Khristoff : Ночная история

Вот, стало быть, какая история со мной приключилась на днях. То есть приключилась то она конечно много раньше, но повод вспомнить о ней, только сейчас появился.

Был выходной вечер, я сидел на уютной табуретке в элитном Брежнев-паласе (последний этаж), потягивал эксклюзивную девятку и с удовольствием втыкал в тиливизор. После нескольких просмотров громобойных пиридач с участием Малахова и прочих скоморохов шоу-бизнеса, тиливизор стал моим любимым развлечением. Нынче же Малахава не было, зато показывали абалденное кено «Жевой», про нещасного алконогого чувака, за которым ходят тени с ружьями. Фильм был динамичным как децкие часы: герой пил, патом с кем то пиздился, патом включали рекламу. Иногда, вместо пиздилки или бухача, показывали снежные холмы и толстых ди-джеев в грязных простынях. После часового втыкания в этот ад, я решил было переключиццо на что-нибудь более брутальное, как вдруг в кадре паказали райен моего децтва.

Помните момент, где главгерой отстегнул свою ногу и в очередной раз решил наебнуть вотки сидя на лестнице, а тут подъезжает поп с пападьей на «шахе» и начинают щемица в углу? Так вот, эта лестница ведет к универмагу, где я в децтве воровал калбасу, а шаха упиралась в здание дома быта, где я, будучи задротом, то есть в том же децтве, стригся в парихмахерской и покупал «напальчники» в аптеке.

Натурально, я аж прослезился и покричал с кухни жину, чтобы она заценила этот исторический момент, а заодно вспомнила некоторые пикантые подробности этого эпизода.

В тот вечер я возвращался из местного стоячка в приподнятом настроении. То есть пианым. Стояла жаркая июльская ночь, был день получки, впереди лежали выходные и вообще, ожидалось песдатое светлое будущее, а потому я шел домой и от радости насвистывал што-то романтичное.

Выходя на площадь, развернутой посреди родной Олимпийки, я обнаружил, что она, не смотря на столь поздний час вся была заставлена диковинными машинами и утыкана светильниками.

Заинтригованный я подошел ближе и узрел несколько десятков людей, слоняющихся между столиками с бутебродами, недалеко от них сидел какой-то поцик в кресле и, кажеццо, гонял вялого, а в углу аптеки стояла под парами «шаха» вся залитая ярким светом от лампочек, летающих на кранах.
«Хуясе!», подумал я, и спросил у ближайшего чела с бейсболкой на галаве че тут происходит.
- А кено снимают, ответил он и пашел к дрочащему поцику в кресле.
- Кено?! – кажецца я это сказал вслух, придя в полнейшее оживление, ибо давно мечтал сняцца в какой-нибудь песдатой картине.

Я решительно двинулся к дрочуну, по дороге пригоршнями собирая со столов бутики.
- Че снимаем? – деловито спросил я, бухаясь в соседнее свободное кресло.
- Кто это? – спросил дрочун у человека в бейсболке.
- А так, местное, - махнул он.
- Саша, нам надо работать, - сказал дрочун и, погрузив губы в микрофон начал туда лаять.

Ко мне же скоро подошли менты и предложили отойти и не мешать работать. Я, решив, што это тоже актеры, ответил, мол у каждого свая роль в этом фильме. Но они нудно показали мне какие-то бумажки и заставили мне показывать свои. Тут я расстроился, к тому же у меня отобрали тарелку с бутебродами, и как это бывает у тяжело пианых людей, настроение мое из хорошего быстро превратилось в плохое. А в плохом настроении я бываю страшен.
- Че вам, документы? – закричал я, и достав свой паспорт стал им махать перед носом мента, - вот, сюда смотри, видишь где прописан? Тут прописан! Это мой раен, моя площадь, я тут живу, бля! А ну, прикажи всем этим пидорам свалить отсюда, они мне спать мешают!

Менты на удивление спокойно выслушали мою гневную тираду.
- Успокойтесь молодой человек, - посоветовал мне тот что с усами. То есть с усами они оба были, это у ментов формой одежды щитаецца, но у того, что говорил, они были больше.
- Я не собираюсь успокаиваца! Я требую освободить площадь и дать людям спокойно поспать после трудового дня! – не унимался я, войдя в азарт гнева и горя огнем мщения ущимленного в правах гражданина.
- Тогда придется проводить Вас в отделение, - вздохнул второй, у кого усы были поменьше.
- А идем! Я не боюсь вас!

Мы пошли в наше местное 80-е отделение. Я всю дорогу торжественно молчал, представляя себя узником ГУЛАГА. Я был уверен, што меня щас будут злостно пиздить и, может быть, даже покалечат, но я не боялся, патаму што был пиан. Мне даже льстила такая мысль.

Я шел и рисовал в уме себе расчудесные картины недалекого будущего: как я буду лежать в больнице весь заколоченный в гипс, а вокруг будут вздыхать красивые медсестры и шептацца:
- Вот он этот героический мущщина, что пострадал от ментовского праизвола! Не испугался, вступил в борьбу за права нещастных жителей и через это пастрадал. Ах, девоньки, я от него без ума!

Конечно, патом налетят журналюги, всякие задроты, и даже Малахов пригласит меня в сваю пиридачу «Пусть гаварят» с волнующей темой: «он пережил ментовской террор!».

Пока я предавался таким трогательным мечтам, мы дошли до отделения и меня поместили в обезьянник, где уже сидел один субтильный перец с густо сросшимися бровями и рыжей щетиной на красном лице.

«Наверное, щас они выждут момент, и начнут меня бить», решил я и приготовился стоически терпеть ацкие муки ради последующей славы и материального благополучия. Я ведь рассудил, што такое громкое преступление привлечет адвоката Кучерену и он выбьет из кровавого режима как минимум миллион долларов.

Прошел час. Меня никто не бил и даже не обращал на меня внимания. Скоро начнут, утешал я себя и бросал в сторону дежурки полные ненависти взгляды. Мол, врешь – не возьмешь. Рыжий сосед попытался со мной вступить в разговор, но скоро устал и заснул.

Прошло два часа. Меня никто не бил. В дежурке погасили верхний свет. Сосед спал. Я тосковал и гневно ждал, когда же начнется беспредел.

Через три часа сонный толстяк с усами младшего сержанта записал наши паспортные данные и отпустил на волю.

Я был вне себя от ярости: эта жирная посудина отобрала у меня славу! Таким увальням не место в милиции.
Сосед же мой, напротив, проснулся и пришел в приятное расположение духа.
- Какие они пидорасы, - радостно сказал он мне, чей мозг был расплавлен бессильным гневом.
- Че? – буркнул я.
- Меня Лехой звать, - радостно продолжил сосед, - я говорю, какие же они пидорасы, эти менты.
- Это точно.
- Предлагаю отметить наше досрочное освобождение.

Я согласился, потому что всегда соглашаюсь на подобные предложения, даже если они поступают в три часа ночи у порога ментовки.
Мы пошли в клуб «Тоннель», расположенный у метро «Юго-Западная», в здании Московского Института Тонкой Химической Промышленности». Там я бывал изредка и всегда сильно упитым.

Дорогой, Лешка грузил меня рассказами про свою удивительно удачную карьеру рейдера.
- Представляешь, чувак, я закрываю десять процентов от сотки с га. Эти лопухи мне че-то парят про неплатежку и какую-то смехуень, типа земля не их, хуе-мое, я говорю им: окей, бля, но я включаю щет. И они размякли, а у меня лимоны в кармане.

На входе выяснилось, что денег у рейдера нет, и мне пришлось покупать ему билет. В душном клубе, Лешка опрокинул за мой счет пару стопок и размяк на стуле, бормоча что-то про тамбовскую область, непаханое поле и крестьян-лохов. Я же, с выпитой воткой возвратив себе хорошее настроение, пошел в народ.

Народ, к слову сказать, оказался сплошь черным или в лучшем случае загорелым, я поинтересовался у бармена в чем дело и он ответил, что по пятницам тут черный день: сплошные негры и латиносы.
И тут во мне так некстати проснулась нездоровая интернациональная любовь. Еще учась в школе, когда к нам по обмену привели в класс девочку из солнечной и далекой страны Того, я первым вызвался сидеть с ней за одной партой. Правда, позже я запустил в нее огрызком, но это за расизм не считается, ибо целился то я не в нее, а в Шикина.
В общем, окончательно одурев от вотки и чувства братской любви, я слонялся между пляшущими неграми трепал их по плечам, глупо улыбался и предлагал выпить за свой счет. Негры сперва отказывались, смущенно улыбаясь, а потом осмелели, и скоро вошли во вкус. Через час я стал звездой площадки – любая шоколатка или соевый батончик подходили ко мне и, улыбаясь кричали:
- О, Айван, мой друк!
До утра я танцевал вприсядку, изображал брейк-данс (елозил на спине по полу) и заставлял всю барную стойку халявным пивом.
Оставив на кассе почти всю свою получку, часов в шесть я наконец выкатил наружу со стайкой негров и негритосок, одна из которых поддерживала своим могучим баскетбольным плечом рейдера Лешку, который тер ей про халявные участки у озера Чад.

Один из негров предложил поехать всей компании в общагу и продолжить веселый отжиг, на что я возразил, мол, по закону славянского гостеприимства они все обязаны посетить мой дом и так сказать отведать и не побрезговать. Вся компания радостно согласилась и мы, распугивая своим экзотическим видом ранних прохожих и собачников, отправились ко мне домой, по дороге завернув в ночную стекляшку, где накупили бухла и всяких съестных ништяков.

Здесь я должен признаццо, што уже тогда был жинатым чиловеком. Моя бедная супруга в то время частенько видела в гостях разнообразный ночной мусор, который я в состоянии пьяной вселенской любви частенько собирал возвращаясь с очередного отжига домой.
В общем, она в свои вполне еще юные годы была уже закаленным бойцом бытового фронта. Но, увидев на пороге стаю негров, даже она в немом изумлении уставилась на их белоснежные улыбки и на мою сияющую рожу.

Тут все негры побросав пакеты с едой и Лешку бросились целоваться к моей жене и представляться своими дикими именами, самым простым из которых оказалась Жаклин.

- Ваня, что это? – наконец спросила супруга, отлепляя от себя очередную шоколатку.
- Это мои друзья децтва- невозмутимо сообщил я и добавил, указывая на рейдера, - а это Леха.
- Я вижу, что это Леха! – бросила жена и собралась было уже уйти в спальню хлопнув дверью, но тут один из негров спросил ее:
- А у вас есть солия и памадоля?
- Что? – не поняла жена.
- Солия, ему нужна солия и памадолия, он будет гатовить губито! – затрещала плечистая негритянка.

У моей жены на тот момент было две страсти. Это – экзистенцианализм и кулинария. Это обстоятельство спасло положение, ибо про таинственную губиту, супруга еще никогда не слышала. Посему, покочевряжившись для проформы она пошла смотреть как баскетболистка и ее чорный друк будут готовить настоящее африканское блюдо. Всем остальным я предложил устроить русскую дискатеку и поставил песенку Каррозии металла «Нигер, Нигер». Начался отличный калабас, который прадалжался до 11-ти часоф утра и закончился мирным просмотром фотоальбовоф.

Это мое любимое развлечение – находясь в слюнном состоянии показывать все свои фамильные фотографии:
- А вот это я с сабелькой на елке в Скольниках.
Наконец, последние стойкие бойцы, а ими оказались Лешка и я, устали окончательно и весь наш интернациональный кружок лег спать.

Вечером после короткого опохмела, когда все ушли, жена заставила меня провести полную дизенфекцию всей квартиры, обнаруживая неподдельный бытовой расизм.
- Это же надо – негров в дом привел! – возмущенно повторячла она истово мочаля по третьему разу стол содовым раствором.
На кухне безмятежно продолжал спать удачливый рейдер Лешка, которого мне удалось выставить только в восресенье вечером. Уходя, он бурно прощался и бредил обещаниями:
- Чувак, бля, все охуеено было! Бля, теперь я приглашаю, бля - накрою такую поляну, всех негров пригласим, У меня щас выгорает мегапроект, бля, колхоз-милионер, на хуй продаем, я в доле, короче, скоро будем на кокосах и в лимонах. Давай, брателло, - кричал он уже в лифте сжимая выданную сотку на такси.

Потом мне несколько раз звонили разные Патрики-хуятрики, приглашали выпить-потанцевать. Я деликатно отказывался, и звонки прекратились.
Вот такая дикая история произошла со мной, и вот как неожиданно она напомнила о себе вчера при просмотре ацки невнятного фильма пра алконогова клоуна.