Voolkan : И з р а и л и а д а (повесть)

Вокабулярий

Вся нижеизложенная писанина требует пояснения некоторых терминов, так что начнем с того, что американы называют вокабулярием... Израиль – маленькая, но гордая страна на Ближнем Востоке, провозгласившая независимость в 1948-м году, и с тех пор в одиночку противостоит полчищам арабов, вооруженных не только зеленым флагом ислама. ЦАХАЛ – армия обороны Израиля, до сих пор постоянно ведущая боевые действия. Репатриация – «Возвращение на родину военных и гражданских пленных, беженцев, переселенцев, эмигрантов», такой термин выбран Сохнутом для обозначения процесса переезда евреев в Израиль. Сохнут – организация-монополист, главный бизнес которой – отлов и ввоз евреев из любой точки мира в маленькую, но гордую страну. Увеличивая поголовье страны, за каждого носатого они получают энную сумму от американских финансистов, недвусмысленного происхождения. Корзина абсорбции – подъемные деньги, которые тебе дает государство совершенно безвозмездно. Киббуц – торжество коммунизма в отдельно взятом израильском поселке. Для членов киббуца еда, жилье, продукты, вещи первой необходимости бесплатно, работают тоже практически за так. Ульпан – группы изучения иврита для свежих израильтян, если в киббуце есть ульпан, то государство какие-то льготы-поблажки киббуцу предоставляет. Все довольны, как говорится. «Ульпан-Киббуц» - это программа сохнутовская так называется, попадаешь не сразу в жир ногами, а в тепличные условия. Крыша над головой есть, обед по расписанию, труд и досуг организованы, рай одним словом. Система простая – три дня работы, три дня учебы, один день – шаббат, заповедный выходной еврейский. Короче, велкам вместе со мной ту обетованная!

Первый день

Микроавтобус свернул с шоссе, утыканного пальмами, в местность, что называется, сельскую. За окном потянулись цитрусовые плантации, потом пошли редкие низенькие домики, в эпицентре которых я и был выброшен со всем своим барахлом. Вокруг никого нету, куда идти, что делать, совершенно не ясно. Сижу, потею, хочу курить... Вскоре меня вышли встречать две молоденькие девушки - начальница ульпана с ассистенткой, как выяснилось позже. Шалом, говорю. Больше на нерусском сказать я ничего не смог, да не больно то и хотелось, собственно. Я получил ключ, затащил сумки в комнату, сел на свободную кровать – осматриваюсь. Сигареты кончились, был только «Беломор», который я взял в качестве сувенира. Спички тоже кончились, на улице ни души, все или на занятиях, или на работе. На каком языке обращаться к проходящим мимо людям непонятно, но так или иначе выясняется, что все они некурящие. Долго сижу, сходил за недочитанной книжкой Кастанеды из эпопеи про дона Хуана, папироса за ухом уже взмокла от пота. Наконец-то идут двое русских, подозрительно смотрят на меня, Финик дает мне подкурить, опять же подозрительно рассматривает мою книжку, потом папиросу, потом снова меня. Поняли друг друга мы с полувзгляда и при первой же возможности стали злостно нарушать все правила и запреты, шокируя аборигенов былой стойкостью организма. Но все это будет позже, а пока что даже сигарет купить для меня проблема, не говоря уже обо всем остальном. Выяснилось, что магазин работает крайне странным на первый взгляд образом: пару часов в обеденное время и пару часов после окончания рабочего дня. На поверку это оказалось не по-советски логичным, потому как работали все на удивление усердно, и в рабочее время никто по киббуцным улочкам не ошивался. Я с непривычки закашлялся от едкого и вонючего беломорного дыма, выпросил у Финика листочек и карандаш, вернулся в комнату, завалился на кровать и начал письмо отцу так: «Шалом, батя!»

Пол

У меня все не как у людей, я приехал в киббуц через две недели после того, как начались занятия. Всех русских поселили в одном корпусе, для меня уже места там не было. Меня подселили четвертым к трем амерам. Элиот, Джош и Пол, последний на поверку оказался лондонцем. Пол был особо несчастен - русские в принципе не понимали английского, амеры не понимали лондонской белиберды, на которой разговаривал Пол, поэтому друзей у него не было. Он был очень похож на Спада из Трейнспоттинга, такая же стрижка, такое же тупое лицо, такой же уровень развития. Когда я ему это объяснил, он был очень доволен тем, что хоть кто-то пошел с ним на контакт, тыкал себя в грудь пальцем и повторял что-то типа «Амспад».
Он был маленький и беззащитный, американцы, почувствовав слабину, издевались над ним уже совсем не в шутку. Я слышал, как ночами он плакал. Однажды Пол попросил помочь организовать ему день рождения, я сказал, чтоб брал побольше бухла, и все будет хорошо. Пол так и сделал. Всем было весело, особенно русским, которым все равно почему, лишь бы нахаляву. Брайан – низенький, толстенький американ, заставлял Пола выжирать с ним каждые пять минут, причем сам только делал вид что пьет, отворачивался к своим друзьям, мерзко хихикал и показывал жестами, что Пол сейчас всем на потеху будет блевать. Я не выдержал и подошел к ним, налил два пластиковых стакана текилы до верху, один протянул Брайану. Тот, все еще хихикая, замотал головой и попытался объяснить мне, что сейчас начнется самое веселое. Эй ты, чикен, говорю, ну-ка давай пей или ты не мужик совсем, а сакер распоследний. Я, не спеша, небольшими глотками выпил свой стакан и посмотрел на Брайана, он смотрел на своих приятелей - амеров, а те на него в ожидании ответной реакции на вызов. Вот так запросто быть опущенным каким-то русским Брайан не мог. Он опасливо начал пить, выпил почти все, потом крякнул, зажал рот рукой, меж пальцев брызнуло.
Под конец остались только русские, не разошлись, пока все не выпили. Пол сначала долго и натужно блевал на улице, потом лег на лавку и не подавал признаков жизни. Красавица Наташа гладила его по голове и утешала, пока ее не увел любовник – двухметровый амбал из Нижнего Тагила по прозвищу Гадоль. Потом Пол признался в своей любви к Наташе, я сказал, что ему не светит. Пол очень расстроился и через некоторое время уехал к себе в Лондон. Втроем стало жить просторнее.

Уральские самоцветы

Вы, наверное, уже догадались, что демография нашего ульпана была достаточно обширной. От болгар и словаков, до индусов и японцев, полный интернационал, как и само государство Израиль, собственно. Однако приблизительно треть ульпана оказалась, скажем так, русскоговорящей, причем почти все - какая-то организованная Сохнутом спецгруппа с Урала. Были там представители таких замечательных городов, как Ебург, Членблядинск, Спермь, Минетогорск, Бейблядей, но большинство почему-то оказалось из Нижнего Тагила. Когда Гадоль мне сказал откуда он, то я невольно рассмеялся, вспомнив поговорку про нижнетагильского чудилу. Гадоль спросил, что собственно такого смешного он сказал, я говорить естественно не стал, потому как здоровье дороже. Вскоре я привык, и табуированная поговорка перестала все время вертеться в голове, при общении растягивая рот до ушей. Теперь я даже знаю, что «Вагонка» - самый крутой район Нижнего Тагила, вечером туда лучше не соваться.
Паханчик был из Уфы, жил там в одном доме с Фаней Акрамовной Шевчук, мамой бывшего флагмана бывшего русского рока. Земфира тогда пела только в Уфе, на разогревах у заезжих рокеров, пару песен про ромашки и про СПИД. В Хайфе Паханчик ухитрился отыскать только что вышедший первый альбом, весь такой в цветочек, как мои трусы. Поначалу мне даже понравилось, однако после недели круглосуточных камбэков и приветромашек, кассету пришлось у Паханчика изъять. Вообщем не сложилось у меня с Земфирой, с первого же альбома.
Я был так рад, что приехал без сохнутовской группы поддержки. Организованная группа, как засорившийся слив, из которого прут наружу разные нечистоты. Моментально вспыла история об одном из нижнетагильцев, который бросил в России жену с ущербным ребенком и умотал в Израиль. Он быстро стал изгоем в ульпане, даже уехал до окончания, лишившись передних зубов. Просто Гадоль неаккуратно спустил его с лестницы, когда тот по пьянке полез к Наташе. Сделай себя лучше – придумай новую правду о себе.

Письмо

Шалом, батя!
Как ты там поживаешь? У меня все ништяк – хорошо, тепло и мухи не кусают. Что тебе еще сказать, приехал я в этот киббуц, ну деревня деревней, наше дачное товарищество «Роботрон» напоминает, только пашет каждый не на своей грядке, а кто где, на благо общества. Работы мне пока не дали, сказали отдыхать с дороги, чем я собственно и занимаюсь в ожидании обеда, надеюсь, что от местной еды мне не поплохеет. Жара, отец, стоит дичайшая просто, представляю, что тут летом творится, так что пришли мне в посылке немножко снега, я его распродам в голодный год. Правда адреса моего я не знаю, улицы тут без названий, а дома без номеров. Подозреваю, что так и надо писать на конверте: в заграницу Израиль, на деревню Ягур, любимому дедушке, в смысле сыну.
Поселили меня в двухкомнатных апартаментах с тремя камрадами американского происхождения, которых я еще не видел, но надеюсь что это добрые и отзывчивые ребята. Может американской жувачки у них выпрошу, бабл-гам по-ихнему, а может и английский заодно подучу, то есть сплошное приятное с полезным в одном флаконе.
Если позвонят дружки мои, сообщи им хохмы ради, что я стал правоверным евреем, отрастил пейсы до пят, завязал со свининой и прочей греховодной едой и усиленно молюсь с утра до ночи. Девушки же пусть пишут мне трогательные и нежные письма, которые будут согревать мое сердце вдали от родного дома.
Не уверен, что в этой деревне есть телефон, но все же постараюсь его обнаружить и отзвонить тебе как можно скорее, а то ты там поди волнуешься, переживаешь, не покусали ли меня еще за жопу акулы капитала. Ты батя, главное не боись, ничего со мной не сделается, обстановка тут нормальная, а когда по телевизору будут новости про Израиль показывать, ты не смотри, враки все это одни. Антисемисты так специально народ дурят, дурное одно показывают. Нету здесь никакой войны, да и люди милые и дружелюбные, хоть и евреи.
Ладно, судя по движениям на улице, пришло время обеденное, так что пойду в ту же сторону, куда и все, надеюсь обнаружу там какой-никакой общепит.
За сим кланяюсь, всем мои горячие приветы. За здоровьем следи, питайся хорошо.
Письмо это засуну в бутылку и кину в Средиземное море – авось дойдет.
Твой сын.

Санелла

Саша Панов был тоже из Нижнего Тагила. Санелла веселый, простой как хозяйственное мыло, он первым трахнул аборигенку, потом даже жил у нее. Историю эту очень любили русские, хоть я и не присутствовал, но мне рассказали ее неоднократно, только сам Санелла два раза рассказал. Салатница - это не ваза такая и не блюдо, салатница – это должность в столовой, та, которая режет салаты, короче говоря. В один из первых дней в киббуцном пабе все русские нажрались, хотя это и было строго настрого запрещено. Санелла подошел к салатнице и сказал ей по-русски: «Ты – чувиха!». Та не поняла и попросила его перевести, Санелла напрягся и выдал с трудом заученные слова: «Ат яфа меод» (ты очень красивая – ивр.) Салатница обрадовалась и, не долго думая, уволокла Санеллу к себе. После этого в русском корпусе он почти не появлялся. Салатница кстати первая из аборигенов помогла нам травы потом вырубить.

Тыща баксов

Как может чувствовать себя человек, пивший трое суток алкоголь всех мастей, практически не спав? Именно так я себя и чувствовал в аэропорту имени Бен-Гуриона. Очнулся в самолете уже после посадки, в одной руке были намертво зажаты паспорт и билет, в другой – ополовиненная бутылка Балтики номер три. Чтобы не так тошнило, отхлебнул выдохшейся мочи, бутылку запихал в карман переднего кресла.
Меня фотографировали, заполняли анкеты, давали кучи разных бумажек с рекламой банков, страховых компаний и воинских частей, я ничего не выбрасывал – только рассовывал по карманам. Наличности было с собой ровно десять шекелей – монетка из никелированной стали с бронзовой вставкой, на аверсе – пальма. Весь фикус авантюры под названием «репатриация» заключается в корзине абсорбции – подъемные деньги, которые тебе дает государство совершенно безвозмездно. Выплачивается корзина в течение года, в аэропорту дают наличными тысячу шекелей и «чек дохуй» еще на три (ивр. - чек отсроченным платежом), который нужно вложить в банк. Итого со старта получается около тысячи долларов.
Организованную поездку в банк я пропустил, взял конверт со всеми бумажками и отправился вкладывать чек самостоятельно. По-русски в банке никто не говорил, я просто отдал конверт, надеясь, что они сами разберутся. В процессе общения я начал понимать, что есть серьезная проблема, постепенно даже понял ее суть – в конверте не было чека.
Кто-то украл мой чек дохуй, наверное в том тель-авивском гадюшнике, где я спал после аэропорта. Точно, со мной в комнате был еще какой-то хмырь из Питера. Как его найти, что он говорил о себе – ни черта не помню. А может это американы, пока я ходил на обед, украли мой чек? Джош этот ведет себя очень подозрительно. Параноя прогрессировала. Пока чек не обналичили еще можно все исправить – пойти по инстанциям, заявлять, просить, жаловаться, требовать, настаивать, вырвать зубами законное из бюрократических шестеренок.
Голова не выдерживала перегрузок, десяти шекелей хватило на две бутылки пива «Маккаби». Я сел на лавочку в теньке возле банка, открыл пиво и закурил...
Кстати, чек оказался вложенным в мой российский паспорт, я спрятал его туда, чтобы было понадежнее и совсем позабыл об этом. Российский паспорт, надежный как швейцарский банк, был мне больше нахер не нужен.

Джош

Хорошее имечко да? Так звали одного из моих соседей по комнате. Джошуа, по-еврейски – Иешуа, ну а по-русски соответственно Иисус, ни больше, ни меньше. Ну а что, нормальное еврейское имя. Отличался наш Иисус тем, что беспрерывно пердел по любому подходящему поводу и без оного. Я понимаю, что пердеж - это неотъемлемый атрибут и предмет юмора американской культуры, но все же остальные американы как-то сдерживали эти прекрасные порывы, зато этот пердел за всех и от души. Приходил он с уроков, отработанным движением швырял учебный материал вместе с домашним заданием в урну, пару раз жахал и заваливался спать до ужина. Однажды мне из-за него чуть не влетело. Джош после обеда устроился на лавке около русского корпуса и каждую проходящую девушку громко по-русски сопровождал эпитетом: «прррраститьютка» или «билааадь». Конечно, эти бляди и проститутки нажаловались своим ухажерам, а те почему-то решили, что виноват я, раз с ним живу в одной комнате.
А потом влетело и самому Джошу. За ужином в маленькой столовой ульпана он в который раз раскатился оглушительным жахом, вот тут Гадоль и не выдержал. Громко по-английски, с тяжелым нижнетагильским акцентом окрикнул его: «ЭЙ, ЭНИМАЛ!», а когда тот повернулся, то со всей дури зарядил ему по лбу стеклянной перечницей. Джош разразился трехэтажнами факами, но против двухметровой нижнетагильской рамы не попер. За ужином он больше никогда не пукал, зато в комнате отрывался от души.

Мертвое море

Началось мое общение с руководством с того, что оно, в лице двух миловидных девушек, обчистило меня на 750 шекелей в счет будущих экскурсий и развлечений, которые нам иногда устраивали. Это сразу облегчило всю мою имеющуюся наличность на три четверти. Я, конечно, расстроился, однако осталось вполне достаточно по моим студенческим меркам, с перспективой ежемесячных выплат еще в течение года.
Первым же местом, куда нас потащили, оказалось Мертвое море. С утра пораньше всех загрузили в автобус и повезли на юг. После Иерусалима все чаще стали появляться блок-посты, иногда мимо проезжали армейские джипы. Дорога на Иерихон и Вифилем была перекрыта, святые земли потихоньку начали отходить арабам.
Вскоре из-за барханов показались пресловутые лечебные курорты, на берегу под ноябрьским солнцем коптились туши буржуев, понаехавших лечить свои простатиты, псориазы, нейродермиты, экземы, себореи, дерматиты и прочий геморрой. Прибрежные камни были припорошены белым налетом, местами виднелись соляные глыбы, напоминающие вытолкнутые на берег льдины. На том берегу моря ощерилась маковками вилл арабских шейхов незалежная Иордания. На этом – детскими кубиками рассыпанные гостиницы с коньячной маркировкой, перхоть шезлонгов по десять шекелей в час и лавчонки с целебными мазями и кремами. Кстати, в любом супермаркете эти мази и кремы дешевле раза в два. Однако меня заботила больше дороговизна пива.
Погода и пять часов в душном автобусе располагали к водным процедурам, и все немедленно полезли в воду. Вдруг девки завизжали и начали пулей выскакивать из воды. Дело оказалось в том, что перед открытием купального сезона все подготовились и гладко выбрили все волосатое. Однако повышенная концентрация соли щипала за побритое так, что девки гурьбой, без ложного стеснения, побежали отмачивать причинные места под душем с пресной водой. Еще говорят, что в Мертвом море нельзя пукать, уж не знаю почему. Сам я не отважился испытать судьбу, даже Джош не решился, сколько мы с Санеллой его не подначивали.
Я сдуру тоже полез в море, вода была на ощупь маслянистая, на вкус – мерзее не придумаешь. Я лег на спину, отгреб подальше от берега и решил тряхнуть своим юношеским разрядом десятилетней давности – рвануть вольным стилем до Иордании. Как только я перевернулся на живот, жопу вытолкнуло из воды, а голова ушла вниз под воду. Я зажмурился изо всех сил, однако мертвая вода попала в рот, и я закашлялся. С закрытыми глазами я барахтался, отплевывался и пытался перевернуться обратно на спину. Так и кувыркался в этом говне, потеряв ориентиры, даже не представляя, как долго еще мне предстоит здесь это делать.

Кафель

Финик сказал мне, что тут от спермы в душе уже кафель трескается. Я даже поверил, хотя поверить в то, что от спермы может треснуть кафель достаточно сложно, ведь это всего лишь сперма. Трещин в душе я не обнаружил, но все равно первое время старался не кончать на стены и лишь потом только понял, что это метафора такая была про кафель, если бы он мог треснуть, то обязательно бы уже весь к херам растрескался.

Интернет

Интернета было мало, практически не было, да и вообще компьютеризация была совсем не-алло – одно название. В офисе ульпана стоял один единственный антиквариат с названием 486DX, на котором со скрипом ворочались «Холонот Тешим Вехамеш» (окна 95 – ивр.). Еврейский виндовс был старательно вывернут местными умельцами от программирования кишками наружу, для соответствия направлению движения еврейской мысли – справа налево. Первое время чувствуешь себя Незнайкой в Зазеркалье, кнопка «Пуск» справа, а крестик закрытия окна – слева, ну и, конечно же, все надписи на иврите, так что ориентироваться приходилось на ощупь.
Электронный адрес был на всех один, в теме письма нужно было указать адресата, тогда утром письмо распечатают и положат в твою почтовую ячейку. После обеда на два часа интернет попадал в общественный доступ. Каждый имел право на 15 минут онлайна в день, нужно лишь было успеть загодя записаться на доске около компьютера, прийти вовремя, проявить твердость характера и выгнать какого-нибудь нижнетагильца, который уже десять минут одним пальцем сражается с фразой «zdarova chyvaki y menia vsio nishtiak», высунув от старания язык.
Я же приволок с собой из России дохлый первый пень, на котором и набирал вечерами письма, записывал их на дискету и, подготовленный таким образом, шел на свой сеанс онлайна. За пять минут я управлялся с корреспонденцией, оставшиеся десять посвящал свободному плаванию в жиденьком болотце рунета. Новости меня слабо интересовали, в чатах за отведенное время нельзя было даже завязать разговор, наконец, интуитивно набрав www.fuck.ru, я вышел на сетевых маргиналов. Верно говорят, что свинья везде грязь найдет, и я с энтузиазмом начал впитывать азы орфоарта, неолексики и нетсленга.
Первые шаги по виртуальным просторам определили азимут движения на долгие годы, начала прогрессировать графомания. Моя писанина была обильно приправлена хуями и другими сексуальными аллюзиями. Квинтэссенция прикладной риторики была сформулирована в сакраментальном «Бля, пошли все нахуй, мудаки!»

Наташа

Бесспорное лидерство в плане женской красоты и обаяния держала Наташа, к сожалению быстро определившаяся с постоянным партнером. Высокая, комплектация повышенной комфортности, блондинка естественно. Счастливым пожимателем ее плодов был Гадоль, огромный и бескомпромиссный детина, наводящий ужас одним своим видом. Многочисленным тайным поклонникам оставалось лишь украдкой в столовой набираться сеанса, садясь за соседний стол.
Я тоже не враг себе и вполне довольствовался образами моей фантазии, но тут вышел новый год. Киббуцники организовали празднества в столовой с бесплатной раздачей пива и коктейлей. Вот этот коммунизм меня и подвел, наклюкавшись до потери самоконтроля и выждав момент, когда пьяный Гадоль отлучится, и заиграет медленная мелодия, я подошел к ней, обнял за шею и прошептал с придыханием на ушко: «Потанцуем, милая?»
«Шел бы лучше ты спать, Женечка!», - сказала она мне. Я всегда панически боялся таких моментов и старался не приступать к развитию событий, не будучи уверенным в стопроцентном успехе. И вот ледяное, отрезвляющее «шелбытылучшеспать» за шиворот и осознание этого ужасного факта – все-таки случилось. Я, отвергнутый и оскорбленный, как мокрая курица, на неверных ногах поплелся к раздаче спиртного. Я сидел на лавке за столовой и оплакивал горючими пьяными слезами свою нелегкую судьбинушку на чужбине, оставшихся на родине дружков и ветреных подруг, закрутившийся жизненный сюжет и чертов душ с хроническим рукоблудством.
Только проспавшись, через два дня, я понял, что своим отказом Наташа спасла мне если не жизнь, то приличный кусок здоровья и энное количество зубов уж точно. Месяца через три после ульпана Наташа с Гадолем перевернулись в маршрутке на шоссе Беер-Шева – Тель-Авив. Осколки лобового стекла раскромсали ее лицо, вся голова была перебинтована, как в кино про человека-невидимку. Я посидел у них минут пять и поспешил уйти, больше после этого я ее никогда не видел.

Страус

Отдельная история о том, как я работал в зоопарке. Нужно сказать, что работал я там всего полдня, но впечатлений выхватил на полжизни уж точно. А дело вот как вышло. После раздачи зверью комбикорма, получил я задание выкрасить страусу клетку в зеленый цвет. Начальница на непонятном языке дала мне широкую кисть и ведро краски. Я быстро смекнул, что к чему и принялся за работу. Уже через час вся клетка снаружи весело сияла свежей якрозеленой, салатовой даже такой, краской. Не успел я сесть, чтобы перекурить это дело, как подлетает начальница и дает мне понять, что зря я расселся, потому что изнутри клетку тоже красить необходимо. Я попытался возразить по поводу того, что внутри сидит страус, а опыта общения со страусами у меня нет, но опять же по интонациям понял, что это никого не волнует. Не без опаски, словно дрессировщик-стажер, я зашел в клетку.
Страус на поверку оказался животным до ужаса глупым. При моем появлении в клетке, он и не подумал прятать голову в песок, а наоборот, с любопытством вытянул ее вперед и быстро-быстро замигал глазами-бусинками. Я же тем временем, вооружившись кистью, начал внутреннюю отделку помещения. Стоило мне потерять бдительность, как чувствую в спину удар острым клювом. ТЮК. Ах ты, зараза, говорю, я тебе тут жилье благоустраиваю, а ты мне такую благодарность? Вроде стыдно стало глупой птице, отошел, думает, ну или вид делает. Я тем временем стою, крашу дальше, а сам так опасливо уже через плечо на страуса посматриваю, тот не шевелится – изучает меня, наверное, думает, что я большая такая еда или типа того. Устал я головой крутить, крашу себе спокойненько, как сзади опять в спину еще сильнее прежнего. ТЮК. Ну, говорю, собака страшная, терпение мое кончается, затюкал ты меня уже, иди в угол и там подумай о своем поведении! Страус смотрит, как будто и не ему сказано, только глазами-бусинками мигает.
Давай я тогда его кистью пугать, уйди, говорю, по-хорошему, а сам тычу кистью ему в морду. Не знаю, что у этого страуса на уме было, когда он кисть своим клювом тяпнул. Ухватил и не отпускает, еще минут пять отдавать не хотел, я насилу выдрал. Гляжу - время обеденное, все побросал и ушел. Больше в зоопарке мне поработать не довелось, а страус своей зеленой мордой еще долго пугал местных детей.

Имя и рука

На карте мира Израиль выглядит как плевок на лице арабской ближневосточной гегемонии, прыщ на жопе исламских фундаменталистов, клоп в матрасе Аль-Каеды. Государство маленькое, но вредное, с большими связями и авторитетной крышей. Не больше семидесяти лет потребовалось еврейским хитрецам-комбинаторам, чтобы узаконить существование государства, до сих пор фигурирующее на арабских картах как «оккупированная Палестина».
Три кита, на которых стоит Израиль, это – американские финансисты, международный антисемитизм и культ холокоста. Ну а черепаха, которая волочит весь этот бардак – религия избранного народа. Культивация холокоста – дело государственной важности, если кто вдруг попытается умалить горе и скорбь еврейского народа, того срочно заклеймят фашистом и антисемитом, прекратят отношения на высшем уровне и перекроют кислород.
Главный музей страны, посвященный холокосту, называется «Яд-ва-Шем», что в переводе означает «рука и имя», смысл такого названия остается для меня загадкой. Огромным мемориалом памяти шести миллионов зверски истребленных, без которых не было б никакого Израиля, раскинулся комплекс где-то в предгорьях Иерусалима. Посещение мемориала входит в обязательную программу любой группы, так или иначе, связанной с Сохнутом; конечно, мы тоже здесь оказались.
Процедура хорошо отработана, сначала всех вгоняют в угнетенное состояние, близкое к предобморочному, рассказывая ужасы, вычитанные у Марка Десадова, взамен требуя душещипательных откровений о замученных родственниках. В любой группе евреев, найдется парочка сожженных дедушек или бабушек, склеивших ласты на концлагерном «велосипеде», такие легенды подливают всем маслица личного участия в произошедшей катастрофе. Швед Тувия, а потом итальянец Ярив поведали семейные истории о паре трагических кончин. Я тоже хотел рассказать о дедушке, пущенном в расход сталинскими соколами на берегах ГУЛАГа, однако воздержался. Пройдя по аллее праведников и немного постояв у таблички с именем Отто Шиндлер, мы вошли в здание мемориала.
Экспозиция являла собой набор фотографий с ребристыми существами, похожими на людей, инсталляции типа горы чемоданов рядом с газенвагеном, рельсы ведущие к воротам с надписью «Jedem das Seine», темный зал с кучей свечей и зекрал, где мягкий баритон постоянно зачитывает бесконечно длинный список детских имен и далее в таком духе. Вообщем все устроено так, чтобы даже у самого бесчувственного человека сердце облилось кровью, к горлу подступил ком толще гастроскопической кишки, а по щекам поползли слезы, соленее Мертвого моря. Я не вынес всей экзекуции, потихоньку отстал от группы, вышел на улицу и жадно закурил.
Рядом со входом примостилась безделушная лавчонка, мне стало любопытно, что же можно там приобрести. Разбушевавшаяся фантазия рисовала футболки с надписью «I ♥ Auschwitz», мыло с минералами вареных евреев и брелки с символикой третьего рейха. Однако внутри оказался обычный туристический сет: зажигалки-кружки-кошельки-наперстки с магендавидами и глазастыми ладошками. Я долго мялся, но в итоге стащил там набор стильных подставок под пиво с видами Иерусалима.

Преферанс

Когда приезжаешь на новое место, для начала ищешь вещи первой необходимости – торговую точку, телефон-автомат, почту и... партнеров по преферансу. С первыми тремя пунктами обязательной программы я разобрался в день приезда, с последним оказалось посложнее. Иностранцы вообще не слышали о существовании преферанса, а нижнетагильские самородки, в большинстве своем, кроме вариантов Блэк Джека игр не знали.
Мой отец и его родной брат, царствие ему, любили на каких-нибудь семейных торжествах расписать коротенькую пульку. Когда не было третьего, они сажали меня болваном. С правилами я управился быстро, но премудрости игры осилить никак не мог. Когда я очередной раз пронес берущую карту, дядька не выдержал. Так ты никогда играть не научишься, сказал он, следующая пуля «вист – рубль». В тот раз я проиграл две повышенные стипендии, зато играть действительно научился. С тех пор преферанс стал приносить стабильную прибавку к пенсии.
Инициативная группа нижнетагильцев все-таки выразила желание взять мастеркласс игры в четыре масти, по восемь карт в каждой. Сели вчетвером, я им сказал, что бесплатная игра ничему не научит, играем короткую «вист – десять агорот». Я честно отработал свои пятьдесят шекелей, в течение двух часов разбирая каждый сыгранный расклад. Больше в преферанс они не играли, а выйгранный полтос был честно пропит с Фиником и Яривом. По дороге из паба я думал о том, как жизнь затасовала меня в чужую колоду, где в косых раскладах мелькают разномастные лица, и карта я далеко не козырная.

Венгрозина

Начальницей ульпана была довольно молоденькая стервочка мадьярского происхождения с королевским именем Элизабет. Стройная и плоскогрудая, что обычно связано, но не характерно для евреек. Она раздавала нагоняи за прогулянные уроки, за опозданную работу, за пьяные дебоши, которые мы изредка учиняли, пугая аборигенов. Лизавета, как мы ее по началу прозвали, старалась быть строгой, но справедливой, как Лаврентий Палыч. Да только всем, конечно же, не угодить, да еще при постоянных жалобах от коренных киббуцников, то мы мол там набезобразим, то из магазина что сопрем, то на великах чужих без спросу уедем, да и пьем чрезмерно, особенно если праздник какой с бесплатной раздачей выпивки. Так и прослыла мегерой, а ласковое прозвище Лизавета поменялось на менее благозвучное – венгрозина.
Через пару лет, когда мы с Джошем приехали в гости, начальником ульпана был уже бородатый русский мужик, а венгрозина сидела за кассой в Кольбо, вот тебе и коммунизм, от каждого по способностям.

Кита «Гимель»

Так называлась группа, где я грыз божий язык. Кита, ударение на «а» – значит «класс», гимель – значит «г», буква, означающая третий порядковый номер. Группа была самой продвинутой, попали в нее те, кто более-менее сносно мог выразить свои мысли на словах и на бумаге. Я оказался там совершенно не по заслугам, говорил невпопад заученные фразы, буквы знал не все, а те, которые с трудом опознавал, путал между собой. За учебу я принялся с усердием, первое время старательно иммитируя понимание происходящего на уроке.
Кита «гимель» оказалась самой интернациональной, из русских здесь были только я с Фиником, Аня Рыбак – единственная замужняя представительница ульпана, Хахам – Дима по прозвищу «умный», я бы даже сказал «умник» и челябинская девочка Женя, составившая позже Финику пару для спаривания. Восточная Европа была представлена здоровым венгром Гиорой, бывшим служащим каких-то венгерских силовых структур и постоянно хихикающей болгаркой Анькой. Западная – итальянцем Яривом, который родился в Израиле, но в младенчестве был вывезен в Милан, и шведом Тувией, невысоким лысоватым толстячком, постоянно сосущим табак. Финка Мэри была на особом счету, она приехала в киббуц к отцу, который в свое время свалил из Хельсинки, бросив жену с дочкой. Мэри быстро сошлась с киббуцниками и посматривала на остальных свысока.
Страна восходящего солнца делегировала трех, похожих друг на друга, самураев, Шмулика, Ифтаха и Рои. Я выяснил их настоящие японские имена, но довольно скоро выкурил их из памяти.
За Канаду выступали две обратнопропорциональные барышни – стройненькая, молчаливая, похожая на лисичку Саманта и общительная Лесли, жертва бигмаков с явно нарушенным обменом вещей. Честь Соединенных Штатов блюла обаятельная банкирская дочка по имени Стефани. Несмортря на полноватые формы, отбоя от заманчивых мужских предложений у нее не было, хотя повода она никогда не давала, жопой не вертела, глазки не строила. Не то что некоторые мои бывшие соотечественницы.
Занятия в учебный день начинались ни свет ни заря, без четверти восемь, и длились часов до пяти с перекурами и перерывами на завтрак и обед. Все начиналось с посмотра и обсуждения утренних новостей. После завтрака до обеда шел большой блок грамматики, разговорная практика, чтение текстов, диалоги, вызовы к доске, проверка домашнего задания и прочие неприятности. Отобедав, можно было расслабиться за разучиванием песен и просмотром очередной части романтическо-патриотического сериала «Тиронут» о буднях ЦАХАЛа.
Язык продвигался достаточно быстро, поскольку и на уроках и на переменах говорили только на иврите, единственной языковой точкой пересечения всего нашего сброда. Рулила нами Сарале, вполне адекватная киббуцница, не требовавшая невозможного, но и не дававшая нам распоясаться. Конечно, не столь молодая и симпатичная, как Авиталь из киты «алеф». Однако, во многом благодаря ей, несмотря на запои и загулы, язык за полгода я выучил, сдав завершающий экзамен на сотню – максимальную оценку в израильской образовательной системе.

ББ

А еще были две девочки-бульбашки не обремененные пуританскими взглядами на жизнь, до сих пор с тоской вспоминаю. Они друг друга стоили и дополняли, одна черная как смоль, стройненькая и в меру упитанная, вторая рыжая как огонь, чуть раскосенькая, с шикарными сиськами и прочими достойными объемами.
В первый же выходной я принял участие в совместной попойке ульпанистов в киббуцном пабе, где очень скоро стал завсегдатаем. Почти вся русская часть ульпана разместилась в углу на двух огромных лежанках с подушками в восточном стиле. Все полусидели полулежали в волнительной близости друг от друга, и вскоре я очутился меж этими двумя валькириями, конечно же не случайно.
Я, новенький, только приехавший, высокий и стройный брунет был лакомым кусочком для таких, как они. Их было двое, а я просто попал в струю под раздачу пьяного обольщения сразу двумя, положившими глаз на свежее мясо. Я все подливал масла в огонь нашего опьянения и оставлял шансы обеим, они, пьянея, набирали обороты и рвали меня на части, встречаясь руками на моем теле и откидывая руки соперницы. Я был на седьмом небе, в меру упитый, ублажаемый неприкрытой похотью, обложенный девками, готовыми расцарапать из-за меня друг другу лица. Остановись мгновенье, ты прекрасно!
Чертовски жаль, что тогда я еще не был такой беспринципной скотиной, как сейчас, я бы не отдал предпочтения черненькой и не провел бы на детсадовских качелях полночи в страстных поцелуях и помацываниях. Короче говоря, нужно было драть сразу обеих, а так, с уходом рыженькой в комнату, мы остались без местоимения в эту ночь, когда я мудак строил из себя романтика.
Довольно скоро интерес ко мне, как к падшему бастиону и пройденному этапу угас, девицы смекнули, что клеить свои письки куда лучше к иностранцам и аборигенам, в плане хоть какой-то наличности за душой и соответствующего отдыха. Они начали с толстенького, низенького, но чертовски богатенького американа по имени Брайан. Им не нужна была моя хренова романтика, глубокий интеллект и безотказная в то время потенция, их можно понять, ведь это самый легкий путь в чужой стране для таких, как они.
Кстати, «ББ» - прозвище, которое закрепилось за этой парой, означает всего лишь Белорусские Бляди. Они считали себя дорогими и элитными, дуры, деньги тут в совершенно иной цене, чем у вас в Белоруссии...

Финик

Про Финкельштейна можно было бы отдельную книжку написать в стиле Баяна Ширянова. Невысокий, однако коренастый такой питерский торчок-боровичок. Жизнь по наклонной, по простому, всем давно известному кругу кумар-мутка-вмазка. В Израиль его сослали родители на ремиссию. Последний раз поставился в сортире аэропорта Пулково, а кумарить начало уже в самолете. Кое-как из последних сил добрался до киббуца, плюхнулся на кровать и переломался насухо. Киббуц - это тебе не родной Питер, тут тебе ни трамала, ни кода, нихрена, голяк, точка, лежи и помирай как знаешь. Докторша первый раз видела такую сложную акклиматизацию.
Трудно сказать, каким образом мальчик из приличной семьи, учившийся в еврейской школе, начал скользить по белой дорожке. Случаев таких миллионы, но конкретно этого я старался не касаться, да и сам Финик, начиная какую-нибудь историю, иногда осекался на фразе типа «стою я в парадном, выбираю белый...»
Однажды в Хайфе, Финик сказал, что ему нужно зайти в аптеку, а потом добавил «ну я же старый извращенец» и хитро улыбнулся. Выяснилось, что ему нужна клизма, для каких-то своих целей. Как будет клизма на иврите, мы, конечно, не знали. Что я вам скажу, смотреть без смеха на человека, который жестами объясняет слово «клизма», невозможно!
Полгода киббуцной ремиссии, а потом он уехал в Тель-Авив работать поваром. Мы раскатились с Фиником по разные стороны радуги, я ближе к синему, а он ближе к белому. Через год я случайно встретил его на улице Бат-Яма, упичканного до безобразия.

Стефани

Невысокая, толстоватая, однако достаточно обаятельная и миловидная американка, по имени Стефани, была дочкой банкира, внучкой банкира, племянницей банкира, да и невестой банкира, наверное еще с пеленок. Классическая такая семейка Ротшильд с отлаженной схемой перекачки бабла из карманов налогоплательщиков в свои. В Израиль она приехала подтянуть иврит и заниматься какой-то научной работой, связанной с ближним востоком. Она была реальной путевкой в безбедную и беззаботную жизнь, вот только вставить свой золотой ключик в эту дверь у меня так и не вышло, а если честно, ни малейшего шанса и не было.
Мои подкаты на грани фола ограничивались попугайским повторением «Сте-фа-ни Сте-фа-ни» с интонациями робота номер пять из фильма-детям про короткое замыкание. Это ее забавляло, но не более того. Я добивал ее танцем: «Айм сорри айм лейт мэй ай камин?» и контрольный в голову: «Айм секонд йе стюдент эт зэ фэкалти оф эплайд мэсемэтик энд сайбёнетик». Больше за два года английского в университете я не выучил. Этих двух фраз было катастрофически недостаточно для совращения строптивой банкирши, подсаживаясь к ней в пабе, будучи не первой трезвости, я выдавал сразу обе, после чего разговаривать было уже не о чем. В пабе она почти не пила, я же, для храбрости принимал столько, что язык у меня и по-русски заплетался.
Вскоре у меня появился соперник – толстенький, низенький Брайан, который тоже отследил расклад и был совсем не против марьяжа с Рокфеллерами. Сам не из бедных, он хорошо знал заведенную американами процедуру развития матримониального знакомства. Цветы, прогулки, выезды в прибрежные средиземноморские отели на уик-энд. Куда уж мне, русскому нищеброду, я мог взять только искренним, всепоглощающим чувством художника, купить алых роз на всю корзину абсорбции и стоять под окном, чуть дыша. Умом то я все отлично понимал тогда, но вот сердцу приказывать еще не научился.
Конечно, я гусь не того полета, но жалеть свеч на эту игру не стоило. В одночасье я мог решить многие теперешние проблемы, которые так или иначе всегда связаны с деньгами. Как говорил герой моего любимого фильма – если не можешь решить проблему при помощи бабок, реши ее при помощи кучи бабок! Так мне мечталось иногда под теплым одеялом зимними вечерами. Нужно сказать, Брайану бороду тоже подшили, подинамили и отфутболили, тогда он переключился на более сговорчивых белоруссок, ну а я с правой руки на левую.

Новый год

Все шло своим чередом, я старался никак не афишировать своего запойного прошлого, но тут случился новый год, который чуть не довел меня до цугундера. Не еврейская рош-а-шана, выпадающая каждый раз на разные даты где-то в сентябре, а настоящий человеческий новый год, который в Израиле почему-то именуют «сильвестр». Нужно сказать, что новогоднее настроение в Израиле ниже абсолютного нуля. Пальмы никто не наряжает, погоду нещадно несет тропическим ливнем, ну а самое варварское – первого января обычный рабочий день.
Конечно же, все русские взяли на первое число хофеш, выходной то бишь. Просьбы и угрозы венгрозины оказались безрезультатны, работать в первый день года никто из русских не согласился ни за какие коврижки. В последний момент объявился мой сибирский товарищ и сказал, что приедет погостить из Тель-Авива. Дорогу до Хайфы залило, а в нижнем городе было настоящее наводнение, поэтому вместо полутора добирался он часов шесть, успел к бою курантов, что называется. Никаких курантов, понятно дело, не было, а был худо-бедно накрытый ульпанистами стол в бомбоубежище, которое служило по совместительству клубом ульпана. Какой из бомбоубежища с телевизором может получиться клуб? Правильно, хреновый, никудышный клуб, одно название. Так же и новый год в Израиле – ни елки, ни снега, ни курантов, ни президента, ни даже его и.о. Праздник детства, да и весь привычный жизненный уклад остались по ту сторону границы, за морем, за горами, за четыре часа на самолете за четыреста долларов.
Веселье тем временем штопором входило в сосуд с джинном, ситуация была под контролем, но подвела, как водится, халява. В столовой киббуцники устроили дискотеку с бесплатной раздачей пива и коктейлей. Вместо елки я начал наряжаться сам, сначала гирляндами шампанского, затем большими стеклянными шарами горькой, серпантином пива и, в заключение, звездой на макушку, крепкими коктейлями. Тревожные колокольчики здравого смысла захлебнулись волной дармового алкоголя, и мы с сибирским штурманом пошли в крутое пике. Новый год и не ебет!
Что и говорить, под утро я был расписной, как карамельный фантик. На достигнутом останавливаться я не стал, дождался, когда откроется Кольбо, и прибомбил еще литр Кармеля и два колы. Стоявший на запасном пути, локомотив запоя набирал обороты, чтобы к вечеру первого дня года полететь под откос. Я проводил товарища на автобус, вымок до нитки, вернулся в корпус, но наподдавать не прекратил. На работу второго числа, конечно же, не вышел, сидел на балконе, лил в себя стаканами пойло всех фасонов и выкрикивал проклятия в простуженную действительность. Вскоре объявилась венгрозина и пригрозила изгнанием из киббуца. Меня это лишь еще больше завело. Как бывает по пьяной лавке, необдуманные решения стремительно норовят воплотиться в жизнь. Я орал прямо в ее мадьярскую рожу матюки до тех пор, пока она не поняла серьезность моих намерений, и океан ее терпения не вышел из берегов. Оба были на принципе, мосты полыхали, отступать было некуда, она пошла за моими документами, а я – собирать свои манатки и выкатываться куда подальше.
На этой кульминационной ноте могла и закончиться моя киббуцная эпопея, однако вмешалась тихая и кроткая помощница начальницы. Ее звали Ноа, а мы называли ласково Ноушка, она взялась меня утихомирить и урегулировать конфликт. Ноушка говорила вкрадчиво, нежно и непонятно, уложила меня в кровать и убаюкивала, пока я не забылся почти на сутки. После воспитательной беседы все улеглось, но шило уже проделало в мешке дырень, и все ульпанисты, ищущие компанию для серьезного пьянства, точно знали, по какому адресу обращаться.

Миштала

Когда я увидел это слово в вечерней разнорядке работ, то заранее испугался, слово было незнакомое и ничем хорошим не пахло. Радовало одно, что это не слово "Рефет", означающее веселую заутреню с киббуцными буренками. В коровнике никто работать не хотел и при возможности откашивал. Наверное поэтому, коровник к середине ульпана наглухо закрепился за японцами. Индус Мак, кстати, тоже не брезговал по каким-то своим соображениям. Что за «миштала» такая выяснил я не сразу. Мишталой оказалось очень даже теплое местечко, теплица, точнее даже оранжереи, гордость киббуца Ягур. Моя миссия была вполне мне по силам. Самое сложное - проснуться в 5:47 утра, за 5 минут натянуть рабочую одежду и умыться, 8 минут дойти до главного офиса оранжерей и провести маленькой белой магнитной карточкой в электронной системе подсчета человекочасов. Далее нужно зайти на кухню офиса, сделать себе кофе, сесть на лавочку с сигареткой, пить кофе и смотреть на звезды. В самой теплице никого, ложишься на мешок с землей и сопишь в две дырки до восьми утра, а там уже законный перерыв на завтрак. После этого нужно приниматься за работу - сажать цветы, поливать, окучивать, однако сильно напрягаться не стоит, поскольку посаженные цветы можно взять с какого-нибудь крайнего стола и переставить на свой. В отличие от других мест здесь я почему-то застрял до конца ульпана, чему и был очень рад. Со мной работали Ира и Света, сладкая парочка в самом соку, приехавшие по семейной программе с детьми-дошкольниками. Их мужья закрывали по две смены на киббуцном заводе, который производил консервные банки и тюбики для зубной пасты. А что еще делать, когда очень нужны деньги, а ты ни бэ, ни мэ на том языке, на котором их зарабатывают. Мужья делали все, что в их силах, и пахали на износ, даже по выходным. Что Ира, что Света, тоже начали понемногу увядать, даже в тепличных условиях. Но вскоре они освоились и частенько заваливались на мешки с землей, с кем-нибудь из ульпанистов, потерявшись на заре в одной из многочисленных оранжерей. Только не спрашивайте, откуда мне все это известно. Посмотрите направо, проезжая Цомет Ягур в направлении Йокнама, это и есть те самые оранжереи.

Дэвид

Итак, Дэвид, личность явно выбивающаяся из всего американского стада. Полтора центнера отнюдь не мышечной массы, начиненной фастфудом и разбавленным виски, снаружи практически полностью покрыты цветным тату на темы страшного суда с явным уклоном в сатанизм. Заплывшие жиром и залитые с утра вискарем глазки зашторены очками в роговой оправе в стиле семидесятых. Он сидит на лавке с неизменным стаканом в руке и заливает в себя нечеловеческие дозы, иногда стакан стоит в ногах, а исколотые руки довольно виртуозно извлекают из гитары узнаваемые соляки.
О чем думала венгрозина, когда давала этому человеку направление на работу барменом в киббуцный паб? Порой мне кажется, что у хронических алкоголиков есть какой-то свой особенный дар убеждения, позволяющий лавировать меж трезвыми людскими потоками, толком не работать, но всегда оказываться в нужном в плане выпивки месте.
Теперь ульпанисты, по крайней мере я и Финик, пьют в киббуцном пабе бесплатно. Дэвид еле заметно подмигивает сквозь роговую оправу, наливает колы в водку «Кармель», один к одному, денег при этом не берет. Как опытный дирижер, горлышком от бутылки он взмахивает направо и налево, руководя пьяным оркестром русских любителей халявы. Самого Дэвида к моменту закрытия паба не без труда извлекают из-за стойки. Паб находится в подвале, в бомбоубежище, вытащить Дэвида, когда он в полной отключке - это целое дело. Финик покряхтывает: «Ох нелегкая это работа...», но здесь его оставлять никак нельзя. Последние ступеньки даются с наибольшим трудом, далее тащить тушу сил нет никаких, и мы оставляем Дэвида в ближайших кустах, как насосавшегося крови вампира на растерзание злым утренним лучам.
Так продолжается с месяц, благо паб работает всего три дня в неделю, иначе финал наступил бы еще скорее. В один прекрасный день приехали санитары и под белы рученьки определили Дэвида куда следует. Обиднее всего было то, что халява закончилась, а контроль над ульпанистами усилился.
Через несколько дней Дэвид звонил в изрядном подпитии и пытался занять у кого-нибудь денег на дорогу домой. Ну что смеяться, откуда у ульпанистов деньги.

Хофеш

Раз в месяц нам полагался отгул - хофеш, чтобы улаживать многочисленные бюрократические дела, связанные с гражданством, российским консульством, банком, пособиями, сохнутом, военкоматом (лишкат гиюс), министерством образования (мисрад ахинух), министерством абсорбции (мисрад клита), министерством внутренних дел (мисрад апним), министерством по делам студентов (миналь астудентим), далее, далее, далее. В такой маленькой стране бюрократии могло быть и поменьше, уверен, что бывшим советским гражданам такое даже и не снилось.
В свой первый хофеш я отчалил в свободное плаванье до Хайфы, вызвонил знакомого новосибирского фотографа, который там обитал, и сел в маршрутку. Водитель, судя по характерным усам, араб, разглядывал меня в зеркало, потом интернациональным жестом потер большим пальцем об указательный. Я дал двадцатку и получил сдачи почти тринадцать – знакомую мне монетку с пальмой, два маленьких блестящих шекеля и несколько желтых разменных монет. Напрасно я нервничал всю дорогу, поскольку моя остановка оказалась конечной.
Так я впервые оказался на Адаре, самом сумашедшем районе Хайфы, где городской рынок соседствует с административными стеклобетонными зданиями, яркие ярмарочные улицы – с грязными домами дореволюционной постройки, приютившими публичные дома и нищих русских репатриантов. Ювелирные лавки, сувениры, турфирмы, кафешки, шварма, фалафель, макдональдс, постоянный гудеж машин и перебранка таксистов. Полный «пэ». Так бы я и стоял в оцепенении, глядя на дурдом без границ, но тут меня одернул Марголин, тот самый новосибирский фотограф. Как и положено фотографу, на шее у него болтался аппарат с огромным дулом, на плече висела папка со снимками. На улице находиться было невозможно, и мы зашли в ближайшую кафешку, где заказали по поллитре «Голдстара». После пива, вспоминая старых знакомых, мы отправились на улицу Нордау, где у Марголина было какое-то дело, нужно сказать, что про свои дела в этот день я больше не вспоминал.
Мы зашли в заросший двор двухэтажного скособоченного дома, узкая тропка посреди бурьяна вела к двери в подвальное помещение. Открыл нам волосатый парень, представившийся необычным литовским именем. Он оказался единственным вменяемым обитателем подвала, остальные человек пять или шесть кимарили на ободранных диванах. Внутривенный характер их опьянения не вызывал никакого сомнения. Пока Марголин демонстрировал какие-то снимки, волосатый ловко свернул конусовидный джойнт, обслюнявил, взровал, несколько раз глубоко затянулся и передал мне. Я не отказался и сделал несколько осторожных хапок. Марголин курить не стал. Волосатый затянулся еще и попытался завязать со мной разговор:
- А ты что, реально только неделю назад в Израиль приехал?
- Угу, - ответил я, выдыхая дым.
- Ништяк... А где живешь то?, - смешной прибалто-еврейский акцент явно диссонировал с его внешностью.
- В киббуце живу.
Волосатый немного помолчал, а потом глубокомысленно спросил:
- А ты знаешь основной принцип киббуца?
Я, конечно, знал много принципов киббуца, однако вопрос подразумевал отрицательный ответ.
- Нет, - говорю, - не знаю.
Он затянулся еще раз, помедлил и очень веско заявил:
- В киббуце... Все ебуцца!

Болгарка

Анька приехала из Софии и жила в комнате за стенкой со шведкой Эмили, которая русским принципиально не давала, повторяя, как попугай одно слово - «смуциг», грязно значит. Такая вот дискриминация. Анька же наоборот. Неуравновешенная девушка, особенно когда накурится. Так что не спрашивайте у меня, откуда я знаю по-болгарски такие слова, как матрак (матрас), возглавница (подушка) и пичка. Ее старшая сестра Ирэн, которая приезжала в гости, оказалась куда менее сговорчива. Совсем даже несговорчива, я бы сказал... Я еще и по-венгерски несколько слов знаю, кстати.

Военкомат

Как обычно, после завтрака я зашел в офис ульпана и выгреб из ячейки с номером 53 всю свою корреспонденцию. Пара распечатанных е-мейлов, записка от венгрозины с какими-то претензиями и один официальный конверт с треугольным штемпелем, на котором был изображен меч, увитый непонятными листиками. Где-то в глубине зацарапалось нехорошее ощущение – смесь предчувствия, неопределенности и острого дежавю. Официальный иврит деловой переписки имеет свою особенность, он спецаиально устроен так, чтобы русский человек не понял ни слова. Мне удалось понять два, это были мои имя и фамилия. Дойдя до мишталы, я показал письмо Герману, который подтвердил мои опасения. Это была повестка в военкомат.
Внеочередной хофеш мне дали беспрекословно, как только я продемонстрировал повестку, даже что-то материнское мелькнуло в глазах у венгрозины. Армия в Израиле – это святое, служат все, мальчики три года, девочки – два, чем боевее войска, тем почетнее. Все, как один, рвутся в горячие точки, недостатка в которых нет. На том и держатся, сначала служат – потом только учатся; с повальным российским откосом никакого Израиля давно бы уже не было. Моя мотивация оставляла желать лучшего, под ружье я не собирался, тем более одной родине уже отдал свой долг, хоть и деньгами.
С утра пораньше я привел себя в порядок и поехал в Хайфу откашивать. Военкомат находился на Адаре, напротив здания МВД, уже знакомого мне по оформлению гражданства и получению удостоверения личности. Меж этими двумя ведомствами раскинулся небольшой парк, где на лавочках весело щебетали филиппинки, плотно занявшие нишу персонального ухода за старыми и больными евреями. Старички кимарили в своих креслах на колесах и недовольно морщились, когда им на лицо садились мухи. На запястье одной бабульки я увидел выколотые синие цифры, по фильмам я знал, что это номер, который набивали евреям в концлагерях. В один момент я так сильно почувствовал свою причастность к тем событиям, что у меня защипало в носу. Острота ощущений переплюнула списки Шиндлера и книги Леона Юриса, на какую-то секунду даже захотелось сражаться за эту страну и сложить буйну голову где-нибудь в южном Ливане или в секторе Газа.
Я шел по парку, пытаясь выкинуть из головы нахлынувший патриотизм, и вдруг увидел море. Настоящее Средиземное море, утыканное ближе к берегу корабликами и яхтами, уходящее за горизонт бескрайним синим полотном. Я сел на скамейку, закурил и больше всего мне захотелось положить на чужестранную армию, разорвать повестку на мелкие кусочки и побежать по каменным лестницам туда, к морю. С разбега сигануть в воду и плыть что есть сил размашистыми гребками.
Время на часах совпало со временем на повестке, я запустил щелчком окурок в сторону моря и поплелся сдаваться в армию. Я шел по призывным этапам медкомиссии, симулируя все болезни сразу от дальтонизма и тугоухости до плоскостопия и ущемления яичек. Однако здесь, чтобы не взяли даже каптером на базу или оператором ЭВМ в штаб, нужно быть не только слепым без рук и без ног, но и полным мудаком плюс ко всему. Мудака даже изображать не пришлось, поскольку из четверти вопросов, которые я худо-бедно понял, ответить я смог лишь на несколько, касающихся моих личных данных. Наконец меня отпустили и велели ждать особых распоряжений. До сих пор я их жду, но бежать к морю почему-то больше не хочется.

Телекард

Потребность в деньгах при киббуцном коммунизме была сведена к минимуму. Питание, проживание бесплатное, выпивка в пабе, когда за стойкой Дэвид, также. Сигареты «Ноблесс», зубную пасту и гондоны мы приноровились воровать в Кольбо. Основной статьей расходов стали телекарды для звонков в Россию, разговоры с близкими обходились недешево, особенно в подпитии, когда общения хочется сильнее обычного. С общественными телефонами было туго, их висело штуки четыре в разных концах киббуца. У того, который был ближе всего к ульпану, очередь терлась круглосуточно, у остальных можно было изредка уединиться.
Карточка на 120 единиц стоила на почте пятьдесят шекелей, хватало ее минут на двадцать от силы. Когда на карточке кончались бабки, автомат выплевывал ее с резким щелчком, после чего можно было успеть только попрощаться, и связь рвалась.
Телефонные карточки были старой системы - без чипа, но с контрольной полосой, на которой автомат ставил свои отметки. Кто-то надоумил меня приклеить на эту полосу кусок бритвенного лезвия. Хакерскую атаку на телефон мы с Фиником решили проводить ближе к ночи на дальнем аппарате. Против лома техника оказалась бессильна и дала несколько бесплатных минут разговора с Россией.
Сообразив, что его откровенно дурят, аппарат попытался выплюнуть инородное тело, однако безрезультатно, карточка намертво застряла в прожорливом чреве. Руками ее тоже было не подцепить, как назло сзади начала скапливаться очередь. Финик продолжал имитировать разговор перед потенциальными свидетелями, а я побежал домой за инструментами. Прикидывая наказание за порчу социмущества, а также за недостойное поведение, я соображал на бегу, чем бы подцепить застрявший телекард. В итоге выпросил у Наташи щипцы для бровей, а у себя взял кусаку для ногтей. Карточку в итоге мы извлекли, но страху почему-то натерпелись изрядно, зря, наверное, курнули перед мероприятием.

Домой

Весь ульпан по результатам распределительного экзамена поделили на три группы изучения иврита. Практически все русскоговорящие осели в группах «алеф» и «бет», я же совершенно случайно попал в самую продвинутую группу «гимель». Вышло так потому, что экзамен я пропустил, а заученными фразами оперировал достаточно бойко, когда первый раз беседовал с венгрозиной. Первый мой урок начался с просмотра и обсуждения утренних новостей, я понял, что других вариантов нет, за полгода язык нужно выучить.
Училка наша была киббуцницей, звали ее Сарале, по-русски значит Сарочка. Каждые выходные она задавала домашнее сочинение свободной тематики. Темы типа «моя семья», «мой город», «как я провел лето» быстро иссякли. Я открыл тетрадь, включил кассетник, писать было не о чем...
«Hелепая гармония пустого шара
Заполнит промежутки мертвой водой,
Через заснеженные комнаты и дым
Протянет палец и покажет нам на двери,
Отсюда - домой...»
Зимний ежедневный дождь подливал тоски в помойную яму души. Так и живешь между мирами, еще не здесь и уже не там. Завис посредине, в торжестве коллективного хозяйства, где по утрам кукарекают петухи, и веет свежим навозом со стороны коровника. Что я? Зачем я?
Живешь с чистого листа, ни знакомых, ни родственников, ни порочащих связей, ни случайных встреч с бывшей девушкой, когда идешь с будущей бывшей девушкой, ни переходов на другую сторону улицы от неприятных приветствий и разговоров, ни слова о твоем прошлом. Только ты, кем являешься на данный момент, без чемодана мнений и сплетен. Можно не стараться корчить из себя что-то, ты все время на виду, гнилая сущность все равно выплывет наружу.
«От этих каменных систем в распухших головах,
Теоретических пророков, напечатанных богов,
От всей сверкающей звенящей и пылающей хуйни
Домой!»
Невольно начал думать, как бы эта песня звучала на иврите, рука вывела в тетрадке заголовок сочинения «Абайта». Два часа я корпел над словарем, пытаясь в достаточно вольном переводе хотя бы отдаленно донести смысл. Очень долго не мог подобрать эквивалент слову «хуйня», у Шнурова, кстати, возникла таже проблема при записи альбома с Tiger Lillies.
«По этажам, по коридорам лишь бумажный ветер
Забивает по карманам смятые рубли
Сметает в кучи пыль и тряпки, смех и слезы, горе - радость
Плюс на минус дает освобождение
Домой!»
Когда Сарале раздала проверенные работы, в сочинении не было ни одного исправления, а вместо отметки внизу краснела надпись «Женя, зайди ко мне, нужно поговорить». Во время этого разговора я узнал, как на иврите будет «самоубийство», «провокация», «ностальгия», «сумашествие», а Сарале узнала про утонувшую русскую певицу Янку Дягилеву. На последнем уроке я подарил ей кассету «Домой» с елочной игрушкой на обложке.
«От голода и ветра, от холодного ума
От электрического смеха, безусловного рефлекса
От всех рождений смертей перерождений
Смертей перерождений
Домой!»

Выборы

С наступлением зимы утренние новости заполонили кандидаты куда-то, которые старались говорить умно и красиво, от этого было совсем непонятно. Сарале на уроках пыталась внушить нам всю ответственность предстоящего выбора. Киббуцники, как и все израильтяне, оказались очень политизированы, о выборах они были готовы спорить до хрипоты. Благо все поддерживали одного кандидата, генерала на пенсии с натянутой улыбкой и бородавкой на роже. Нам это было настолько до звезды, половина ульпанистов не могла даже прочитать имена на избирательных бюллетенях. Я не старался вникать в тонкости политических дрязг, а задавать идиотский вопрос, чем отличаются левые от правых, постеснялся.
Вопроса никому я так и не задал, но, если правильно все понял, то разделение на правых и левых прошло через главную проблему Израиля – отношения с арабами. Выяснилось, что в итоге я занял крайне правую позицию с простыми принципами: «нет арабов – нет терактов», «народ за депортацию», «дайте ЦАХАЛу победить». Теперь слова «израильская военщина», «левый берег реки Иордан» и «сектор Газа» перестали быть для меня пустым звуком. Я находился в каких-то ста километрах от боевых действий, хотя тогда, конечно, этого не осознавал.
Голосовать нужно было за премьер-министра и за партию. За компанию с киббуцниками я поддержал левого кандидата, который грозился в течение года вывести армию из Южного Ливана. Партия, за которую я отдал свой голос, называлась «Оле ярок» (зеленый лист). Название само говорит о главном тезисе, с охраной природы, кстати, партия ничего общего не имеет.

Банзай

Среди прочих цветов и растений в теплице выращивали карликовые деревья бонсай. Японцы так и не смогли растолковать мне сложную лингвистическую суть похожего на их «да здравствует» слова. Может что-то типа «деревоурод», по аналогии с харакири – «животнож». Деревья были ну очень карликовые, сантиметров сорок ростом, в основном цитрусовые, на которых непонятным чудом вырастали апельсины и лимоны размером с горошину. Я сожрал тайком несколько штучек, что-то цитрусовое во вкусе определенно присутствовало.
Ульпанисты с радостью принимали в дар от меня на дни рождения эти чудеса генетики и селекции. Красть их было совсем не трудно – спрятал под куртку, засунул в карман руку и придерживаешь снизу горшок. Учитывая коммунистический жизненный уклад, оплачиваемый едой и жильем труд, воровством это я не считал. Ну утащил десяток-другой банзаев, кто их считает. Укол задремавшей совести я почувствовал, когда всех тепличных садоводов перебросили на упаковку этих деревьев в красивые коробочки для экспорта в Англию. Все стояли на конвейере и проделывали какое-нибудь монотонное действие над каждой коробкой. Я специальным девайсом лепил ценники, в течение восьми часов размышляя над цифрой, которая появлялась перед глазами каждую минуту. 249 фунтов стерлингов за уродливое деревце, не дохуя ли?

Пейот

В первые же дни мне показали дорогу к цитрусовым плантациям, где ночью можно было совершенно нахаляву отовариться сочными апельсинами, мандаринами и памеллами. (Памелла - это какой-то адский гибрид, гипертрофированный грейпфрут, цитрусовый монстр размером с сиську одноименной порнодивы.) Пресытившись всеми этими плодами, русские любители халявы пошли красными пятнами и потеряли к саду всякий интерес. Я же фрукты жаловал не особо, но вскоре недалеко от плантаций мною были обнаружены гигантские дикорастущие кактусы. Каждый кактус был выше человеческого роста, с огромными шипастыми отростками, кое-где виднелись бордовые плоды. Я судорожно стал вспоминать недавно прочитанного Кастанеду, на тему, нужно ли как-то готовить эти кактусы или можно прямо так в сыром виде и приходоваться. Учения дона Хуана были совсем свежи в памяти и сомнений в том, что это те самые волшебные кактусы даже и не возникло.
Я поделился с Фиником своим открытием, но он сказал, что на инструктаже, который я благополучно пропустил, начальницы говорили даже и не пытаться жрать эти кактусы, потому что у них такие колючки, что себе дороже. Финик только подогрел мои подозрения в том, что это и есть предоставленная свыше возможность перейти от хуановой теории к практике, встать на путь война, сдвинуть точку сборки, обсадиться глюкогенным кактусом, короче говоря.
Подгоняемый жаждой нового обсада, я, наплевав на все колючки, продрался вглубь зарослей и голыми руками стал рвать мягкие плоды пейота. Сорвав штук пять, воровато озираясь, я притащил их в комнату. Дозировки я не знал, поэтому для начала решил ограничиться одним плодом. Плод на вкус оказался сладковатым, описанной в теории горечи не чувствовалось даже близко. Вкус чем-то напоминало арбуз, что не предвещало ничего хорошего в плане торча. Азарт мой начал постепенно сходить на нет, и только тогда я заметил, что весь с ног до головы покрыт мелкими противными колючками, которые были везде – на теле, на одежде, в голове, во рту. Все дико чесалось, не спасли даже несколько душевых сеансов подряд под самым мощным напором дорогостоящей воды. Благодаря тому, что я успел поваляться на кровати в этой же одежде, заснуть я не мог еще две ночи, чесалось и кололо даже в жопе... Наибольшее разочарование настигло меня тогда, когда в Хайфе на рынке я увидел эти плоды в свободной продаже, очищенные от колючек по пять шекелей за килограмм.

Браслет

Зима в Израиле, слов нет, какая поганая. Отягчающим обстоятельством является тотальное отсутствие центрального отопления. Обогреватели и кондиционеры не справляются с климатическими капризами, напрасно прожигая мегаватты электричества, счета за которое подскакивают зимой вдвое, а то и более. Постоянный дождь и непогода впитываются в бетон зданий, создавая промозглость кладбищенского склепа и соответствующее настроение. Двери разбухают и перестают закрываться. В один прекрасный день стены распускаются фиолетово-зеленой порослью. На улице порывистый ветер норовит вывернуть все зонты кишками наружу и задуть за шиворот дождевые струи. По проезжей части течет настоящая река, невозможно перейти дорогу, не вымочив ног.
С наступлением зимы всем ульпанистам раздали яркожелтые дождевики, напоминающие ямайские плащ-палатки. Это был единственный шанс ходить в сухой одежде, ульпан превратился в огромный инкубатор со снующими бройлерами-переростками. Дождевик я, кстати, благоразумно не вернул, не раз еще он выручал меня в трудные минуты. В корпусах ульпана воду грели бойлерами, они были включены постоянно, однако из-за большого количества желающих смыть деревенскую грязь после рабочего дня, вода вечерами была чуть теплой. Так что приходилось делать все на скорую руку.
В один из таких зябких вечеров я судорожно тер себя мочалкой, пытаясь хоть немного согреться. Вдруг в стоке что-то блеснуло, я нагнулся и поднял порваный женский браслет. Золотишко, однако – подумалось мне.
Посоветовавшись с Фиником, я решил не выяснять бывшую хозяйку, а сдать браслет в лом на Адаре. В очередной хофеш я взял голду с собой. Ювелирных лавок на Адаре было хоть отбавляй, однако все неотрез отказывались от моих сбивчивых предложений.
Рваный женский браслет в руках русского оборванца не внушал доверия вооруженным моноклями ювелирам. С упорством шизофреника я обошел почти все лавки и везде получил отказы, от вежливых до бесцеремонных с привлечением охраны и угроз вызова полиции.
Я решил при оказии отвезти браслет в Россию и сдать цыганкам, галдящим у «Нижнего». Мысли осчастливить законную владелицу у меня так и не возникло. Чтобы не быть случайно уличенным в такой подлости, я запрятал браслет подальше, да так хорошо, что потом не смог его найти. Таким образом суть вещей встала на свое место. Энтропия понизилась.
Этот не особо примечательный случай очень показателен на самом деле. Так во всем, куда ни сунься в чужой стране, ты не знаешь что и как делается, каков заведенный порядок, чем вызываешь постоянное раздражение у аборигенов. Ты не турист, которому нужно улыбаться и впаривать комочки святой земли, глаза на ладошке, именуемые русскими «вырвиглаз», и прочее сувенирное барахло. Ты – нахлебник, которого содержит государство, понаехавший со своим уставом на все готовенькое. Ты – русская мразь, проститутка, алкаш, мошенник, наркоман и ворюга. А разве не так?

Leg Spasm

Расскажу, как я украл магнитофон. Точнее даже не украл, а так – заиграл. Незатейливый двухкассетничек Panasonic, вполне в хорошем состоянии, был взят Элиотом на время у какой-то киббуцницы. Когда Элиот съезжал в свой Орегон, вернуть магнитофон хозяйке он поручил Джошу, а тот, в свою очередь, ничего мне не поручал, просто уехал и все. Я, конечно, знал, чей это магнитофон, однако упаковал его вместе со своими вещами: казенными одеялом, подушкой, постельным бельем и даже матрасом.
Формат плейлиста мы с Джошем определяли по очереди, он слушал в основном Stone Temple Pilots, Alien Ant Farm и какой-то ганста-рэп. Я слушал ГрОб, Янку, ТекилуДжаз и «Пулю» Ленинграда. Джош вслушивался в летовские гнусавые вопли не лучшего качества и спросил, как называется эта группа, я перевел как Civil Defense. Он еще немного послушал и подытожил: “Your Civil Defense is real piece of shit”, жахнул для убедительности и пошел пежить сговорчивую болгарку. Из всего моего репертуара Джошу пришелся по вкусу лишь “Leg Spasm”, особенно сингл «Самые очаровательные стюардессы на авиалиниях "Ногу Свело"» из «СПБ:: Зеленый альбом». Он долго напевал “I am the stewardess - princess of an airplane. Flying around round, flying around the clouds”. Перед отъездом Джош даже переписал песню себе, дружески похлопал меня по плечу, сказал “Гуд бай, друууг!” и улетел в Атланту. Спустя пару лет получил я от него такое письмо:
----- Original Message -----
From: Josh S
To: Droog
Sent: Tuesday, December 02, 2001 8:04 PM
Droog, What's up?
It’s Josh From Atlanta, U.S.A. I’am coming to Israel at the end of this Month.
What's your phone #? I hope all is well.
Josh
Когда мы встретились на Цомет Ягур, я чуть не лишился дара речи. Передо мной стоял молодой ортодокс с лихими пейсами, в кипе, сдвинутой на затылок. Он улыбнулся и сказал: “Wazzup, Droog?”. Интересно, а он пердит, когда молится, подумал я. Барух ата фрррр адонай элохейну фррррр мелех аолам...

Дефлорация

К тому времени я уже эмпирически вывел одно нехитрое правило. Если девушка называет тебя «глазастеньким», «черноглазеньким» или же просто уделяет много внимания твоим глазам, значит она тебя хочет до зубного скрежета. Проверено, осечек ни разу не было.
Я никак не мог ей вставить. Входило буквально полшишечки, а дальше ну никак не шло. Она говорила, что ей очень больно и дальше не надо. А я в дефлорациях не специалист, может, конечно, и нужно было присунуть разок как следует, да и все дела, но сдуру, как говорится, можно и хер сломать. Вот я и начинал по теории - медленно, но верно прорываться вглубь. Она сказала, что у нее уже был какой-то Артем, точно так же потыкался и все без толку, а потом добавила: «Ничего не получится. У тебя он слишком большой!». Не могу сказать, что не порадовался этим словам, потому что, как и большинство мужчин, все же считаю, что он у меня наоборот - слишком маленький, но теперь, по крайней мере, больше, чем у Артема. Я даже загордился и в эту ночь оставил все попытки. На четвертую ночь наконец-то вошло до упора... под душем однако было лучше, проще по крайней мере.
Гондонов одних на это мероприятие извели пачки две, она сказала, что я на гондонах раззорюсь, она не знала, что на гондоны у меня денег и не было, я их просто крал из киббуцного магазина с названием «Кольбо», как и каждую вторую пачку сигарет. Сигареты в Израиле очень дорогие. Почти все русские воровали сигареты и гондоны. Сигареты чтобы курить, а гондоны просто так – на всякий случай. Кстати, уже потом выяснилось, что гондоны в «Кольбо» были бесплатными, так что зря мы их воровали.

СПИД

В обязательном порядке нужно было сдать анализ на СПИД. В Израиле все по прецеденту, что в армии, что на гражданке. А прецедент был такой, что в уездном киббуце N, одна голландская волонтерша легкого поведения перезаражала СПИДом полкиббуца. Я боялся сдавать кровь из вены, потому что у меня свои прецеденты были с вышибанием сознания от этой процедуры, а Финик просто боялся показывать им свои руки. Мы от них с месяц бегали и записки явиться тогда-то и туда-то игнорировали. Начальницы же в нашем поведении почуяли недоброе и посматривали на меня с опаской. В один прекрасный день нас выловили на обеде и за руки, как маленьких, повели в больничку. Финик пошел первым, после того, как докториха с третьего раза не смогла попасть, Финик взял систему в свою натренированную руку и с первого раза поймал вену. Я пошел вторым, сдавал кровь лежа, чтобы не упасть если что. На этот раз все обошлось, но я все равно сказал, что у меня очень кружится голова и под эту тему два дня не ходил на работу. Читал «Триумфальную арку».
Диагнозы, вопреки медицинским канонам, лежали по ящичкам в открытых конвертах. СПИДа у меня не оказалась, надеюсь, что и сейчас нету, но проверяться больше не буду.

Триумфальная арка

Свободного времени было не особо много, пожирали его работа, учеба, выпивка и общение с товарищами по несчастью. Однако несколько книжек мне все же удалось прочесть. У меня было с собой две: «Искусство сновидения» Кастанеды и маленькая брошюра Довлатова «Компромисс». После истории с кактусами к дону Хуану я полностью охладел и пошел на ревизию немногочисленных книг, привезенных русскими. В руки издевательски лезла какая-то эмиграционная литература «Иванов и Рабинович (Ай гоу ту Хайфа)» Кунина, в той же книжке «Русские на Мариенплац», «Триумфальная арка». Начал я с Ремарка, читал вдумчиво и понемногу, невольно проецируя героя на себя.
«Равик постучал в дверь. Никто не откликнулся. Он постучал снова и услышал невнятный ответ. Он открыл дверь и увидел на кровати у стены женщину. Она медленно подняла на него глаза. На ней был синий английский костюм, тот же, что и в первый раз. Она казалась бы менее одинокой, если бы лежала на постели непричесанная и в халате. Но она оделась неведомо для кого и для чего, просто по привычке, потерявшей уже всякий смысл, и у Равика защемило сердце. Это было ему знакомо - он видел сотни людей, эмигрантов, заброшенных на чужбину, - они сидели так же. Крохотные островки призрачного существования, они сидели, не зная, что делать, и только сила привычки поддерживала в них жизнь...»
Так писал Ремарк, восемь лет прожив в эмиграции. Но я же не эмигрант, я приехал на историческую родину, только где он теперь мой настоящий дом? Впереди лишь мотания по бесконечным общагам и дешевым съемным квартирам. Неужели мне, как и ему, с еврейской фамилией наоборот, суждено напиваться с единственной мыслью: «Кому нужен этот героизм – трезво смотреть в лицо печальным теням прошлого?»
Пришел Джош, выбросил в мусорку листочки с домашним заданием и, не снимая кроссовки, завалился на кровать. Я выключил верхний свет, разделся, потеплее закутался в одеяло и включил ночник. Самобичевание Ремарком продолжалось до глубокой ночи, пока арка не вывалилась из рук. В 5:47 утра меня разбудил будильник, книга валялась на полу, в который раз мне снился отец...

Бат-Шева

Она приехала из Перу под самый конец ульпана совсем не по сохнутовской программе, а по собственной девчачьей дурости, за непонятно где найденным милымлюбимым понеслась хуйте куда. Судьба меня свела с Бат-Шевой, когда ее определили мне в помощницы в теплицу, худо-бедно приходилось общаться. Из общения на дикой смеси четырех языков я вынес такую историю жизни наивной перуанской девочки. Поехал как-то добрый молодец, назовем его, к примеру, Юваль, после трех лет в ЦАХАЛе прокатиться бо белу свету, да занесла его судьба в Перу, познакомился он там с молоденькой перуанкой и выделывал с ней перуэты. Ну а после возьми да ляпни, приезжай, мол, ко мне в киббуц, будем вместе жить-поживать, а она возьми да и согласись. Первые пару недель все было замечательно, но потом общественность выразила недовольство, что тут за лишний рот на казенных харчах, и общим собранием отправили Бат-Шеву работать в теплицу. Теперь, спустя годы, у меня складывается полная картина той ситуации, какие пересуды устроила еврейская община, наблюдавшая отношения завидного еврейского жениха с чистокровной креолкой. Я отчетливо себе представляю, что каждый еврейский старичок или старушка норовили отвести Юваля в сторонку и в лоб намекнуть, что такой мезальянс не к лицу чистопородному еврейскому мальчику. Ну что я вам буду Догвиль пересказывать, и так все понятно, послал он ее, улетела Бат-Шева в свою Перу с хорошим уроком жизни в кармане. На отъезд Бат-Шева решила сделать всем маленькие подарки, что-то из тех безделушек, которые она привезла с собой на сувениры. Ко мне она подошла с самого утра, разложила рядом с тепличными цветами все свои богатства и сказала мне выбрать что-нибудь по душе. Мой взгляд сразу остановился на двух вещицах - маленькая трубка для гашиша и бонг для курения укропа. Бонг являл собой вершину кустарного хэндмэйда, обыкновенный пузырек снаружи облеплен типа глины чем-то, покрытой лаком, из нее вылеплена срашная рожа с вьющимися длинными волосами, вместо глаз вставлены какие-то темнозеленые камни, немного светящиеся в темноте. Сверху все заканчивается трубкой и дуреприемником. Срашная это вещица, доложу я вам. Я однозначно показал пальцем, Бат-Шева оценила мой выбор и протянула в добавок трубочку для гашиша. Этот бонг до сих пор стоит у меня на книжной полке и наводит страх по ночам.

Карусель

Как-то раз в шаббат меня отправили работать в парк развлечений. Поставили меня включать карусель, потому что я ответственный. Это же повышенная опасность. У меня в распоряжении ключ зажигания карусели и три кнопки: вверх, вниз и включатель она же выключатель. Нужно проследить, чтобы все были пристегнуты, и никто не вывалился. Крутил я их до тех пор, пока какая-то мамаша не спросила, а почему это у меня тут на карусели мокро. Глянул я, так и есть, обоссался какой-то гад. Вытирать совсем не хотелось, да и нечем. Закрыл я карусель на обед, само, думаю, высохнет.
Ключ от карусели нужно было сдать только в воскресенье, так что перепились мы ночью водки Кармель по девять шекелей за литр и пошли кататься. Крутились до тех пор, пока Санелла не наблевал... на то же место, кстати.

Свиньи

Свиней в Израиле не любят. Действительно, свиньи не для того, чтобы их любить, не жалуют их, скажем так. Короче, свиней в Израиле нет, как в Советском Союзе секса, в том смысле, что секс все-таки есть, но говорить о нем не принято. В силу религиозных особенностей страны тема свинства табуирована.
В России, к примеру, волей-неволей приходится сталкиваться со свиньями, идешь, по сторонам глазеешь, оппа - вот она, свинья, смотрит на тебя с банки тушенки или из передачи "Сельский час". А здесь как-то не попадаются, не то что в "Сельском часе", даже в "Спокойной ночи, малыши" Хрюша заретуширован. Свиньи демонизированы, свиньями пугают детей, свиней не упомянают всуе, не зря у дьявола свиное рыло.
Однако, в любом правиле есть исключения, закон божий гласит: "Свинья да не ступит на святую землю Израиля". В киббуце Мизра, что по дороге на Афулу, подошли к вопросу по-еврейски, истолковав букву закона буквально. Талмуд же не дураки писали, а читают тем более, сказано свиньям не касаться земли, так они и не касаются, ферма стоит на сваях, в полуметре от земли, а свиньи, с божественной точки зрения, парят в воздухе. Парить в воздухе свиньям никто не запрещал. Или другой пример, секретное подразделение МОСАДа получило благословление раввинов на разведение сторожевых свиней. Они считают, что нюх и зрение у свиней лучше, чем у собак, да и террористы-мусульмане вряд ли захотят иметь дело со свиньями.
В моем киббуце свининой, конечно же, и не пахло. Финик, когда-то работавший в Питере поваром, на свой день рождения очень хотел замутить настоящего шашлычка. Мы пытались узнать у аборигенов, где можно разжиться свининкой, однако никто помочь не хотел, вещи своими именами не называли и с темы съезжали, опасливо озираясь по сторонам. Траву было достать куда легче, говорили о ней открыто, да и курили, не особо таясь.
Накануне праздника, Финик пригорюнился, профессиональная гордость повара не позволяла ему заменить свинину курицей. Он чуть не плакал, повторяя, что день рождения испорчен. В последний момент выручил случай, Финик работал на кухне и был отправлен в столовский холодильник, куда Господь и подложил свинью. Надпись на невзрачных коробках в углу гласила "Киббуц Мизра. Белое мясо - кошерно к Пасхе".

Триппер

Один киббуцный товарищ, не буду говорить кто, ухитрился привезти с собой в Израиль недолеченный триппер. Ну а что, не отменять же рейс из-за таких пустяков. Однако, будучи напуганным рассказами о переходе заболевания в хроническую форму, он был уверен, что даже после курса антибиотиков вторая проверка крайне необходима.
Очень сложно сориентироваться в чужой стране, особенно в таком деликатном вопросе. Благо у меня оказался хороший знакомый в Хайфе, который подсказал выход из ситуации, и мы поехали в частную клинику по вопросам половой гигиены. Товарищ записался на прием, написал в баночку со своей фамилией, написанной на иврите, а утром по телефону узнал результат, сбросил гору с плеч, широко вздохнул и поспешил к новым приключениям. Вот и все, никаких тебе очередей в КВД, дверь которого открываешь натянув рукав на ладонь, никаких мазков, толстых усатых докторих в грязных халатах, вооруженных стеклянными лопатками, длинными спицами и прочими орудиями пыток, от вида которых хер скукоживается и втягивается в живот. Никаких «посмотрите, доктор, у меня тут какие-то выделения», а она тебе с материнской строгостью: «гонорея называются твои выделения, отвечай где намотал!». Все чисто, организовано и конфедициально. Заплатил пятьдесят шекелей, нассал в банку и свободен как птица-блядуница.

Доктор

Бывают люди приятные с первой встречи, вот они-то потом тебя и кинут, подставят, обманут, трахнут и бросят. А бывают люди с первого взгляда неприятные, которые не разочаруют только потому, что никакого очарования в них нету. Женя, дай бох памяти, Смирнов, кажется, был одним из первых, кого я повстречал в киббуце. Прозвище Доктор сразу прижилось как среди русских, так и среди всяких прочих. Доктор жил с Фиником в одной комнате, источал необъяснимое зловоние, хотя и мылся регулярно, сигаретами не выручал, поскольку постоянно бросал, и все его сигареты были сосчитаны. Даже Джош, который сам был не дурак попердеть, при виде Доктора толкал меня в бок, говорил: «Докта смеллз лайк э шит» и делал около носа характерный жест рукой. Говно – человек, одним словом и пахнет соответственно. В изрядном подпитии я, Финик и Санелла возвращались из паба, по пути покатались на старушкиных электромобильчиках, которые в большинстве своем стояли в свободном доступе. В шкафчиках возле дверей была сложена рабочая одежда ульпанистов. Санелла достал докторские штаны, взял их за штанины и рванул в разные стороны. Шов лопнул до пояса, чем вызвал очередную порцию нашего веселья.
На следующий день я встретил Доктора в главном офисе. Он сидел со злополучными штанами в руках и в который раз по-русски повторял непонимающей венгрозине одни и те же слова: «Вандалы!... Варвары!... В бессильной злобе!...» Я человек, в общем, не злорадный, но повеселился тогда от души.

Парикмахеры

Нужно сказать, что видок по приезду был у меня еще тот. Провожаясь в Новосибирске, мы с другом Ильей решили на прощанье сыгрануть в любимую забаву под названием «парикмахеры». Это простая игра, берется водка, подстригательная машинка и вперед. В этот раз мы немного переборщили с выпивкой, утром я понял, что единственный выход исправить клочками выстриженные проплешины – побриться наголо. Вооружился станком и пеной, но хвост все-таки оставил, стал похож на какого-то самурая из фильмов Акира Куросавы.
В аэропорту мы запивали «Белый аист» Балтикой номер три, а через шесть часов полета я предстал перед новой родиной во всей красе. Сразу же нас стали фотографировать на первые документы, я вспомнил, что все буржуи на документах улыбаются, вместо улыбки похмельное лицо исказила гримаса. Лысый перекошенный упырь украсил удостоверение личности, паспорт нового репатрианта и несколько анкет.
Игра возобновилась, когда Финик купил машинку. Для разминки я выбрил себе виски, а Финика просто вкруговую оболванил под самую маленькую насадку. После этого от клиентов отбоя не было, магарыч брали пивом, пили и стригли по очереди. Первым постригли японца, который называл себя Шмуликом, настоящее его имя я выговорить не сумел. Потом в расход пошел индус Мак, у которого на груди волос осталось гораздо больше, чем на голове. Когда очередь дошла до Пола, кондиция наша была в лучших традициях игры. На самой макушке я оставил ему круг волос, издалека очень напоминавший кипу, остальное выстриг под чистую. Полу, конечно, ничего не сказали, собрали инструменты и пошли ужинать. Через какое-то время прибежал Пол и умолял достричь, прикрывая макушку ладонями. Мы пытались объяснить ему, что это стильный хэйр-арт, но Пол только горько заплакал. Пола стало жалко, я назначил таксу еще два пива и достриг бедолагу. С тех пор русские прозвали меня сибирским цирюльником.

Ярив

Иностранцы к русским относились по меньшей мере с подозрением. Единственным, кто принимал участие во всех наших попойках, был итальянец Ярив. Выпивка в пабе только способствовала общению, эти вечера мы называли внеклассными уроками иврита, поскольку ни я итальянского, ни он русского, конечно же, не знали. Хотя нет, вру, по-итальянски я знал одно единственное слово - La Piovra. Ярив даже был не против с нами раскуриться, и однажды под эту тему вышел у нас такой разговор:
- Ярив, ля пиовра!
- Что такое «ля пиовра»?
- Как не стыдно, Ярив, ля пиовра это значит «спрут».
Русское слово «спрут» вогнало накуренный итальянский мозг в полнейший ступор. Фонетическое сочетание букв оказалось мантрическим для искаженного сознания руссконеговорящего человека. Ярив шел по ночным цитрусовым плантациям, которые мы облюбовали для воскуриваний, и с периодичностью раз в минуту повторял по-русски одно единственное слово «с-п-р-у-т». Говорил он его с разными интонациями, то растягивая единственную гласную, то выпаливая все слово этаким горохом изо рта. В конце концов, он остановился и, показывая на землю пальцем, несколько раз повторил «спрут». Я подошел посмотреть, на что же он показывает. На земле лежала растерзанная кошкой птица, кровавые перья и косточки торчали из маленького разорванного тельца. Я согласился с ним, что это действительно «спрут» и есть, и мы пошли домой курить кальян.
Естественно потом уже в процессе общения мы взаимообогатили наш словарный запас. Русские слова, выученные Яривом, я, пожалуй, тут писать не буду, а вот итальянские, пожалуй, напишу. Ваффанкуло, порка мадонна!

Монитор

Приехал я дипломированным математиком-программистом, нацарапавшим пару лабораторных на турбоси, но мнившим о себе неизвестно что. Хваленое российское образование государственного унивеситета далось мне без особого труда и следов в голове оставило мало. Последний год учебы, за вычетом пары предзащитных недель, провел я достаточно однообразно. Просыпался часам к четырем, включал сериал «Элен и ребята», неспешно завтракал и тыкал по каналам до шести, пока не начинался «Беверли Хиллз 90210», сразу за ним шел «Мелроуз плейс». Дальше можно было вылезать из кровати и ползти во двор, а если холодно, то в подъезд – чиллаут дворовой молодежи. Там курить одну за одной, наскребать на пиво, если повезет, то на водку или на пакет соломы, ближе к ночи безуспешно попытаться кого-нибудь подснять на центральной аллее и опять по кругу. Вообщем, программист я был еще тот, однако у меня было главное – орудие производства (не путать с орудием воспроизводства).
Я оказался единственным балбесом, который притащил с собой хлам следующего содержания: P133, RAM32, HDD270Mb, вообщем это была вполне сносная печатная машинка, на которой можно было погонять вторых героев или первый варкрафт. Для полного счастья не хватало одной важной детали, а точнее – монитора, переть который было бессмысленно. Сначала я наивно полагал, что все израильские помойки завалены ненужными мониторами. Я облазил весь киббуц и обнаружил несколько бесхозных во дворе детского сада, очевидно служивших объектами забав подрастающего поколения новых технологий. Ночью я залез во двор и внимательно осмотрел добычу. Это были древние монохромники с какими-то жопными разъемами, и я решил не лишать детей игрушек.
На следующий день я попросил Ноушку написать объявление о том, что хочу принять в дар или купить за символические деньги ненужный монитор. Повесил петицию на дверь Кольбо и стал ждать легендарной еврейской щедрости. На утро в почтовой ячейке меня ждала записка от венгрозины. С помощью словаря и училки мне удалось понять смысл претензий. Напрасно я оставил номер офиса ульпана в качестве своего контактного телефона, потому как она мне не личная секретарша. Однако номера звонивших были в записке указаны. Я прозвонил список и с удивлением обнаружил, что все, как один, со словами типа «пять лет назад мы его еще дороже покупали», пытаются сбагрить откровенный мусор за реальные деньги.
Я плюнул на все, вызвонил хайфского знакомого с автомобилем и поехал на Чекпост. Это район больших магазинов, торговых центров и автосалонов на выезде из Хайфы. Название «Чекпост» осталось со времен англичан, у которых тут был КПП. В сорок восьмом англичане вынуждены были уйти, а название так и осталось.
Мой выбор пал на пятнашку Zenith за 200 с лихом баксов. Это был второй ощутимый удар по моему карману. И вообще, до этого мне почти не приходилось делать такие крупные покупки за свой счет. Я ощутил свою состоятельность, особенно когда впервые в жизни воспользовался чековой книжкой. С компьютером стало жить куда веселее, оставалось только объяснить каждому нижнетагильцу, что гоночек у меня нету.

Полтос

В столовой шеф-поваром был русский мужик, который приезжал на какой-то развалюшке и сразу начинал командовать, кому и что делать. Мы прозвали его Колхозником. Колхозник ругал Израиль на чем свет стоит, в лицо по-русски материл арабца, который работал на фритюре. Он учил нас русских, что арабам верить нельзя, что мол вот он сейчас стоит - улыбается, когда его нахуй посылаешь, а потом при надобности стрихнина в свою фритюрницу набухает и ауфвидерзеен, леитраот то есть. Колхозник увозил на своей развалюшке киббуцное добро, как в сыром, так и готовом виде коробками и ящиками. Он был не против, если мы тоже что-то брали себе на вечер, даже воровством это, наверное, не считалось, победа коммунизма в общем.
Колхозник мне и предложил подзаработать свои первые шекели. Он подрабатывал частным поваром у зажиточной семьи аборигенов, а меня взял подмастерьем – почистить, помешать, посуду помыть. Три часа я чистил, помешивал и мыл, постоянно получая нарекания за чрезмерно льющуюся воду, которая стоит больших денег. Только я уже не маленький был и понимал, что работодатель, не делая нареканий, чувствует себя морально неудовлетворенным, поэтому и пропускал все мимо ушей, деньги-то за воду все равно чужие...
На фиолетовом полтосе был нарисован мужик в очках, склонившийся над какой-то книжкой. Радости я почему-то не испытывал. Из-за этого драного полтоса я тогда пропустил по телевизору матч Локомотив – Маккаби, когда приехал в киббуц, русские уже вовсю отмечали победу, 3:0 как сейчас помню.

Слово

А с чего, собственно, начинается родина, как банально бы это ни звучало? Родители старались не афишировать отцовские корни. Оно и понятно, будучи репрессированным в Сибирь, отец потихоньку выправил себе документы, а заодно и самосознание на русскую национальность. Первый раз про евреев нашептала мне бабушка Анастасия Михайловна, она же, как выяснилось позже, Эсфирь Моисеевна. Я сразу подхватил идею своей отличности от одноклассников, заявив в первом классе, чтоб в журнале на последней странице меня записали евреем. После этого родители, еще не оклемавшиеся от ахового времени, учинили большой скандал с полосканием моих неокрепших мозгов.
В школе меня не притесняли, югославская версия происхождения фамилии устраивала даже самого. Антисемитизмом в сибирском городке ссыльных интеллигентов и не пахло. Вообщем, кровь гонимых судьбою предков меня совсем не тревожила. Один раз, из любопытства перебирая родительские документы, я наткнулся на дедушкино свидетельство о рождении. Оно было выдано московской синагогой и подписано настоящим раввином. Я с интересом разглядывал старинный документ, даже не думая о том, что именно он подтвердит у консула мое право на репатриацию через каких-то пять лет.
Моя сомнительная принадлежность к жидам, так и нафталинилась бы в чреве шкафа в кипе ненужных уже бумаг, если бы не следующий случай. Дело было в Киреевске – деревеньке, близ которой по берегу Оби раскинулись базы отдыха всяческих учебных, и не только, заведений. Летом толпы студентов наполняют эти места, самозабвенно предаваясь безделью, пьянству и блядству - активный отдых, короче говоря. Вечерком я сходил в деревню и приобрел у какой-то сердобольной старушки градусоносного напитка. Старая пиарщица домогонного пойла несколько раз беззубо прошипела мне вслед: «Цвет – изумрудный, пьется – изумительно». Уже ночью мы с товарищем сидели на обрыве, глядя на лунную дорожку, зыбко дрожащую на волнах, и занюхивали бабушкин самогон мерзейшего запаха и вкуса свежей кедровой шишкой; вдруг он спросил:
- Вулкан, а ты что, еврей, что ли?
- А тебя это ебет, что ли? - недвусмысленно ответил я.
- Я так и подумал...
- А ты мне предъявить что-то хотел?
- Да не, есть маза поехать в лагерь еврейский.
- Ну и чего там делать?
- Бухать, евреек трахать...
- Поехали, - опрометчиво согласился я, рукой только не махнул.
Наверное, это слово и послужило отправной точкой в новую жизнь. Сохнутовские деятели, профессионально, словно вокзальные наперсточники, взяли меня в оборот и направили в нужное русло. А дальше, по течению, я уже как-то сам. Приплыл.

Дискотека

Так уж именовалось среди ульпанистов рабочее место, куда нас с Яривом определили в субботу отрабатывать прогулы. Название «дискотека» прижилось среди ульпанистов, думаю, потому, что за этой работой нужно быстро двигаться, стоя практически на одном месте. Обясняю систему – два человека стоят в центре огромного посудомоечного конвейера, из жерла которого на тебя ползет мытая посуда. Нужно быстро отсортировать все миски, чистое сложить к подобному, недомытое запустить на второй круг или обдать струей из шланга с пистолетом на конце. Струя такая сильная, что тарелку из руки выбивает лехко, а уж до голубчиков, которые по ту сторону дискотеки, пообедав, составляют на транспортер грязную посуду достает и подавно. Мы с Яривом поели заранее и теперь дергаемся на танцполе, как в жопу ужаленные. Посуду друг другу при необходимости мы не передаем, а перекидываем – так быстрее, не обходится, конечно, и без потерь. Однако нас это не останавливает и, запнув подальше осколки, мы продолжаем работу. Забегает Цалик и начинает орать, пытаясь сделать нам внушение таким образом. Делаем вид, что не понимаем. Не смысла его претензий не понимаем, а вообще иврита не понимаем (эта уловка срабатывает всегда), он убегает, видимо за мамашей, которая еще помнит русский. Скоро нам все это окончательно надоедает и мы с водонапорным шлангом поджидаем наших, чтобы окатить их через маленькое окошко, в которое заезжает грязная посуда. Девчонки визжат, мальчишки смачно матерятся на всех языках мира, кто-то пытается нас достать или запустить в окошко объедками. Всем весело, однако забава скоро прекращается, Кармела, мама Цалика, перекрывает нам шланг где-то выше по течению и освобождает от обязанностей. Работа окончена, можно идти к Финику допивать вино, десять литров которого удалось утаить после вчерашнего праздничного ужина.

Футбол

Ответный матч Локо в Хайфе, ну тут было просто грех не поехать на стадион. Поехали, конечно, с Фиником, взяли литр Кармеля, чтоб мало не показалось, смешали с таким же количеством колы. По неопытности взяли самые дешевые билеты, места оказались в эпицентре фан-сектора хайфской команды. На входе мы поняли, что выпивку пронести не удастся никак, потому что любые емкости с жидкостью сразу же конфисковались. Посему, отпив кто сколько смог, мы заныкали остатки пойла в кустах. Полуголые зеленомордые фанаты, вооруженные всевозможной пиро- и шумотехникой недобро поглядывали на нас. Сначала мы помалкивали, меж собой радуясь за кочегаров, которые явно были активнее, даже после убедительной победы в Москве. Но после забитого гола, когда нас уже основательно поднакрыло, мы пошли на обострение конфликта, со всей дури выкрикивая МА-СКВА-МА-СКВА-МА-СКВА. Нужно сказать в пользу местных нравов, что дальше гневных шиканий в наш адрес дело у зеленомордых не пошло, а в России за такое можно получить совсем уже нешуточно. В перерыве мы пошли в кустики отхлебнуть, охранники с большой радостью закрыли за нами ворота и больше нас не пустили. Мы орали, матерились, но кроме того, что я получил дубьем по ноге ничего больше не добились. Допив наш актив, мы набрели на телефон автомат и на радостях пропиздели с Россией все бабло с телефонных карточек. Потом, кажется, мы заблудились, а потом... Очнулся я в автобусе, который шел в киббуц, меня будил контроллер. Билета я так и не обнаружил, проблемы из-за этого были почему-то не у меня, а у водителя автобуса.

Флэшбэк

Все произошло так же неожиданно, как потеря девственности на затянувшейся вечеринке старшеклассников. Я отцепил от монитора свой старенький компьютер, положил его в китайскую клетчатую сумку, выбрал несколько более или менее чистых трусов, носков и футболок, сверху кинул синие корки диплома о том, что я не хер с горы, а образованный молодой специалист, вытащил из коллекции десятишекелевую монету и пошел проститься с друзьями. Дальше все помнится достаточно смутно, домой вернулся я под утро, отец сообщил, что машина в Новосибирск будет внизу через несколько минут, чай допить я не успел, сказал отцу, чтобы вниз за мной не ходил, обнял его на прощание, осмотрел свою комнату в последний раз, взял с полки маленькую брошюру Довлатова, «Компромисс», кажется. Когда спускался по ступенькам, то обернулся и увидел в дверях отца, грустным взглядом он провожал меня, я на секунду остановился, хотел что-то сказать, но передумал... он, видимо, тоже...
Всю ночь я провожался среди хоровода каких-то лиц, знакомых и не очень, а к утру был уже, как фантик... Вспомнилось, как за день до полета на инструктаже о том, как жить дальше, бородатые-носатые мужики втыкали, что когда я коснусь земли обетованной, то должен что-то почувствовать. Плохо помню, что точно я почувствовал, сошедши с трапа, зато хорошо помню, что дико тошнило. Процедура оформления новоприобретенного гражданства затянулась до глубокой ночи, всех, кого не забрали родственники, сгрузили в какой-то гадюшник общажного типа, где я и забылся праведным сном гражданина маленькой, но гордой страны... Рано утром меня кто-то распихал, я жадно припал к крану, сполоснул рожу и загрузился в машину, которая везла меня в киббуц на север. Несмотря на ноябрь, припекало солнце, и я скучающе глазел на проезжающие мимо пальмы, о них же и думал - какие стройные ряды пальм, кругом одни пальмы, одни долбанные пальмы, просто пальмовые джунгли, пампасы какие-то, мать их. Неожиданно появился огромный знак, на котором говорилось: Тель-Авив направо, Иерусалим налево... Вот тогда-то и возникла моя первая трезвая мысль: какого хуя я тут делаю?!

Японцы

Вот кого умом точно не понять, так это японцев. Вы, конечно, будете смеяться, но нашлись среди них и такие, которые возомнили себя евреями. Три таких особи старательно изучали иврит в моей группе. Нужно сказать, что старательны были они во всем, в учебе, в работе, ни одного нарекания, ни одного опоздания, вечно сделанные домашние задания и назубок выученные правила. Хотя нет, вру, один единственный раз они опоздали на урок, все трое сразу. А вышло так, что мы с Яривом затащили их в паб под предлогом практики в иврите. Начали с пива по чрезвычайно демократической цене 3 шекеля за кружку, потом мы с Яривом перешли на водку. Разговорились. Японцы водку пить отказывались наотрез, пока я не предложил за Хиросиму стоя и до дна, а после того, как я торжественно с барского плеча презентовал им Курильские острова, из узких глаз покатились скупые слезы. После такого единения народов пьянка пошла в крутое пике.
Наутро произошел нонсенс – все трое в полном составе опоздали на урок на полчаса. Если у трезвого японца глаза видно с трудом, то у японца с похмелюги глаз вообще нет. Заходят трое, ну совсем не в форме, училка наоборот - глаза от удивления расширила и спрашивает, что же такое должно было случиться. Трое хором отвечают, что вчера они были в пабе и Женя, я то бишь, напоил их до беспамятства водкой, поэтому сегодня они не смогли проснуться... (Напомню, что пить ульпанистам строго настрого запрещено) Вот вам и разница менталитетов, все как на духу, сдали меня как стеклотару, с потрохами. Я все понимаю, межкультурные различия и все такое. Конечно, я не обиделся, взял у одного из них иврито-японский словарь и весь урок старательно вырисовывал на больших листах иероглифами разные ругательства и демонстрировал им и всему классу. Ну а что, пусть знают наших, самураи блин хреновы.

Армагеддон

Досуга в киббуце, как и в любом селе любого государства, явная нехватка, провоцирующая запойный алкоголизм. Обстановка, по идее располагающая к углубленному изучению языка, на деле навевает такую тоску, что изучать ничего не хочется. Одним из редких развлечений, был еженедельный бесплатный кинопоказ в нашем колхозном ДК на тысячу мест. Крутили в основном новинки американского кинематографа, но репертуар обновлялся не часто, примерно раз в месяц.
Фильмы в Израиле не дублируют, а пускают пидстрочник на иврите, поэтому смотреть их для изучения языка вроде как полезно. Однако очень трудно проникать в смысл сразу двух незнакомых языков, и через десять минут безуспешных попыток мозг обрубает бессмысленный канал информации, а дальнейшие усилия приводят только к головной боли.
Я, будучи прилежным учеником, четыре раза истязал себя новым героическим блокбастером с Брюсом Виллисом и дюже пафосным названием «Армагеддон». Я добросовестно сходил на все сеансы, надеясь, что это принесет какую-никакую пользу моему корявому ивриту. Буквы я еще худо-бедно различал. Напоминающий свастику алеф, горбатый бэт, раздвинувший ноги гимель, зайн, похожий на подосиновик, или на член, кому что больше нравится. Складываться в слова они отказывались наотрез, оставляя меня наедине с визуальным рядом, благо режиссерская задумка была совсем незамысловатой.
Самым непонятным осталось, причем же здесь армагеддон. Вообще-то сам термин происходит от ивритского «Ар Мегидо» - гора Мегидо, где по преданиям начнется светопреставление, вполне реальное место, в часе езды от киббуца. Тема страшного суда, финальной битвы добра и зла, конницы апокалипсиса была воплощена в невразумительной кинохронике космических бурильщиков. Романтическая линия загибалась в треугольник между Брюсом, Беном и Лив, причем какие отношения связывают первого и последнюю, я догадался не с первого просмотра.
К четвертому разу меня, наконец, проняла финальная сцена сеанса связи с центром, когда папа Брюс шлет доче последний космический привет. Необходимые параллели пересеклись в голове. На новой родине я чувствовал себя, как одинокий астронавт на обреченном астероиде, который скоро разлетится на куски. Россия, словно огромная мать-Земля, осталась где-то в далеком космосе, а маленький астероид-Израиль должен стать моим последним пристанищем. От избытка чувств я вооружился телекардом и пошел звонить в Россию бывшей.

Гил

Гил был немцем, не евреем из Германии, а чистым арийцем, решившим обратиться в иудейскую веру. Лет семьдесят назад, с большой вероятностью, он маршировал бы в составе гитлерюгенда под марши диджея Адольфа. Дедушка-фронтовик наверняка перевернулся в гробу, увидев, как внучек продался жидам.
В Израиле много предрассудков, связанных с Германией – здесь всегда незримо присутствует запрет на все немецкое. Здесь нет телефонов Сименс, Дирола и Бленд-А-Меда, музыка Вагнера официально запрещена, сюда никогда не приедет Раммштайн. Германия давно покаялась за ошибки, до сих пор выплачивает огромные компенсации, однако подавляющее большинство израильтян никогда не поедет в Геманию. На вопрос, где же ваша логика, евреи любят отвечать – «сгорела в Освенциме».
У меня предрассудков не было, тем более в школе я углубленно учил немецкий и быстро сошелся с Гилом на этой почве. Вскоре мы выяснили, что он тоже очень любит игру Heroes of Might and Magic, более того, лучше него в героев никто не играет. Я, конечно же, усомнился в этом, немедленно был устроен турнир, и неделя учебы накрылась женским органом.
Я несколько раз взгрел его по полной, пару раз некромантом и один барбарианом, Гил упорно играл за людей. Он же не знал, когда колотил себя пяткой в грудь, что у меня стояла полностью руссифицированная версия, в которой он, мягко говоря, плавал. Направляя свои войска на его города, я напевал «Вставай, страна оргомная, вставай на смертный бой, с фашистской силой темною, с проклятою ордой». «Хэнде хох» - говорил я перехваченному герою, бегущему в город за подмогой. Один раз Гил даже откопал клад, построил Грааль и предложил сдаться, я же, со словами «руссише зольдатен нихт капитулирен», зашел с тыла и вынес его столицу.
Гил не обижался, говорил, что ему нужна тренировка и брал у меня ключ, когда я уезжал на выходные, он выучил по-русски слова «сохранить игру» и «загрузить игру». До релиза третьих героев оставалось всего несколько месяцев.

Евреи

Местное население является в терминах бытовой химии агрессивной средой. Ближневосточное расположение государства наложило определенные отпечатки на людей и стиль их общения. Постоянно повышенные тона, нарушение личной дистанции, импульсивность и экспрессивность. Кажется, что почти дерутся, а нет, просто разговаривают, спорят о чем-то. А спорить любят.
Карикатурных крючконосых жидков, срисованных в свое время с польских ростовщиков, здесь практически не встретить. Зато часто попадаются выходцы из Марокко, Йемена и Эфиопии. Последние – вообще чудо природы. Это невысокого роста негры, объявившие себя потерянным коленом израилевым, и, пробив брешь в законе о репатриации, слезли с пальм и хлынули в страну. Много ходит про них баек. Говорят, одни из первых эфиопских репатриантов, так боялись самолета, что их шаман развел костер посреди салона, дабы сплясать пару ритуальных танцев. Сантехникой пользоваться они не умели и засрали все что можно, а в унитазах мариновали бананы.
Теперь об еврейских бабах, про которых говорят, что у них в постели простыни воспламеняются. Большинство израильских баб похожи, и, не будем кривить душой, некрасивы. У большинства огромные жопы, сиськи, а впридачу нависающий со всех сторон над штанами шмат сала, общая рыхлость и бесформенность. Если взгляд вырвал из этой свинофермы притягательную фигурку и смазливое личико, то смело можно обращаться к ней по-русски, не ошибешься. Однако, чем дольше воздержание, тем меньше разборчивость и притязательность. У тебя стоит даже на пятку в белом капроне, случайно мелькнувшую из-под длинной юбки сильно религиозной еврейки.
Эмпирическим путем в процессе контактов с местным населением были выявлены три категории, более всего заслуживающие внимания. Первые, без сомнения, это водители маршруток и такси. Всю дорогу он будет развлекать тебя и себя непонятными прибаутками, даже несмотря на то, что собеседник слабо врубается в их смысл и в иврит вообще. Они могут остановиться переговорить между собой на оживленной улице, проезжая навстречу друг другу. Все остальные при этом высовываются по пояс в окна и со всей дури жмут на сигнал, а потом только на тормоз.
Вторую строчку хит-парада занимают торговцы с шука, рынка то бишь. Эти орут не переставая, ухитряясь перекричать сигналящих таксистов. «Акоооль баа зооооль! Акоооль баа зооооль!». Весело переругиваясь, они перекидываются фруктами и со всех сторон протягивают тебе пустые пакеты, призывая вступить в гастрономический торг. «Шалош кило бэ эээсэр! Шалош кило бэ эээсэр!» Они обманывают тебя с улыбкой на лице так, что ты остаешься доволен. «Яаллаа! Коним анавим! Акоооль баа зооооль!».
Замыкают еврейский паноптикум ультрарелигиозные ортодоксы. Это вообще инопланетяне, хотя сами считают, что их создал Бог, а остальные гои произошли от обезъян. Их одежда, поведение и повадки очень странны для непосвященных. Придирчивое отношение не только к еде, но и к посуде, круглосуточные молитвы, отданный богу субботний день, вязаные круги на макушке, примотанные на лоб и локоть кубики. На этих людях шестую тысячу лет держится еврейство, благодаря им божий народ не вымер и не был истреблен, как многие древние культуры.
Ты же сам относишься к достаточно многочисленной, но не особо уважаемой категории так называемых «русских». К ним относятся все русскоговорящие, некоторые не могут смириться и с чувством ущемленного национального достоинства не устают отвечать «Ани ло русси! Ани украини!». Ты русский, смирись с этим, неважно что твоя бабушка Эсфирь Моисеевна похоронена на еврейском кладбище, а семья по пятой графе сослана в Сибирь. Такой парадокс, это в России ты был евреем, а в этой стране ты русский до конца дней. Твой акцент выдаст тебя, как ты ни коверкай язык, пытаясь воспроизвести булькающий в горле «рейш». Даже не пытайся, получится только уродливая пародия. Теперь ты русский, в твоем теудат зеуте прочерк в графе национальность – три маленькие черточки, означающие то, что ты просто гой.

Буква «Хуй»

Если в русском языке буква «хер» была отменена нахер то ли за ненадобностью, то ли по морально-этическим соображениям, то в иврите буква «Зайн» (Хуй – ивр.) преспокойно соседствует с обычно-приличными буквами. В первые же дни выяснилось, что слово «Женя» пишется именно с этой пресловутой буквы. Училка даже немного смутилась, когда я переспросил, точно ли с этой буквы нужно писать мое имя, дословно это звучало примерно так: «А правда ли, что Женя начинается с хуя?». Оказалось даже, что не просто с хуя начинается, а с хуя с чубчиком. Кто в курсе, тот поймет, а нет, так и не буду вам дальше голову хуями забивать.
Полагаю, что многие даже и не представляют, как выглядят еврейские буквы. Сейчас мы восполним этот пробел. Вот алеф – א, это бет – ב, затем идет гимель – ג, ну и так далее. А вот, собственно, и зайн – ז.

Цалик

Не люблю, когда людей называют «человечками», но тут все-таки это будет уместно. Маленький, тщедушный человечек по имени Цалик командовал ульпанистами в киббуцной столовой. Только что отслуживший три года в ЦАХАЛе, он все пытался навести на кухне армейские порядки, мнил себя бравым сержантом и раздавал приказы на повышенных тонах. Конечно же, никто из ульпанистов его не любил, да и не слушался особо. Я даже не знаю, у кого созрел план мести, скорее всего это был Финик или Гадоль. Цалика подкараулили, когда он пошел в холодильник за мясом. Холодильником служила достаточно просторная комната с железной дверью, температура там поддерживалась около нуля. За Цаликом заперли дверь на задвижку так, чтобы изнутри открыть было невозможно. Время было обеденное, и на кухне никого не было. Обмороженного дембеля, сорвавшего на морозе глотку, извлекли часа через полтора. Урок пошел на пользу, а Цалика вскоре разжаловали в столовские кассиры. Начальницей назначили его маму, женщину дюже объемную и посему, как водится, добродушную, по имени Кармела. Однако и такое распределение должностей продлилось не очень долго.
Уже через пару лет, возвращаясь в съемную квартиру в Нешере, я зашел по дороге в небольшой магазинчик, который так и назывался «По дороге» (аль адерех), чтобы приобрести ежевечерние три бутылочки пива «Маккаби», объемом 0.7 литра каждая. Незаметно сунул в карман зубную пасту, перекинулся парой слов с кассиршей Анечкой, на которую тогда еще имел виды. Мое внимание привлекли фотографии на первой полосе вечерней газеты, лежавшей на кассе. Теракт в прибрежном ресторане «Максим», среди погибших Кармела, Цалик, его жена и годовалая дочка. Я оборвал обольщение на полуслове, вернулся к полкам и взял бутылку «Кеглевича»...

Минет

Устроили нам однажды такую игру: написали все на бумажках свои имена, сложили в одну большую кучу, и каждый вытянул себе подшефного, так скажем. Тому, кого ты вытянул, нужно было делать всякие подарки и приятные сюрпризы. Но главное – чтобы тайно, секретно то есть, в этом вся соль игры и заключалась.
Дня три продолжалось все это безобразие с подарками, что мне дарили, уже не помню, а вот Санелла получил в подарок огромный такой Чупа-Чупс, сосать – не пересосать просто какой. Когда начали подводить итоги, каждый должен был выйти, рассказать на идрите, что ему подарили и потом предположить, кто же это мог сделать. Как будет леденец на иврите Санелла не знал, и нет чтоб так и сказать, Чупа-Чупс мол получил в подарок, он спросил у меня, как будет леденец. Я сказал, что «мецица» (минет, засос, леденец – ивр.), кто же знал, что первое значение куда более распространенное, а в последнем смысле это слово уже и не употребляется. Доходит до Санеллы очередь, он встает и с довольной рожей сообщает, что в подарок получил классный отсос и подозревает в этом такую-то девочку. Большинство ничего не поняли, зато начальницы были повержены в глубокий шок такими познаниями и свободой нравов. Санелла так и не поверил мне, что подъебка вышла не нарочно. Благо он был веселым и отходчивым, вот Гадоль бы точно меня изувечил за такие проделки.

Ностальгия

Как сказал поэт: “Я хотел бы жить, жить и умереть в России, если б не было такой Земли – Сибирь”. На мою долю выпала Сибирь, со всеми вытекающими. Сибирь! Как много в этом звуке. Сибирь, где жизнь течет неспешно и размеренно, где нет суеты и постоянной погони за упущенным. Где все спокойно, как зимний лес. Где крепки морозы, крепка выпивка, крепки слова, крепки люди...
Проснуться до зари в сердце нетронутой природы, опрокинуть стаканчик смородинового чая, нацепить на плечо старенькое ружьишко, разорвать утреннюю тишину оглушительным дуплетом. Снять осетра с самолова, вывалить огромную тарелку свежей икры, посолить и размешать с луком, есть большой ложкой, прикусывая черным хлебом, опрокинуть сотку, закусить свежей, еще живой осетриной...
Распахнуть окно первой майской грозе, выбежать босиком на улицу, задрать лицо. Улыбаться распускающимся деревьям, цветам и девушкам, угощать их дешевым портвейном. Сходить с ума на трибуне от каждого касания мяча, материть судью во всю глотку, смачивая ее крепленой Колой, толкаясь выбираться с бушующего от радости стадиона на волю улиц...
Сощуриться от ослепительно блестящего под солнцем снега, вдохнуть морозный воздух, обжигающий легкие, идти по свежему снегу, ломая снежинкам хребты, издающим при этом характерный хруст. Остановиться и, запрокинув голову, пить жадными глотками, обжигая горло, прислушаться к тому, как тепло разливается по телу, размягчая мозг.
Бесцельно бродить по парку, распинывая разноцветные листья, кормить с руки прирученных белок кедровыми орехами, сидеть на берегу широченной реки и, потягивая коньяк, глазеть на закат, смастерить из пустой сигаретной пачки кораблик и пустить его в Северный Океан...
Маленьким ледяным осколком Сибирь навсегда застряла в сердцах своих детей. Стоит только на секунду забыть, закрутиться в круговороте жизни, как чувствуешь в сердце легкий укол, это Она зовет тебя и вспоминает о тебе. Она, необъятная, холодная и суровая мать, зовет своих непутевых сыновей и дочерей. Она, родная, не заменимая никакой мачехой, ждет нас и верит, что мы вернемся. Сибирь, мы – твои заблудшие дети любим Тебя! Я люблю тебя, Сибирь!...

Калым

С переменой страны проживания мелкие подработки с целью сшибить немного бабла стали куда разнообразней и увлекательней. В далеком том крае, откуда я прибыл, все ограничивалось ночным директорством в родной школе и набором псевдонаучных текстов на стареньком пне для компьютерно безграмотных кандидатов в доктора. Здесь первые шекели доставались разнообразно. Подсчет проезжающих мимо машин на перекрестках для министерства транспорта и учет товаров в супермаркете сводились к откровенной халтуре и пьянству на рабочем месте. Подработок было много, расскажу про одну из них.
Кто-то из русских под конец ульпана вышел на контору, торговавшую дешевой рабочей силой. Русские считались элитой среди гастарбайтеров, нас посылали туда, где нужно было хотя бы немного понимать на иврите, а также применять наши лучшие в мире высшие образования в рамках начальной школы. Физический труд на стройках был исключительно арабской прерогативой с легкими вкраплениями щуплых узкоглазых. Сложилось так, что доставалась нам работа непыльная, на этот раз в Кирьят-Шмоне сгорел супермаркет. Работа заключалась в следующем, все некондиционные товары с подкопченой упаковкой или залитые пеной доблестными огнеборцами подлежали уничтожению. Представители страховой компании внимательно следили за тем, чтобы все списанные товары были приведены в абсолютную негодность. Во дворе стояли огромные контейнеры, стеклянное нужно было разбить, жестяное – помять, пластмассовое – поломать, текучее – вылить, съедобное – превратить в несъедобное. Жрать, пить и воровать ничего нельзя, иначе страховка не сработает. Одним словом – варварство, еврейское такое варварство.
Большинство моей бригады составляли выходцы из Украины, с характерными «шо» и «хгэ». Раньше я настоящих хохлов видел только по телевизору и на картинках в школьных учебниках, а теперь они предстали передо мной во всей красе. Двое молодых парубков постоянно приговаривали «Ахга... А это ШО?.. Прихгадииится!» и распихивали по носкам разную дрянь, которую даже опознать не могли. Я пристроился уничтожать пиво, по дороге к контейнеру я аккуратно открывал банку, незаметно отпивал несколько глотков, а остатки выливал в контейнер уже на глазах у страховой инспекции. С разных сторон временами доносилось «Ахга... А это ШО?..». Я решил угостить ребят пивком и пошел на звук, хохлы продолжали приговаривать «Ахга... А это ШО?.. Прихгадииится!», при этом они выкладывали награбленное из носков на полки, а обратно пихали новую дрянь.
Войдя во вкус, я упоительно крушил, ломал, уничтожал продукты, с моей точки зрения вполне пригодные к употреблению. Воровством, конечно, тоже не брезговал, хотя воровством это назвать можно с большой натяжкой. Вернулся я за полночь, чумазый как кочегар, когда все ульпанисты уже спали, налил из бутылки «Аболюта» с этикеткой, запачканной сажей, полстакана, выпил за свое здоровье и лег спать. Так прошел мой первый день рождения в Израиле.

Пилигрим

Однажды утром к нам приехал пилигрим, он вышел из сохнутовского микроавтобуса и стоял, опасливо озираясь. Длинные немытые волосы свисали сосульками, лицо покрывала редкая щетина, за плечом висел рюкзачок, перевязанный бельевой веревкой. Я в этой же ситуации наверняка выглядел не лучше.
Мы подошли с Паханчиком и подозрительно оглядели незнакомца. Он заговорил первым: «Я на могилку господа нашего Иисуса Христа поклониться пришел». Это прозвучало по меньшей мере странно. Тем более, что Израиль не особо приветствует репатриантов с явно христианскими наклонностями. Пилигрим сказал, что дошел пешком из Тель-Авива до Хайфы, по чьему-то совету обратился в местный Сохнут, а те спихнули головную боль в наш киббуц. Мы, в свою очередь, отправили его к венгрозине, которая не смогла с ним объясниться и позвала меня переводить:
- Тебе нужно заплатить за ульпан 750 шекелей.
- Но у меня нет денег.
- Когда ты прилетел в Израиль?
- Не помню..., неделю назад..., или месяц... Хотел на могилку, а меня привезли в Тель-Авив и бросили. Я сначала на рынке еду испорченную собирал, а потом хотел людям за деньги помогать покупки к машинам подносить, но они думали, что я украсть хочу и побить норовили.
- Подожди, тебе же дали в аэропорту наличные?
- Дали, но деньги у меня арабы украли, когда я на остановке спал, их много там крутилось.
- Кроме денег тебе должны были дать чек почти на тысячу долларов. Где он?
- Да, я помню, мне один русский помог продать этот чек.
- Как продать? Нужно же было в банк этот чек вложить.
- А он, русский этот, сказал мне, что раз у меня счета нету в банке, то ничего не получится.
- Ну так и за сколько ты его продал?
- Русский сказал, что деньги потом мне отдаст, сейчас они ему очень нужны.
- Он нормальный?, - обратилась Элизабет уже ко мне.
- Нет...
Венгрозина уже звонила куда следует, по всем инстанциям, поручила мне с Паханчиком не спускать глаз с пилигрима, а сама пыталась слить его, все равно куда, лишь бы подальше от киббуца Ягур. После нескольких часов переговоров, она сказала, что Сохнут определил бедолагу в хайфскую общагу, где им займутся психологи. Однако за ним приехал не обычный микроавтобус, а фургон с красным магендавидом на борту. Двое, внушительных размеров, внимательно следили, как пилигрим грузился в машину.
Вот уж действительно, захочет бог наказать – отнимет разум. Всю ночь я не мог спать, все лезла какая-то бесовщина – бомжи, скалящие желтые зубы, проститутки в монашеских кельях, оборудованных видеонаблюдением. В голове крутились обрывки строк какого-то русского классика, Есенина что ли:
«Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в темный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез...»

Собеседование

Это уже под конец ульпана было, решил я на другую программу перебираться, чтоб на жилплощадь особо не тратиться, да и вообще в общаге оно веселее и в плане легкодоступных фемин и гетер посговорчивее, чем в большом городе с недоступной моему карману конкуренцией. Собеседовать надо было с неприятной на вид толстожопой психоложицей, совершенно не располагающей к общению. Она задала мне несколько дежурных вопросов о моей биографии, а потом полезла своим длинным угристым носом в потемки моей души. Начались вопросы типа, а что ты почувствовал в тот день, когда умерла твоя мать? Опиши этот день подробно? Почему ты нажрался до беспамятства в этот день? Хоть я и старался быть дружелюбным, этот разговор начал меня изрядно напрягать, и я попросил тетю сменить тему. Она что-то пометила в своем блокнотике и завела новую пластинку, не лучше прежней:
- А что ты будешь делать, если не поступишь в Технион?
- Буду поступать еще раз.
- А если еще раз не поступишь?
- Найду работу, у меня уже есть одно образование.
- А если не найдешь работу?
- ... Повешусь бля!... Подожди писать в блокнотик, ты что, шуток не понимаешь?
Слово не воробей, мимо не гадит, я уже и сам понял, что шутка в данной ситуации была совершенно неуместной. Мы холодно распрощались, она сказала, что пришлет мне в киббуц документы на заселение в общагу.
Никаких документов я, конечно же, не получил, попросил венгрозину позвонить и расспросить что да как. Позвонила, сказали, что собеседование я не прошел, им такой неуравновешенный тип не нужен. Естественно потом все утрясли, собрали ворох рекомендательных писем и поручительств, но осадок неприятный все же остался.
Это был первый и единственный опыт общения с людьми психоложьей профессии, отсюда негатив, скепсис и все такое прочее к психологам при исполнении. Наверное, поэтому я и придерживаюсь точки зрения, что решать свои психологические проблемы нужно самому, а не приглашать в свою душу шарлатанов с немытыми руками.

Чемодан

Старый, серый, ободраный чемодан случайно достался мне в новосибирском лагере от израильтянина с неблагозвучным именем Гади. Узнав о моей скорой репатриации, он торжественно презентовал мне этот хлам. Огромный и жутко неудобный аттрибут мероприятия «чемодан-вокзал-Израиль» сопровождал меня еще очень долго. Когда я выбрасывал своего верного спутника на одну из многочисленных помоек маленького городка Нешер, навсегда покидая обетованную, то кроме прочего обнаружил в нем некоторые вещи, которые так ни разу и не достал оттуда.
Часы «Электроника», один из первых отечественных электронных будильников, в красном корпусе, формы, приближающейся к шарообразной, работающий от сети. Жутко неудобный с постоянно сбивающимся временем. С пятого класса он будил меня в школу, потом в университет, а потом на работу в киббуцную теплицу и на уроки иврита. Сверху две кнопки, одна отключает пронзительный писк, вторая увеличивает яркость выгоревших зеленых индикаторов. Жизнь в индикаторах еле теплилась и время на них можно различить только ночью в кромешной темноте. С появлением сотового телефона, в будильнике необходимость отпала, а выкинуть было жалко, так он и ездил в чемодане по моим временным местам жительства, найдя последний приют на святой земле.
Коробочка, за несколько дней до отъезда я зашел к другу детства, попрощаться с его родителями, которые приложились к моему воспитанию и имели право на последний взмах платочком. Тетя Таня (конечно, никакая она мне не тетя, просто всегда есть такие люди, которых всю жизнь продолжаешь называть по инерции) подарила мне на прощанье маленькую круглую коробочку, украшенную резными берестяными узорами. Она сказала, что если я каждый день буду класть туда по шекелю, то к старости разбогатею. Поначалу я так и делал, в смысле хранил в этой коробочке мелочь. Однако потом нашел ей более удачное применение, и в коробочке до настоящего времени прописалась трава, может поэтому я так и не разбогател.
Договор с банком «Леуми», во время первого визита в банк, я не читая подписал кучу бумажек, которые собрали в красивую папку и торжественно мне вручили. Это был мой первый в жизни банковский счет, да и первые приличные деньги по большому счету. После российских экономических коллапсов того времени я обязательно собирался прочитать все условия моего деньгохранения, как только выучу иврит. Стоит ли говорить, что вспомнил я об этом договоре лишь когда выбрасывал его.
Женские кружевные трусы, она долго не хотела оставить меня в покое и применяла все возможные средства, чтобы заарканить мой хер, впервые в ней побывавший. В одном из писем я получил эти трусы, но почему-то не выбросил их сразу, а засунул поглубже в чемодан. Пахли трусы лежалыми вещами и совершенно не возбуждали. Хорошо, что их обнаружил я, а не кто-то другой, сопровождаемые этой мыслью трусы отправились в мусорное ведро.
Несколько спичечных коробков с бумажками, где с одной стороны написано слово на русском, с другой – оно же на иврите. Этому способу научил меня отец, на работу в теплице я брал один из коробков и между делом перебирал все карточки, проверяя свои знания. Слова, которые я не мог вспомнить, перекладывались в дежурные коробки, остальные переходили в редко используемые коробки для закрепления. Коробков оказалось штук десять, я вышел на балкон, открыл каждый и вытряхнул содержимое вниз. Весь мой словарный запас закружился листопадом и полетел в сторону Средиземного моря.

Последний день

На работе, не смотря на все выкрутасы, меня одарили целой корзиной ништяков, где теснились конфеты, шоколад, разнокалиберные сладости и пара бутылок винища. Сладкое я раздал девчонкам, а полусладкое употребил с Фиником минут через десять после моих торжественных проводин работниками теплицы. Почти все ульпанисты к тому времени уже разъехались, а мы шатались по пустым корпусам, не находя себе дела. Даже напиваться желания не было и, как-то нелепо закончив последний вечер, мы разошлись по домам.
Я думал о том, что последний раз ночую в этой комнате, которая после отъезда Джоша была уже полностью в моем распоряжении. Тогда я еще не привык к постоянным мытарствам и переездам, по большому счету, киббуц был лишь вторым более-менее постоянным местом жительства. Я долго ворочался и не мог заснуть, потом встал и начал перебирать бумажки, скопившиеся от учебы, перечитывать письма и упаковывать награбленное. Беспокойство копошило потроха, неопределенность шебурила в животе, корабль в свободное плавание был уже заказан на завтра.
Последний раз отобедав условно бесплатным, мы с Паханчиком сгрузили наше барахло, которого заметно прибыло, в микроавтобус типа «Газель», попрощались с Ноушкой, венгрозиной, последними из ульпанистов и тронулись в путь. Так начались мои скитания и злоключения по святым местам. Настоящий экстрим будет немного позже, когда закончатся выплаты корзины абсорбции и сохнутовские общаги, за которые при желании можно не платить, а начнутся бесконечные вписки, съемные халупы с отключенными за неуплату светом, газом и водой. Все только начинается, махинации с кредитами и ссудами, постоянное чувство голода и воровство еды в магазинах, прогрессирующее до клептомании. Еще впереди серьезный конфликт с назаритянской мафией кавказского происхождения, приехавшей в общагу за телками и получившей такие оскорбления, за которые обычно людей калечат. Еще будет опись имущества хозяев съемной квартиры, выдаваемого за мое; счета, без разбору летящие в помойку; долги, оплачиваемые замороженной чековой книжкой; сомнительные подработки и подруги, безудержное пьянство и веселье.
Будет и хорошее и плохое, и случайные связи и приводы в полицию, связанные с этими связями. Впереди еще вся молодость и почти вся печень, школа жизни с углубленным изучением основ выживания во враждебной среде. Карьера от мойщика подъездов до высокооплачиваемого специалиста в сфере производства процессоров. Так закаляется сталь, твердая и несгибаемая, как приапизм.
Это будет потом, а сейчас мы сидим с Паханчиком в микроавтобусе, проезжаем нехитрое хозяйство киббуца Ягур: низенькие домики, консервнобаночный и пастотюбиковый заводы, зоопарк и лунапарк, цитрусовые плантации и теплицы, выруливаем из местности, что называется сельской, на шоссе к цомету Ягур и берем курс на восток к родным местам Иисуса Иосифовича, славному городу Назарет. От винта!