Эр.Вэ. : Папина музыка

Chasing shadows, over my walls
With myself hardly sleeping
Dwarfs and giants, twenty feet tall
Fill the room with their creeping
(Deep Purple. Chasing shadows. 1969)

- «Дружеский перепих в моем присутствии не возбраняется...» - твои слова?
- Ну мои...
- Говорил ты их значит?
- Говорил..., - задумчиво протянул Петров, разглядывая стенку, на которой в противоположных углах зеленели два симметричных продолговатых пятна. Своим первозданным окрасом они напоминали бойкую поросль, пробившуюся среди горелой июльской травы на том месте, где куда весь дачный сезон сливали нечистоты. Пожелтевшие обои с канделябрами говорили о многом: о том, что пора бы и ремонтом заняться, что денег нет и не предвидется, и еще о том, что утраченного не вернешь... Петров вдруг вспомнил, что в магазине эти обои назывались «шаляпинские». И сейчас, глядя на уцелевшую позолоту, он вяло размышлял: какой дурак придумал рисовать на обоях канделябры? И почему «шаляпинские»? И зачем его жене понадобилось устраивать дома все это «Риголетто»?
- Ну и? Было? – продолжал настаивать Дронов
- Чего было?
- Ну то..., о чем говорил?
- Да ты чего?! Шутил я. И вообще..... вспомнил! Причем тут это?
-А притом. Нечего было ей потакать. Считай, что дошутился, - сделал вывод Дронов, - Ты ей тем самым свободу дал! Карт-бланш, фактически.
- Извини-иии, - Петров передвинул нехороший взгляд с обоев на Дронова, - извини. Мало ли что я говорил. Но вот чего точно не было: никогда и никому я не говорил, что нужно продать мои колонки этому ублюдку Толику! Как?! Как она могла это сделать?! Никогда, кстати, он мне не нравился, Толик этот. Выходит, не зря. И главное: ведь за бесценок отдала, дура… да хоть бы и за дорого. Сам факт!
Петров был старый тяжелушник. Свою коллекцию он начал собирать еще в 80-х. В те годы, окрашенные серым, чуть ли не у каждого винила была своя история: толкучки в подворотнях, спекулянты, долги, подмены с концертными записями… раз у него выхватили прямо из рук совсем новенький запечатанный «In rock » – никогда в жизни он так отчаянно не бегал стометровку. И морду тоже никому не бил с таким остервенением.
А ведь требовалось еще довезти приобретения до дома, не поломав в транспортной толчее. В метро Петров входил больным человеком. Глядя на него, можно было только гадать, какую ужасную душевную травму перенес этот несчастный юноша в детстве. Последствия же полиомелита ни у кого сомнений не вызывали. Кто-нибудь из сердобольных граждан непременно уступал место хромому инвалиду с объемистым пакетом (не иначе, как последние рентгеновские снимки – айяяй, такой молодой еще! Жить-да жить, а тут горюшко-то какое!). Петров с чистой совестью усаживался поудобней, осторожно прижимая к себе добычу и предвкушая, как дома вскроет упаковку, как достанет, как включит...
Он даже сам пытался подобрать на гитаре любимые вещицы, заменяя слова вдохновенным блеяньем - английским Петров не владел. И очень ему было любопытно узнать, о чем-таки поют его кумиры. Нашелся пацан из английской спецшколы, который кое-чего перевел. Первым делом: «Синс айв бин лавинг ю». Петрова всегда дрожь брала, когда Плант начинал выруливать на верхние ноты, а оказывается все проще простого: чувак шарашит где-то по вечерам с семи до одиннадцати. И тут вдобавок его так переклинило на глубоком чувстве к бейби, что вообще крыша поехала. Слезы прям ручьями текут. Парень тревожно спрашивает маму, помнит ли та, как он стучался в дверь, а его послали куда подальше и честно предупреждает, что если такое повторится, он за себя не отвечает. Фигня, одним словом. Петрову стало все ясно: тексты не главное. Главное это Джимми Пейдж. И чтобы это главное уловить, нужен правильный звук.
Тогда в стране экстра-классом считалась аппаратура фирмы «Радиотехника». Но Петрову удалось раздобыть чудо – усилок «Pioner» и настоящие JBL с тремя динамиками…. Место для них он выбирал дня три: все присаживался на диван и прислушивался, покрикивая на тещу с женой, которые неловко двигали вправо-влево два черных ящика, с виду точно детские гробики:
- Мама, да не хватайтесь вы руками за динамики-то!! Нет, дорогая, мы не будем ставить на них вазочки! Мы НИЧЕГО не будем на них ставить.
Зато и музыка была настоящая. Когда он заводил «Immigrant song», или «Hallelujah», или что-нибудь из «Pink Floyd», кошки убегали из дома и тут же раздавался телефонный звонок. Сосед за стенкой беспокоился, не надо ли прибавить басы. Чуть-чуть. Много не надо.
- Да, разве что чуть-чуть и будет совсем хорошо, - покладисто соглашался Петров, прислушиваясь, как словно издалека, откуда-то из самого нутра идет нарастающий гул, а сквозь него вместе с мурашками пробивается простая мелодия, которая через несколько мгновений взорвется звонким, раскатистым «Shine on you crazy diamond!» Вот это да! А сейчас что? Толик насилует его колонки барочными габойными концертами. Тьфу! Ты еще горловое пение в них засунь. Шаляпин, блять!
Но им разве объяснишь? Петровская жена - та вообще воспитывалась на «Бони М» и слова «рок» даже не знала. Еще ей нравился брюнет из ансамбля «Модерн токинг». А с появлением дворового меломана Толика так и вовсе увлеклась Петросяном и симфониями. Петров злился и однажды спустил в мусоропровод попавшийся ему под горячую руку диск «Лучшие песни кастратов», твердо сказав, что таких исполнителей в его доме не будет. У детей вкусы оказались еще хуже, что, впрочем, неудивительно.
- Женерейшн гэп, - весьма загадочно выразился по этому поводу старший сын.
- Ну и пусть, - рассуждал Петров, глядя, как дети втыкают себе в уши Эминема, - Сами разберутся со временем, говно это или нет.
Вот его мать гоняла за «Битлз», не разрешала носить длинные волосы и бабкин плюшевый кафтан. Ну и что за беда? Волосы и так выпали, кафтан истлел, вот и колонки теперь забрали…
Конечно, у жены нашлись веские доводы. С ней вообще трудно разговаривать.
- У меня выкидыш, мне нужен покой. Поспишь пока в столовой…
- Я кормящая мать. Если ты будешь со мной так обращаться, у меня молоко пропадет. К нам переезжает мама…
- Я сделала аборт. Меня нужно щадить…
- Детям требуется внимание, им нужен покой, их нужно щадить, к нам переезжает мама, ты будешь спать в столовой…
- Слышь, Дронов, и не наорешь ведь на нее никогда,, - тоскливо пожаловался Петров товарищу.
Да, крыть нечем, когда тебе намекают, что ты полгода опять сидишь без работы и нарочито громко сетуют, как всё нынче дорого и что это «всё» нужно куда-то расставить. А колонки эти (кстати, жуть какие дорогостоящие!) занимают, между прочим, полкомнаты….
- Полкомнаты! Нет, ты только подумай: всего полкомнаты. А чего тут еще мое? Посмотри, все жизненное пространство занято ейными тряпками, кастрюлями, какими-то заготовками - нахер нужно столько огурцов, ведь не война все-таки! Нет, ты глянь, глянь. Колоночки мои помешали! Ей, видите ли, некуда приткнуть свою косметику. Знаешь, Дронов, что я тебе скажу. Вот у моей бабки на все про все есть кусок хозяйственного мыла и она прекрасно выглядит в свои 80 лет. А тут ?! Как тебе это нравится? И на черта, спрашивается? У нее климакс со дня на день, а она все о красоте печется.
- А мода за тридцать лет совсем не изменилась, - заметил Дронов, разглядывая обложки Led Zeppelin, - У моей-то прическа точь-в-точь как у Планта, правда, у того волос побольше. А все химия! Только вот не пойму, он тоже крашеный, что ли?… Пидар небось. Еще на роликах катается.
- Кто? Плант? Да ты чего? Он уже если катается, только на инвалидной коляске.
- Не-e, моя, - хохотнул Дронов. – Знай, ебошит каждый вечер по проспекту. Ужину не дождешься. Вчера за жопу схватил, блин, а там и нет ничего! В гробу я видал такие ролики, если подержать не за что. Я ей так и сказал: с завтрашнего дня баста, никаких роликов, на макароны! Слушай, а можно я возьму послушать? И еще эту, Хулилуйю…
- Да бери, хочешь, и насовсем, - равнодушно бросил Петров и уставился на канделябры.