Илья Качалкин : Рыжий щенок и другие

Колька и Вика сидели рядом с троллейбусной остановкой на забытой строителями еще давным-давно - до "перестройки" бетонной балке. Вся хитрость сидения заключалась в том, что балка лежала на территории палисадника и выходила некая обособленность: за литым заборчиком, сохранившимся еще с послевоенных лет происходила жизнь - ездили троллейбусы, трамваи и автомобили, шли по своим делам люди. Мои герои повадились сидеть здесь с начала весны. Традиция формировалась постепенно. Сначала Колька и Вика стояли и трепались, после школы рядом с остановкой, потом облюбовали заборчик, а после, когда Лефортовское солнце значительно секвестировало грязные снега Юго - Восточного Округа перебрались на балку.
-- Парочка - "Колька и Вика" родилась самым классическим, даже заурядным образом - родители ребят обменяли квартиры. Колька приехал из Солнцево, Вика из Кузьминок.
-- Переезды произошли перед началом учебного года. И Вика, и Колька первого сентября пришли в чужую школу, чужой класс и, будучи людьми, не слишком контактными... Схема понятна - рыбак увидел рыбака.
-- Сближению также способствовало то, что выменянные родителями квартиры находились в одном подъезде длинного, п-образного сталинского дома, фасад которого был украшен несколькими мемориальными досками. Когда-то давно здесь селили тех, кто спасал страну от немецкого фашизма, позже тех, кто крепил обороноспособность спасенной державы. Теперь сюда въезжали те, у кого были деньги или "лишняя" площадь, разбросанная по Москве. Дом был философом - он одновременно спокойно ощущал на своем теле и мемориальные доски и антенны спутникового телевидения и двери с кодовыми замками.
-- Школа, в которую приходилось ходить Вике и Кольке называлась лицеем. Руководство уже несколько лет пыталось решить какой же уклон следует придать учебному заведению. Решение никак не оформлялось, но, несмотря на это, школа обрела репутацию "приличной". Я не силен в разборе методичек, по которым работали учителя. Скажу только то, что в туалетах был лишь необходимый минимум матершины, драк практически не случалось... И дети, как это не смешно звучит, приходили в четырех- этажное здание с барельефами русских писателей под входом, в основном, за знаниями. Люди, проживающие в Подмосковье мне, наверное, не поверят. А за сто первым километром просто грубо и коротко выразятся. Что ж, от меня не убудет.
-- Итак, мои герои сидели в палисаднике на балке и Колька дорассказывал Вике биографию Е.П. Блаватской. Он украшал свою речь орнаментами вроде, "космогенезис", "неадекватное восприятие" и тому подобными штучками, к которым имел непреодолимую тягу.
-- Ты знаешь, - ответила Вика, дослушав,- по моему она была просто дурищей, такая дурища, с потребностью в лечении.
-- Все, может быть... - ответил Колька. Он вырабатывал в себе философский взгляд на вещи и терпимость. Я забыл сказать: Колька собирался стать экстрасенсом.
-- "Собирался стать" - словосочетание многократно опошленное и униженное поколениями, представители которых хотели быть космонавтами, полярниками, геологами... А стали: продавцами, серыми инженерами, грузчиками и проститутками, нянями в детских садах. Я ни в коем случае не сомневаюсь в нужности перечисленных профессий. Но в начале-то речь шла о космонавтах и полярниках...
-- Колька собирался стать экстрасенсом не с "просто так". Для начала у него имелась требуемая дурная наследственность. Мамин брат был психиатром, дедушка по папиной линии священником. Тетя Вера была алкоголичкой. Людей, которые собирались навестить ее в наркологической клинике она всегда просила принести сочинения Канта. Что самое интересное, книжками она не дралась и не рвала их на самокрутки, а читала.
-- Колька, имея таких предков, был сам не лыком шит и частенько учительница физкультуры, перепив накануне, с помощью его рук избавлялась от головной боли... А Ванька Лодкин избегал вызова к доске, проиграв всю ночь в "Плэй стэйшен". Можно сказать, намечалась практика...
-- Викино будущее было намного аморфнее. Стать чем-то "этаким" она, по крайней мере, пока, не собиралась. Наследственность, тоже была легче Колькиной: пара поколений работников "почтовых ящиков". Анкеты чистые и для "тех" и для "других": сами не..., других тоже не....
--
-- Мальчик и девочка входили в подъезд. За спинами клацнула дверь. Деревянные двери, теперь уже прошлого, издавали другие звуки. Современные двери или зверски клацают, или бесшумно замыкаются. Не могу сказать, что лучше...
-- Вика отправилась к почтовому ящику. Колька остановился, чтобы ободрать о первую ступеньку грязь на ботинках... Потом задумался, стал раскладывать по полочкам в голове мысли... От этого процесса его отвлек голос Вики (она уже была на два пролета выше).
-- - Я тебе завтра позвоню, после маминой больницы, где-то в два..
-- - Хорошо!- ответил Колька, распрощавшись с глубокомыслием, я буду дома.
-- В субботу, в первой половине дня, Колька отдал дань хозяйствованию. Идти на рынок и искать по маминой просьбе томатную пасту именно за 11-цать рублей, ему совершенно не хотелось. Да и отказаться ничего не стоило. Родители никогда не наседали и не требовали. Но, несмотря на свое нехотение, по какой-то уступчивой энерции, Колька отправился на рынок, пасту купил и потом ему было очень легко на душе от того, что мама по детсадовски радовалась неподорожавшим баночкам. В настоящее время с деньгами в семье было вполне нормально, но мама, пережив в нищете начало девяностых до сих пор умилялась тому, если что-то не дорожало.
-- Убираясь в своей комнате, Колька попутно думал о том, чем можно радовать людей. Доразмышлялся до стройной теории, которая вполне сочеталась с его "экстрасенсовой" будущностью. В мечтах он осчастливил десяток человек, даже одну, непонятно откуда взявшуюся, ведущую теленовостей. Только он собрался заняться следующим персонажем, позвонила Вика.
-- -Мы с папой приехали, сейчас только Люську вымоем... Давай, через пол-часа у подъезда?
-- -Давай. - Колька полил цветы, уложил на столе поровнее Блаватскую, накрыл Соловьевым, в котором ни черта не понимал, (но где-то в омутах памяти всплывало: "уже в юные годы на его столе лежали серьезные философские труды") и отправился к подъезду.
-- Вика вскоре вышла, и мои герои отправились мимо кинотеатра, вдоль трамвайных путей в сторону метро и находящейся рядом платформы Казанской железной дороги.
-- А Люське сколько уже? - спросил Колька, опасаясь первым затрагивать тему посещения Викой и ее папой больницы.
-- Скоро одиннадцать. - ответила Вика, пиная алюминиевую банку из-под "джин-тоника".
-- Мои герои шли по Авиамоторной улице, перекидываясь незначительными фразами. Колька никак не мог подойти к вопросу о Викиной маме и больнице... У него не получалось спросить: "что говорят врачи, каковы прогнозы?"
-- Видимо, в качестве солидарности с Колькой у меня сейчас не получается продолжить свой рассказ. Я не могу переложить на бумагу "диалоги на Авиамоторной", звон трамваев, таким он бывает только весной, снежную грязь, доживающую последние свои дни...
-- Как говорят некоторые, я произвожу впечатление человека, который "себе на уме". И вот, чтобы оправдать этот ярлык, я хитро придумал такой ход: пока ребята идут в сторону метро, я расскажу вам про Люську...
-- О Люське вы пока знаете только то, что ей одиннадцать лет и что ее мыли. Прямо скажем - не густо. Что ж, будем восполнять этот информационный пробел.
-- Люська - собака. Собака не в смысле того, что это какая-то нехорошая девчонка, которая в свои одиннадцать капризно требует, чтобы ее мыли. Люська настоящая собака. У нее есть хвост, четыре лапы, ну и нос, конечно. Люська размером с барсука. Не с настоящего зверя, а с того, который стоит у меня на письменном столе. Если обходиться без писательских вычурностей - Люська очень маленькая собака. Но не миниатюрность является тем, что выделяет ее из числа остальных московских собак. Люська никогда не была на улице. Не на какой-то определенной улице, допустим , "Революционера Шкуркина", а на улице вообще. Люську привезли с Птичьего рынка в кузьминскую квартиру, и осваивая неведомое доселе пространство она нашла на полу в туалете, забытую папой газету. Читать ее она, конечно, не стала, а просто положила на нее микроскопическую, аккуратную кучку. Через пол-часа Люська добавила к кучке очень маленькую лужицу.
-- Люди - папа и мама (Вику в то время занимали совсем другие проблемы - ей было неполных два года) решили, что это чрезвычайно удобный пес, своего рода трансвистит с кошачьим уклоном, и не стали пытаться выгуливать Люську. Нежелание отправляться с такой маленькой собачкой на улицу укрепило также то, что в Москве того времени развелось огромное множество больших, невоспитанных и агрессивных собак, хозяева которых мало чем отличались от своих питомцев. Такая ущербная, с собачьей точки зрения, жизнь не могла не отложить на Люську какого-то отпечатка. Отпечаток был таков - Люська стала экстрасенсом.
-- Она не читала, как Колька, произведений мадам и Соловьева. Она просто научилась так смотреть на людей своими собачьими глазами, что после этих "сеансов" уходили тоска и раздражение, научилась мирить Викиных родителей, когда те ссорились. Люська угадывала визиты родственников, политические катаклизмы, отключение горячей воды и еще много чего... Только благодаря ей Викины родители успели вовремя забрать свои деньги, вложенные в финансовую пирамиду. Также, собака умудрилась спасти саму Вику, загнав под диван коробочку с антибиотиками, которые выписала молоденькая участковая педиаторша. Друг Викиного отца, врач, приехавший смотреть тяжело больного ребенка чуть не упал в обморок, увидев рецепт, выписанный вульгарно накрашенной дурочкой. Таблетки нашли через две недели, при уборке. Вика к тому времени выздоровела.
-- Числились за Люськой и другие тихие подвиги, ценность которых, будет осознана персонажами несколько позже.
-- Еще Люська умела смеяться. Выучил ее этому Викин папа. Лет с четырех папа начал стыдить Вику за какие-то глупые или некрасивые поступки - "Люська над тобой смеется!" И Люська, правда смеялась, подыгрывая папе. Черный собачий нос слегка вздрагивал, а по глазам пробегали блестки. И Вика старалась больше не повторять тех неудачностей, которые вызывали добрый собачий смех.
--
-- -Он говорит, что все они - идиоты. Даже Виктор Андреевич - идиот. (Тот друг, который врач).
-- Вика сама начала разговор о больнице и маме. Или о маме и больнице. Не знаю как лучше.
-- На самом деле плохо и так, и так, потому что человек умирает.
-- Эта фраза, написанная на бумаге, смотрится глупой и пустой. Возможно, глупой и пустой она кажется, потому что, малоталантлив писатель, который не умеет доходчиво представить беду, в которой уютно умещаются и отсутствие воли бороться и страшно-спокойное отношение к тому, что живо волновало раньше... Месяц назад.
-- Вика пересказала Кольке посещение больницы, пересказала папину беседу с врачем. Какого-то полноценного вывода в его голове не оформилось. Рак - не рак, лейкоз - не лейкоз, какое-то заболевание крови, напрямую связанное с тяжелой депрессией. Как лечить - никто не знает. Прогнозов, как таковых, нет. Ничего не понятно, кроме того, что человек гаснет.
-- -Папа хочет забрать ее из больницы, снять дачу в Ильинке... Прожить лето там. А вообще он не знает что делать. У него такой взгляд беспомощный...
-- Колька уверенно округлил свои и так большие глаза, пытаясь скомпенсировать беспомощность Викиного папы, и не сумев придумать чего-то обнадеживающего, предложил сесть на электричку и отправиться в Ильинку, рассматривать дачи. Вика согласилась, и электричка - 14-27, идущая со всеми остановками повезла Вику и Кольку в сторону Ильинки.
-- Фрезер, Перово, Вешняки... За окном оттаивали заводы, подмосковные трущобы, гаражи...
--
-- У всех людей, с которыми меня более или менее близко сводила жизнь были дачи по Казанке. Говоря "были дачи", я не имею в виду то, что эти люди были их хозяевами. Конечно, дачи снимались. Снимались родителями. И московские дети, перешагнув за двадцатилетний или даже тридцатилетний рубеж, хорошо помнили названия платформ, имена "бабушек", которые сдавали комнаты и террасы. Помнили коз, коров, кошек и собак. Меня такая память всегда как-то обнадеживала. В моей голове она трансформировалась в своеобразное сектантство. Эта память была пропуском. Пропуском внутрь меня. Люди вели себя по разному, иногда не слишком красиво. Но даже после неудачных поступков и житейских глупостей, они остались для меня избранными: "у них были дачи по Казанке".
--
-- Платформа была по ранневесеннему пуста. Не было ублюдочных и жалких дачников, стремящихся сорвать со своего участка куш в виде нищенских пучков укропа. Не было рассады в пакетах из-под молока... Не было того ущерба, который вопреки общепринятому мнению, возникает не от бедности, а от душевной пустоты.
-- Дети пошли бродить по Ильинским улочкам... Странная для Москвы тишина, отсутствие примитивной материальной логики - заключавшееся в кренящихся заборах и грязи под ногами, действовало как наркотик. Наркотик, который невозможно купить.
-- Для вывешивания объявлений о сдаче домов или их частей, время было еще не подходящее. Две-три недели было дано московским потенциальным съемщикам на раскачку. Такое же время было в запасе у стороны желающей избавить москвичей от автомобильной вони и сисек на рекламных щитах. Все договорятся о цене... Чуть позже. Объявление, которое Колька увидел на деревянном фонарном столбе, поспешило родиться. Уличная грязь, покосившиеся заборы, в компании облезлых кошек и начинающих дуреть от весны воробьев, пару дней спорили, судили и рядили...
-- -Жилец, или нет?!
-- Победили кошки. Видимо, в силу природной предрасположенности и настроенности на "житье". Объявление не просто выжило, смеясь в лицо весеннему ветру и дождю со снегом, оно нашло своего читателя. Так, наверное, фанатичный библиофил ворует редкую книгу из книжного шкафа соседа. Ворует не из клептоманических соображений, он знает - сосед скоро пропьет шкаф вместе с содержимым.
-- Колька выдернул из столба четыре кнопки, помогавшие клочку бумаги не сверзиться со своего распятия, еще раз прочел и передал Вике.
-- -Смешное... - сказала Вика, пробежав глазами бумажку в клеточку. - Особенно, конец - "спросить бабу Тасю".
-- Колька не расслышал Викин комментарий, его опять не с того, ни с сего, куда-то сдуло. Точнее выражаясь, сдуло не Кольку, а какой-то сектор мыслей в его голове. Этот сектор отвечал за Вику, ее маму, папу, и сегодняшнюю экспедицию.
-- Кольке привиделся рыжий щенок, грубый дощатый пол со следами старой-престарой краски, какие-то деревья, платформа усыпанная шелухой от подсолнечника... Потом, кусочек уходящей зимы...
-- Колька опомнился очень быстро. Быстрее, чем Вика обнаружила его отсутствие.
-- Мои герои решили, что, несмотря на "бабу Тасю" их находка достаточно ценная, и ее следует показать Викиному папе. Так же в объявлении был московский телефон, наличие которого сулило дополнительную информацию о "полдома, газ, свет, лужайка". Баба Тася, наверное , еще не вызнала колючего слова - газон. И выражаясь мягко и старорежимно - лужайка.
--
-- Дети успели на электричку - 19-20. Билеты брать было некогда и Вика и Колька проехали до Сортировочной - станции, на которой еще не успели поставить турникеты.
-- Родители отреагировали на достаточно позднее возвращение ребят, так как и положено родителям. Выражениями лиц и стыдящими рассказами о том, как они нервничали. Такой финал дня был своеобразным благополучным спуском на землю. Нельзя надолго и безнаказанно убегать от московского смрада, вынужденных действий, надуманных обязанностей, телепередач, опустошающих душу и таким образом, помогающих выжить в опустошенном мире. Наркотик Подмосковья, лишенного дачников, физически испарился, оставив после себя малозаметную психическую зависимость в виде рваных образов, которые окончательно доконают : несколько недель школы, новомодные мансардные окна на постройках девятнадцатого века и рассказы одноклассников о просмотре хулиганских страничек в интернете.
--
-- Кончался май. Мои герои разгуливали по парку МВО, болтали. Колька в очередной раз поведывал Вике о разных странных людях, труды или биографии которых не уставал читать. Вторая половина мая для него стала периодом исследования христианства. Теперь на Викину голову вместо "космогенезиса" сыпались "святые отцы церкви", церковнославянские словечки, и детективноподобные истории про старообрядцев. Колька, проповедуя, терпимость и философское отношение к жизни заразил этим и Вику. И она очень спокойно слушала его, не умничая и не говоря глупостей.
-- Начался дождь и Вика с Колькой спрятались под крышей полуразрушенного летнего кафе.
-- -Помнить июльское объявление? - спросила Вика, "бабу Тасю",телефон... Так смешно, он совсем не умеет говорить о деньгах... А тут - "месяц проживания", "отношение к домашним животным", "предоплата", от растерянности он так собрался, что стал похож на бизнесмена...
-- Колька вдруг стал похож на идиота-одноклассника Курского и идиотски спросил: - И чего?
-- - Двадцать пятого едем смотреть дачу, если ты к тому времени дочитаешь все про своих святых - я тебя приглашаю!
--
-- Электричка приехала в Ильинку. Троица москвичей, недолго поблуждав, нашла калитку, за которой находились баба Тася и ее лужайка.
-- Викин папа отправился беседовать с хозяйкой в горницу. Не в "залу", как говорят полупьяные хозяйки дач, а в горницу.
-- Баба Тася уже начала оригинальничать с "лужайкой" и не могла остановиться.
-- Вике в очередной раз не повезло с состоянием ее спутника. Колька, едва попав в ильинский заповедник тут же выпал из действительности. На вопросы отвечал невпопад и вообще стал каким-то чужим.
-- Рыжий щенок на территории, принадлежащей бабе Тасе чувствовал себя очень уверенно... Оккупация Колькиной головы шла полным ходом. Были задействованы союзнические силы в лице серого, некрашеного забора, весеннего подмосковного ветра и отдаленного звука электрички.
-- Колька цеплялся за реальные фрагменты, раздражался их неуловимости, отмахивался от наваждений и чувствовал себя неуютно на твердой земле тропинки...
-- Наконец, он устал от переживаний и безмозгло уставился на крыльцо с облупившейся краской на ступеньках.Тут то его и настигло настоящее видение.
-- Кто в это время "рулил" джойстиком, тень мадам Бловатской или Серафим Саровский, я сказать не берусь.
-- Колька увидел Викину маму, сидевшую на верхней ступеньке крыльца. Анна Васильевна обнимала подрощенного щенка ирландского сеттера, а рядом с ними скакала Люська, не по возрасту игриво пытаясь вцепиться в белое пятнышко на груди огромной, по ее мнению, собаки. Анна Васильевна, дразня Люську, то закрывала рукой этот изъян на шерсти сеттера, то энергично похлопывала по нему, приглашая Люську к кусанию.
-- Глаза Викиной мамы сверкали жизнью, соперничая своим оптимизмом с собачьим.
-- Когда Вика сказала Кольке:
-- Пошли пить чай! - для него уже все было ясно.Волновал чисто технический вопрос: как объяснить, находящимся рядом людям, что выход найден, что решение испеклось и остывает. Объяснить таким образом, чтобы не вызвать усмешек или молчаливого скептиса.
-- Колька решил промолчать. Промолчать не хитро и задумчиво, а пустенько и растерянно, как сознающий свою глупость двоечник.
--
-- Этой тактики Колька держался и во время чаепития и по пути в Лефортово. Он остался ей верен и в последующие несколько дней. Сталкиваясь с любой публикой, будь то родители, Вика, или продавцы на рынке, Колька дебилился, что было сил. Мне кажется, он переигрывал. Но дальнейшее развитие событий говорит о том, что я ошибаюсь.
--
-- Колька якобы праздно, разгуливал по Лефортово. Трехмесячный перерыв во вкладывании знаний в детские мозги начался. Начало каникул было дождливым, люди лезли на улицу только по необходимости. Свободное от вылезания время посвящалось погодным прогнозам и просмотру телепередач.
-- Колькины небесные знакомцы помогали, чем могли: расчищали улицы от народа, красили небо серым и нагоняли пронизывающий северо-западный ветер.
-- Мальчик бродил по улицам и искал рыжего щенка. Рисунки луж стекались в изображения причудливых зверей... Пустой спичечный коробок стремился стать глазом асфальтового животного... Вода, подкрашенная ассоциациями, стекала по уличным решеткам...
-- Щенки отсутствовали напрочь. Причем, не только рыжие. Даже вульгарного черно-белого создания с тонким мокрым хвостом обнаружить Кольке не удалось. Кругом был дождь, редкие прохожие, спешащие за "догоном " , автомобили, и снова дождь...
-- Хождения продолжались неделю. Как-то раз, встречая вымокшего Кольку, папа дружелюбно спросил: - Какой смысл в этих брожениях, какой интерес мокнуть?...
-- Колька, чтобы от него отвязались, ответил, что ходит по улицам и думает. Папа, почему то, расстроился и весь вечер ходил, тоскливо мурлыкая несуществующую мелодию. Человек вспоминал что-то. Может время, когда он "бесцельно" смотрел на небо, или, прислонив к прибрежным кустам старый велосипед, "тупо" бросал в речку камни и смотрел на круги, размываемые течением.
-- По прошествии "недели думания" Колька провожал на дачу в Ильинку Вику, ее папу и маму, накануне приехавшую из больницы. Шофер, куривший "Приму" снисходительно смотрел на "клиентов". Дождь продолжал идти... Проходящая мимо старушка из третьего подъезда, почему-то обратясь к Кольке сказала: - В дождь уезжать хорошо, все будет, сынок! Колька оскорбился на такое обращение, быть сынком какой-то старой колбасе он не собирался...
-- Современная полуторка, именуемая "газелью" отправилась в сторону Шоссе Энтузиастов и дальше по Старо-Рязанке...
--
-- Шла третья неделя июня. Погода постепенно выправлялась. Маляры красили фасад школы на Краснокурсантском. Бригада землекопов разрыла дворик, спрятанный от посторонних глаз, знакомым нам п-образным домом-философом. В общем, наступило настоящее московское лето.
-- Колька успел пару раз прогуляться в Ильинку: на маленьком пруду они с Викой учились ловить рыбу. Ловля была совершенно бестолковой. Кольке после каждого прикосновения к червяку страшно хотелось вымыть руки с мылом, а Вика, тренируясь в закидывании лески, так лупила удочкой по воде, что сидящие по соседству рыболовы, эмоционально выражались и раздраженно сплевывали. Ребята набрали пустых улиточных домиков и створок от подмосковных " мидий". На этом и закончилась их рыболовная карьера.
-- Баба Тася очень приветливо относилась почти ко всем людям, приходившим в гости. Колька не был исключением. Более того, он стал, чуть ли не "любимым внучком", вылечив бабе Тасе застарелый ячмень. Но долго находиться в Ильинке Колька не мог. Он очень хорошо чувствовал напряжение, царящее в доме, и не задавая никаких вопросов, прекрасно понимал, что сдвигов в лучшую сторону нет.
-- Родители ушли на работу, Колька проспав до одиннадцати, встал, позавтракал половиной шоколадки и уселся на балконе читать одну из книг Лазарева. По тексту порхали "кармы", "биоэнергетические хвосты", прочая дребедень... И вдруг, без каких-либо реальных предпосылок Кольке стало ясно: сделать он ничего ни для кого не может, снятие похмельной головной боли - цирк, ячмень бабы Таси - прошел просто с наступлением лета, все книжные авторитеты ловят свою рыбу: кто-то самореализуется, кто-то зарабатывает на новый автомобиль... Все бродят в полнейших потемках, которые украшают, как елочными гирляндами, умными фразами. Колькино будущее летело в пропасть в компании лефортовского тополиного пуха.
-- Конечно, в голове мальчика не было вышенаписанного текста, существовало малоуловимое разочарование в мечте, пустота приходила ему на смену, раздражение ставило точку в этом ряду.
-- Кольке захотелось выбросить книжку в мусоропровод. Он сдержался, положил труд Лазарева на полку...
-- Зазвонил телефон.
-- - Привет, Колька! Это я. Я тебе из Ильинки по мобильному звоню. Папа купил, и мы теперь балуемся. Хочешь, приезжай к нам завтра, у бабы Таси день рождения. Она все тебя вспоминает. Слышишь, самолет полетел... Ну ладно, папа говорит, что это дорого. Ты приедешь?!
-- -Да! - сказал Колька. Завтра у электрички перерыв есть?
-- - Нет, завтра - суббота. Мы тебя ждем.
-- Колька положил трубку и отправился опять сидеть на балконе. Теперь уже без литературы. Маляры красили школу и переговаривались по-украински. Землекопы добирались до кабеля и молдавская речь, отражаясь эхом от стен дома, долетала до балкона...
-- Мама Кольки, узнав, что он завтра собрался на день рождения, снабдила его датским рулетом и маленьким батончиком копченой колбасы. Колька отправился в Ильинку с гостинцами - в пакете с рекламой сигарет, и полнейшей потерянностью и разочарованием - в голове.
-- Случаются несоответствия: например, дождик и солнце ; писатель и вместе с тем - хороший человек ; продавец апельсинов и не обвешивает...
-- Ильинка, в которую приехал Колька в субботу, была не похожа на себя. Летняя, солнечная, субботняя, она должна была быть шумной, полупьяной, с огромным количеством приезжего народа. Тарахтение мальчишеских мопедов должно было разлетаться по улицам... На самом деле было тихо и пусто. Хотя, может, так просто показалось Кольке, потерянному и лишенному своей мечты.
-- С чего-то ему втемяшилось в голову, что на день рождения нужно приходить к часу. То бишь к 13-00. Было только начало первого и мальчик отправился бродить по улочкам Ильинки, на которых, как уже говорилось, в этот день отсутствовали лишние детали.
--
-- Объяснить дальнейшее происшествие с достаточной долей уверенности я не могу. Лишь пугливо предположу: кому-то понравилось вчерашнее Колькино разочарование. Понравилось настолько, что подтолкнуло к ответным действиям... Рядом с большим бревном, исписанным с помощью ножиков матершиной и названиями музыкальных коллективов сидел щенок ирландского сеттера. В длинных ушах уютно устроились репьи, глаза собаки были одновременно испуганные и любопытные.
-- Кольку затрясло. В голове скакали и путались мысли: "этого не должно быть!; сейчас придут хозяева!; есть ли у щенка глисты?"; в общем, полнейшая каша.
-- Колька уселся на бревно в надежде успокоиться. Щенок грозно и смешно зарычал, он, наверное, считал этот горизонтальный тотемный столб своей собственностью...
-- - Ты один? - спросил Колька. За тобой не придут?
-- Пес сначала подозрительно покосился, потом, решившись, подошел и уткнулся в Колькины колени. Перепуг и нервная дрожь у мальчика тут же прошли.
-- Через десять минут, подгадав ровно к 13-00, он подошел со щенком на руках к калитке бабы Таси.
-- О Кольке все сразу забыли. Вика смешивала в блюдечке фарш с яйцом, Викин папа искал ножницы и щетку для того, чтобы дать решительный бой репьям. Анна Васильевна с бабой Тасей отправились в сарай за старым ватным одеялом для подстилки. Люська не переставала лаять... Суматоха. Смешное слово, правда?
-- Потом был обед, баба Тася принимала поздравления. Колька вспомнил про пакет, забытый рядом с бревном. Это был повод для прогулки и дети, напившись компота, отправились бродить, заодно надеясь спасти колбасу и датский кекс.
-- -Мне папа перед нашим уходом успел сказать... Пусть, пока ты не договоришься со своими, щенок поживет у нас, здесь...Ты его нашел? Ну, чего ты молчишь?
-- -Я не против.- ответил Колька. А кто кого нашел... Может он меня.
-- Пакет висел на сучке липы рядом со знакомым Кольке бревном. Случаются несоответствия - кто-то вместо того, чтобы порадоваться нежданной поживе припрятал находку от собак - вдруг хозяин вспомнит и вернется.
-- Вика провожала Кольку до платформы. Разговор шел и о том, и о сем. Мои герои изучили расписание... После недолгой паузы Вика сказала:
-- Ты знаешь, со вчерашнего дня ей вроде бы стало лучше. Та же слабость, те же таблетки... Только смотрит и говорит по другому... И сегодня как она с этой твоей находкой носилась...
-- С ней все носились! - ответил Колька слегка обиженно, вспомнив как о нем забыли.
-- Но принес-то ты! - сказала Вика, и коктейль из Колькиного раздражения и обиды был залпом выпит усталым вечерним подмосковным солнцем.
Подошла электричка.
-Я приеду во вторник. - двери закрылись и Колька уселся на деревянную скамейку у окна.

Колькины родители особого энтузиазма по поводу намечавшейся в доме собаки не проявили... Колька слишком устал за последнее время, у него не было сил на какие-то объяснения и доказательства. Отправился спать.
Через два дня, с утра, он отправился в Ильинку за рыжим щенком. Провожая, мама дала ему деньги и сказала:
-Пожалуйста, зайди в ветеринарку на Сортировочной и сделай ему прививки.
Вопрос о прописке Ильинской находки решился таким неожиданно простым образом. (Существует недоказанная версия, что мама и папа Кольки подверглись дистанционному воздействию Люськи... Да и слабые рецидивы Колькиной экстрасенсовости сыграли свою роль...)
Вика ждала Кольку на станции, по пути к даче им повстречались баба Тася и Викин папа - они шли с рынка... Разновозрастный квартет миновал калитку...
Дальше все было как в Колькином видение месячной давности: Анна Васильевна, щенок сеттера, Люська.

Электричка катила в Лефортово. Колька вытирал испуганному щенку слюни своей курткой и придумывал ему имя. Мелькали станции Казанской дороги. Было лето.

Апрель-июнь 2001 г.

Люберцы