» как-то, в общем-то, и не совсем подходит…

В четверг двенадцатого дня Пётр Сергеевич позвонит на работу, выпросит у начальника отделения отгул и целенаправленно зашагает к городскому краеведческому музею. Там он возьмёт экскурсовода для индивидуального (!) осмотра и на битый час застрянет в зале «Предыстория нашего края», въедливо и настойчиво расспрашивая кандидата исторических наук Инну Павловну Востокову о монетах, получивших наибольшее распространение в древних захоронениях Среднего и Нижнего Поволжья. Несколько следующих дней будут посвящены продаже «Жигулей» шестой модели восемьдесят девятого года выпуска (автомобиль приобретен путём обмена имеющейся до этого в распоряжении Петра Сергеевича «копейки» семьдесят восьмого года с небольшим пробегом, но солидной доплатой). Затем будет осуществлено несколько посещений клуба нумизматов, и в среду вечером Сергей Петрович объявится с частным визитом в квартире старинного друга своего покойного отца, антиквара и любителя старины Зильбермана Исаака Генриховича. Получив эскизы и заказ на тридцать греческих драхм и двадцать персидских сиглов (по аналогии с долларом и дойчмаркой), Исаак Генрихович несколько засомневается в целесообразности изготовления такого количества подделок древних монет. Однако Сергей Петрович будет настаивать на своём и, в общем-то, не особо скупиться, так что в ближайшие выходные мастер Зильберман пустит на расплавку все зубные коронки из жёлтого драгметалла, что были сданы алкашами Октябрьского района в принадлежащий ему ломбард за последний квартал текущего года.
К следующим выходным срочный заказ будет готов, и Пётр Сергеевич поспешно уединится на своей даче, равномерно распределяя монеты под прокладкой своего любимого тёмно-кофейного пиджака (от югославского костюма-тройки фирмы «Zwezda», купленного в 1981 году). Несмотря на свой солидный возраст, костюм, являясь прекрасным образцом истинного социалистического качества, отменно держал свой фасон и форму, и Пётр Сергеевич был на все сто процентов уверен, что в свой последний путь он отправится именно в этом тёмно-кофейном облачении…
Результаты активной деятельности последних дней принесут Сергею Петровичу долгожданный покой и душевное равновесие, но только на очень короткий срок…

Таисия Львовна Проценко, супруга Сергея Петровича, конечно же, не сможет не заметить все те странные метаморфозы, происходившие с её мужем в течение двух последних недель. За без малого три десятилетия совместной жизни было всё: скандалы, уходы-приходы из семьи и в семью обратно, подозрения в супружеской неверности. Она всё пережила, всё простила.… В последние годы жизнь, казалось бы, вновь наладилась, и их небольшая семья ступила на верный, проторенный путь к достойной обеспеченной старости и покою, в «тихую гавань»… Последние чудачества мужа она поначалу восприняла как определённый рецидив: «Взбрыкнёт старый мерин напоследок и успокоится». Если бы не этот странный взгляд…
Вот, как и сейчас: смотрит Петруша на неё своими светло-серыми льдинками глаз, пристально-пристально, и вроде бы как на неё смотрит и одновременно насквозь, вдаль куда-то. Аж не по себе как-то. Бррр…. А он ещё каким-то странным голосом спрашивает: «Не желаешь ли ты, мол, Таичка-Лапочка, по граммулечке перед супчиком-то пропустить?» И вроде бы снова вопрос-то и естественный, в устах Петруши привычный, а звучит всё равно странно. Ну, она, естественно, отнекивается. А он из шкапчика бутылочку рябиновки её любимой достаёт. Как тут от рюмочки откажешься? Выпили и суп молча хлебать стали. Ведь чувствует Таисия, что что-то задумал он, что мысля какая-то тяжёлая шатунным коленвалом в его дурной башке крутится…. Сама уж про себя его подначивает: «Ну, говори, говори же! С молодухой какой по пьяни переспал? Уйти с ней хочешь? На работе намаркетанил? Срок светит? Ну, что за чёрт-то! Говори!»
Тут он ложку облизал, глазищами своими в окно уставился и осторожненько так приторным голоском спрашивает:
- А ты слышала, Таинька, что Воскресенкое-то скоро закрывают?
А Таиньке поначалу и невдомёк, что он о центральном городском кладбище речь заводит.
- Ну и чё?
- Дык, кладбище-то больно хорошее, старое. Компания неплохая… - на слове «компания» он неожиданно осёкся и вновь нервно схватился за ложку. Теперь уже наступила очередь и для Таисии Львовны пристально и неотрывно смотреть на мужа.
- Дык, говорю, усопшие там - все приятные люди собрались: оба родителей моих, дядья, Сашка - инженер по технике безопасности, помнишь? Дружбан мой был. Матершинник ещё тот!
- Тот, что по пьяной лавочке с лесов свалился?
- Угу, ещё батюшка твой, Лев Семёнович, земля ему пухом. Как я его уважал!
- Ну и.… Так родительские ещё в апреле прошли. Мы ж с тобой там были. У стариков твоих оградку покрасили. Ты что не помнишь? С чего это ты снова? То калачом на кладбище не заманишь…
- Так ведь был я там недавно снова. Закрываются оне. Я землицу-то и прикупил, участочек. Сказали, что неделю-другую подержат. А потом ни один новый русский…
- Неделю-другую!?
- Ты бы видела, какие там берёзки. Листва молодая, птички по весне расчирикались… - мечтательно продолжал Пётр Сергеевич, но, увидев взгляд жены, осекся. Затем вновь собрался с силами, глубоко вздохнул и на одном дыхании выпалил:
- А я и памятничек прикупил шикарный – чёрный гранит. У «Поминальной Свечи». Они распродавались, сорок процентов скинули! Он на двоих, между прочим, семейный. Директору пятого завода с супругой заказывали, они на машине разбились. Только дети их в Вологду хоронить увезли, а памятник здесь оставили. Счастливые.… Вдвоём в один день, вместе! - Пётр Сергеевич не заметил, как воодушевился и перешёл на громкие, торжественные нотки, - они мне как удачному клиенту и фотографии с эпитафией сделали!
Он снова нырнул в шкапчик и выудил оттуда громадное жестяное сердце. На одной его половинке был он сам, на другой - Таисия Львовна. Фотографии были приблизительно пятнадцатилетней давности: Пётр Сергеевич красовался шикарными, редкой густоты баками и тёмно-кофейным югославским костюмом, тогда ещё совсем «почти неодёванным». А Таисия Львовна была (как вот сейчас помню) только что из дамского салона с кокетливыми романтическими завитушками, в воздушном вечернем платье (совместное Польша-СССР, купленное в 1980 году), на её шее сияло удивительной красоты бабушкино ожерелье с какими-то редкими перламутровыми камнями, на которые так долго и безнадёжно зарился знакомый мужниного отца, антиквар Исаак Генрихович Зильберман….
Ошибочно приняв изумленное молчание супруги за восхищение, Пётр Сергеевич постарался использовать полученный эффект и, прочистив горло, голосом профессионального чтеца-декламатора прочёл:

И путь земной пройдя чуть больше половины;
Они уже в глубины вечности глядят;
В тоске и радости едины;
Таисия и Пётр здесь лежат…

- Строки, между прочим, мои, - добавил он, немного смутившись пафоса и «легкого петуха», что были допущены на последних слогах.
Неожиданно кухонный стол вместе с прибором, лицо мужа и картина «Зимний ландшафт у села Горлухова» (холст, масло, нарисовано и подарено семье Проценко в 1992 г. племянником Петра Сергеевича, учащимся городской академии искусств) стали расплываться в мутноватно-пёстрые аморфные пятна. Слёзы неотвратимым потоком покатились по щекам Таисии Львовны. Преодолевая тяжёлые спазмы, разрывающие грудь, она выскочила из-за стола. Перевернула свою тарелку с недоеденным супом, буровато-серые тефтельки разбежались по клеёнке кухонного стола, как крошечные испуганные мыши…
- Всю молодость мою загубил, а теперь, ирод, и в могилу с собой утащить хочешь! – прокричала Таисия Львовна хриплым, срывающимся голосом, и, как была, в выцветшем халатике и шлёпанцах «на босу ногу» выбежала из квартиры. Громко хлопнула стальной дверью, на лестничной площадке разрыдалась в полную, а когда в груди утихомирилось, обессилено пошаркала через двор в дом напротив, где доживала свой долгий век старенькая тайкина мама ….
Совсем как в глупой юности, после первой, самой обидной и жестокой измены Пети…

Прошло несколько дней, и она вернулась. Пётр Сергеевич, пустившись в пьяный загул, откупоривал шестую за вечер бутылку пива, на табуретке перед креслом стояла ополовиненная «поллитра» водки и тарелка с грубо, по-мужски нарезанной селёдкой. Он перевёл мутноватые глаза с экрана телевизора («Горизонт» – см. выше), демонстрировавшего четвертьфинальный матч «Спартак – Локомотив» и увидел её… такую непривычно стройную и красивую в белом воздушном платье с изумительным красоты ожерельем на шее.
- Я согласная, - сказала она, - Только давай вот ещё непременно нашего Саввочку в эпитафию включим, - ты подумай, как о нём лучше в стихах сказать, ты ведь раньше такие замечательные стихи писал…
Саввочка был десятисантиметровым эмбрионом, тридцать лет назад покинувшим чрево Таисии Львовны по воле его отца-зачинателя. Этим самым был поставлен крест на всех дальнейших планах продолжения рода Проценко. Пётр Семенович, а тогда просто Петруша готовился к защите диплома.… А Тайка так радовалась. Первые два месяца. … Придумала дурацкое имя «Савва». Ещё живота-то никакого не было видно, а она начала сюсюкать: «Саввочка, Саввочка…» Петрушу это сильно раздражало. Пришлось отказаться: время было не то…
Таисия Львовна громко икнула и пошатнулась. От неё сильно пахло рябиной….
Может быть в этот момент, а может быть, и чуть ранее в голове Петра Семёновича произошёл новый поворот.
На следующий день он нашёл моряка загранплавания Трифонова и удачно впарил ему шикарную коллекцию древних золотых монет. Трифонов в ответ предложил Петру Сергеевичу роскошный авто марки «Бьюик» (1988 года) с мотором о двенадцати цилиндрах. Довольный Пётр Сергеевич (Наконец-то он сумел таки нагреть самого Трифонова!) не смог отказаться от заманчивого предложения. Пётр Сергеевич не знал, что под капотом «Бьюика» находится обычный УАЗиковский движок, он вообще ничего не понимал в моторах…

Я и сейчас каждый вечер слышу, как Пётр Сергеевич припарковывает во дворе своего страшного монстра с раздолбанным выхлопом. Это слышит весь дом. А ещё по утрам он частенько выпихивает из своей квартиры дешёвых, потасканных привокзальных шлюшек. Его печень наверняка достигла размеров футбольного мяча, а лицо старого сатира покрылось сетью глубоких морщин и напоминает мне лунный ландшафт. Тем не менее, когда я саркастично справляюсь у этого скверного старца о его здоровье, он ехидно хохочет и говорит: «Не дождётесь!» А я и впрямь верю ему: глядя на его невысокую коренастую фигуру с коротенькими кривыми ножками, мне всегда представляется малорослый и уродливый долгожитель-дуб, намертво вцепившийся своими корнями в скудный степной глинозём.
А что же Таисия Львовна? – спросите вы у меня. Таисия Львовна вот уже семь лет как приставилась. Инфаркт миокарда. Такое может случиться с каждым после пятидесяти. Да, впрочем, как сейчас говорят, и более молодые от этого вовсе не застрахованы. Может быть, она там встретилась со своим милым Саввочкой? Не знаю. Этого никто из нас знать не может. В любом случае: Царствие ей небесное. Замечательная, душевная была женщина…