Арчибальд : упущенная радость

А сердцу может быть милей
Высокомерие сознанья;
Милее мука, если в ней
Есть тонкий яд воспоминанья.
И. Анненский
Я конечно думал, что понравился ей вначале, но это было не совсем так. Ей просто надо было домой. Так странно, я так переживал, когда вез ее. Она сидела так близко и смеялась, слушая «крематорий». Потом, я не отказался попить чаю и опять мне показалось, что все происходит ради меня сегодня. И помню, еще подумал: «Как бы не привыкнуть к этому дому. Здесь так хорошо…» Она была очень красивой: густые русые волосы, длинные и сильные ноги, большие кисти ухоженных рук, милая и неказистая улыбка на пухлых губах.
Я боялся прикоснуться к ней, сказать что-то лишнее и показаться навязчивым. Уже в мае, через месяц после нашего знакомства, я сходил с ума от запаха ее волос и ее редких прикосновений к моему плечу.
Первый раз, когда я решился сказать ей о том, что люблю ее, запомнился тем, как отреагировала она и какое напряжение было вокруг.
Она взяла чашку и отошла к окну, выглянув в него. Я смотрел на нее сзади и переживал один из тех моментов, когда не понимал где я нахожусь, зачем нахожусь; не понимал, как я в свои 22 года с определенным жизненным опытом, могу чувствовать все это, прекрасно осознавая, что исполню любое ее приказание. Прошло несколько секунд, прежде чем я почувствовал, давно научившись угадывать малейшие ее телодвижения и манеры, что она сейчас отойдет от окна. В какой то панике, я подошел вплотную к ней, коснувшись ее сзади, когда она еще не выпрямилась и проговорил: «Оля, послушай, я не понимаю что со мной происходит, но..»
Она вдруг замерла и напряглась всем телом. Немного не удержав равновесия, облокотилась ладонями о грязный подоконник у открытого окна, еле удерживая чашку и мне было видно, что она сильно испачкалась. Мы продолжали стоять, как дураки с серьезными лицами и никто не мог произнести ни слова. Потом, я сказал, что люблю ее.
Удивительно, но я не помню что она мне ответила. Помню, что на следующий день, когда она вышла из душа, а я ждал ее в комнате, я уже не мог терпеть. Мы быстрыми и сильными движениями толкали друг друга у стены и целовались. Потом, я вне себя от счастья, восторга, страха и злости одновременно целовал ее тело и в ушах у меня все шумело и шумело.
Она уже полгода не употребляла наркотики и как бы заново познавала этот мир. Я смотрел на это и не мог понять, что она нашла в походах и в ночных прогулках на ветру…
Одним зимним вечером, когда только и ждешь весны и лета, мы спокойно сидели у меня в комнате на краю кровати и ласково разговаривали. За окном метался декабрь и с грубым отчаянием стучал дверью в соседнем подъезде, настойчиво заставляя привыкнуть к себе: бух-бух и через минуту снова бух-бух….
Она выхватила одну из моих любимых книг и смеясь, верно охваченная каким -то нечаянным порывом, стала рассказывать, как в детстве любила с силой проводить передними зубами по листам плотно сжатой книжки и показала, оставив на бумаге, где она должна открываться, заметную полоску следов. Теперь я понимаю насколько приятно ей это было, ведь долгое время она была без них, разучившись даже открыто улыбаться , чтобы не заметили. Засмеялась, откинувшись назад на подушку, а я сразу почему-то подумал, что когда она умрет, обязательно вспомню весь этот момент, наткнувшись на эту книгу со следами зубов.
Не подумав, как часто бывало, сказал ей об этом, и через минуту она уже плакала.
Теперь, сидя этой зимой у себя, я держу в руках эту книгу. Тупо глядя в пустоту, трогаю указательным пальцем то место, где жила ее радость и с болью отдаюсь воспоминаниям, почему- то все более дорогим и томительным.
Думаю также о том, как все-таки, редко умели мы радоваться одновременно.