ryazanets : Хроники времён перестройки. Эпизод №1

Хроники времён перестройки. Эпизод №1.

Алик Алибеков и Юрка Кузнецов самые настоящие китайцы. Ну, то есть просто китаёзы - и всё.
Как ни странно, родились они в один день и в одном роддоме. Какие-то две молодые китаянки по глупости произвели их на свет божий, да они, то есть детишки, были нужны этим девчонкам, как лишняя дырка в голове. "Вот они и подбросили их на произвол судьбы, - говаривала тётя Валя, приёмная мать Юрки. "А может, и к лучшему,"- тут же добавляла тётя Фатима, приёмная мать Алика, которая была татаркой и воспитательницей детдома, а замужем за узбеком. Того узбека давно и след простыл, а тетя Фатима с приёмным ребёнком на руках так и осталась Алибековой.(Хотя она и сама была воспитанницей детдома, и там ей дали фамилию Галимзянова).

Где они теперь? Тётя Валя с дядей Петей, приемные родители Юрки? (хотя я не знаю, можно ли говорить "приемные родители”? ведь наоборот, Юрка - приемный их сын, но мы так говорили). И где тётя Фатима? Уж не спрашиваю, где приёмный отец Алика. Он-то точно где-нибудь в таком месте, где никто быть не пожелает, потому что, как говаривала тётя Фатима, непутёвее его узбека на свете ещё не было.

А вот где мои родители, я знаю точно. С точностью до одного метра. Они похоронены на центальном кладбище Алматы. Похоронили их за общественный счёт, так как никаких родственников у нас в Алма-Ате не было. И сбережений - тоже.

Их убили прямо на моих глазах во дворе нашего дома. Среди бела дня.

Дикая пьяная-обкуреная толпа пронеслась в тот день по нашей тихой улочке, и наш дом на беду оказался на их пути.

Мама во дворе собиралась готовить обед. Отец после ночной смены дремал в тени яблони на раскладушке. А я - я занимался самым обыденным делом: я сидел в сортире. В самой глубине двора, в самом обыкновенном дощатом сортире над глубокой ямой, со спущенными штанами.

Вначале я услышал какой-то неясный шум, который быстро превратился в многоголосый гомон толпы, а потом сквозь щель в двери сортира я увидел и саму толпу.

Их было много, и они, как саранча, хлынули в наш двор, и несколько человек сразу кинулись к матери. Она только что разожгла огонь в мангале, и собиралась замешивать тесто для лепёшек таба нан. Они схватили её за руки и сунули головой прямо в огонь. Я видел, как вспыхнули её волосы - как сухая солома, мне показалось, что я слышу треск и чувствую запах горящего волоса. Всё пространство заполнил крик моей мамы. Отец вскочил и кинулся к матери, но ему сделал подсечку Киргиз (он третий год сидел в девятом классе, четыре косяка до обеда - была его обычная доза, а ещё он тренировался у знаменитого по нашим местным масштабам каратиста Алексея Яновского). И вот этот Киргиз (он и был киргиз, и все его так и звали, без имени) сделал подсечку моему папаше, и когда тот уже падал, очень сильным и длинным, пробивающим ударом ребром ладони под основание черепа - убил его. Отец, я думаю, умер мгновенно. Во всяком случае, ещё до того, как упал на землю, он был уже мёртв.

А в это время двое держали мою маму за руки, пригнув её голову к огню, и её волосы пылали, а ещё один, (русский, как и я), молоденький, но очень крупный пацан сзади задрал ей платье и спускал свои обтруханные треники. А я сидел, как парализованный (только мой кишечник перистальтировал с глухим урчанием), с голым задом, в сортире, и сквозь щели в двери наблюдал всю эту фантасмагорию.Помню, что с одной стороны испытывал чувство абсолютной нереальности всего происходящего, а с другой - какая-то часть моего мозга чётко фиксировала всё, что я видел, как будто у меня в голове включился на запись видеомагнитофон. И наблюдал я весь этот ужас как будто не через щели деревянной двери сортира, а как через широко распахнутое окно.

В следующий момент в нашем дворе появился дядюшка Ши - наш сосед-китаец, который тренировал меня, а до меня Яновского и ещё других, очень многих. (Но только про Яновского он говорил."Лучше бы я никогда его не видел и не слышал.")

Дядюшка Ши как будто материализовался из воздуха или, может, с неба упал прямо в гущу толпы этих ублюдков, и вокруг него сразу образовалось пустое пространство. Он как будто ничего и не делал, а только человек шесть оказались лежащими на земле, и двое из них потом уже так и не встали.

И всё это время над нашим двором звучал ужасный крик моей мамы. Каждый раз, когда я пытаюсь представить себе, как ей было больно и страшно в эти последние минуты её жизни (секунды? я до сих пор не могу понять, сколько весь этот кошмар продолжался), у меня схватывает спазмом горло и сжимаются бессильно кулаки.
Киргиз рванулся к ней, и таким же ударом, как до того отца - убил её. Я видел воочию (да, да, я видел, видел), как жизнь ушла из её тела. Как будто какая-то тень вдруг сгустилась над ней, пока её тело медленно падало вперёд, как при воспроизведении рапида, а потом эта тень рассыпалась на мелкие то ли осколки, то ли кристаллы, и они растворились бесследно в дрожащем мареве полуденного азиатского зноя.

А в следующий момент Киргиз перепрыгнул через невысокий дувал, отделявший наш двор от улицы, и понёсся, спотыкаясь, как пьяный, но не падая при этрм, вниз по улице с каким-то диким нечленораздельным воем. А за ним хлынула вся эта шобла. Сколько их было, не знаю, только видак в моей голове бесстрастно записал, что там были казахи, пара узбеков и двое-трое русских (до сих пор не понимаю, что их объединило - анаша?). Через несколько секунд в нашем дворе остались только несколько распростёртых тел (два из которых были мои бедные отец и мать), да дядюшка Ши, застывший в боевой стойке с совершенно диким выражением лица.

Я, глядя на это жуткое, нереальное побоище, всё-таки, оказывается, встал, и просто выпал вперёд из сортира со спущенными штанами. Я даже кричать не мог. Я задыхался, и мне казалось, что я тут же и скончаюсь, около этой выгребной ямы. И тут я потерял сознание.

Обо всём, что происходило сразу после погрома и в течение следующих трёх дней, я знаю со слов моего закадычного дружка Алика. Когда всё это случилось, он шёл ко мне, и ему оставалось до нашего дома метров семьдесят.. Улица наша идет слегка под уклон, и он поднимался вверх, а вся эта орава шпаны вывалилась из переулка выше нашего дома, и на его глазах ввалилась в наш двор. Он кинулся бежать, споткнулся, со всего маха влепился лбом в громадный валун, оставшийся здесь с двадцать первого года, когда наш город посетил громаднейший сель, и на короткий миг даже потерял сознание. Когда он пришёл в себя, поднялся и, превозмогая раскалывавшую голову боль, доковылял до нашего дома,толпа подонков, снова вывалившись на улицу, сбила его с ног, и несколько человек пробежались по нему, пиная попутно ногами. Спасло Алика умение группироваться (все мы умели в таких ситуациях группироваться - дядюшка Ши научил). Когда он наконец поднялся и вошёл в наш двор, дядюшка Ши тащил меня волоком, обхватив " как обосраный матрас"- цитата из Алика. В первый момент Алик подумал, что я - труп. Дядюшка Ши не дал ему времени даже осмотреться."Живой он, живой, - крикнул он Алику. - Беги вызывай скорую и милицию." И Алик, не говоря ни слова, кинулся к ближайшему телефону-автомату в новом микрорайоне, подступавшем к нашей одноэтажной окраине.

Скорая и милиция прибыли почти одновременно. Скорая увезла двух живых, но покалеченных и явно обкуренных налётчиков (как ещё можно их назвать - не знаю, хотя они были всего-навсего пацаны, одному шестнадцать, другому - семнадцать, правда не по годам здоровенные). А тела ещё двоих из их кампании и моих родителей увезли в морг судебно-медицинской экспертизы.

К этому времени половина нашей недлинной улицы была запружена толпой, в которой менты пытались отыскать свидетелей, но им это не удалось. Фактически свидетелей было двое. Один - дядюшка Ши, да и то он не видел начала событий, он примчался, услыхав крик моей мамы. А вторым был я. Оба мы не торопились общаться с милицией, поскольку дядюшка Ши считал, что есть дела поважнее, а я был без сознания.

Я лежал на циновке в доме дядюшки Ши, куда он притащил меня за то время, пока Алик бегал звонить, и пока прибыли менты и скорая, и собралась толпа, и пришел Юрка Кузнецов, оказавшийся недалеко, и быстро узнавший подробности произошедшего.
Алик вообще считал, что с ментами принципиально не о чем говорить (пусть сами разбираются, за это им деньги платят), и прибыл в распоряжение дядюшки Ши,который велел Алику вскипятить воды, а сам при активном содействии Кузнеца достал коробочки и мешочки с травами, которых у него было больше, чем в хорошей аптеке. Он собрал из своих травок какую-то смесь, залил её кипятком, приказал Алику с Юркой не спускать с меня глаз, а сам пошёл на улицу. Вернулся он минут через десять с капитаном милиции и врачем скорой. Алик решил, что меня увезут в больницу, но дядюшка Ши разрешил врачу лишь пощупать мой пульс, да приподнять веки."Кроме твоих закатившихся бельм, - сказал Алик, - он ничего там не увидел." Врач сказал капитану милиции, что дядюшку Ши он прекрасно знает и полностью ему доверяет, и что он твердо убежден, что здесь, под надзором дядюшки Ши ("и Алика Алибекова и Юры Кузнецова, моих помощников," -добавил китаец) мне будет лучше. Капитан после некоторого раздумья согласился, но взял с дядюшки Ши честное слово, что как только мне станет лучше, ему дадут знать, а дядюшка Ши максимум через полчаса явится к капитану в городское управление милиции. На это дядюшка Ши ответил, что как только чаёк остынет, и он напоит им меня, так сразу и отправится.
"Иначе парню будет очень плохо в дальнейшем, - сказал дядюшка Ши. - Ему надо спать три дня, а то его мозги не выдержат, и он подвинется рассудком."
Капитан посмотрел на врача, тот кивнул без колебаний в подтверждение, и капитан сказал:"Ну ладно. Только сегодня обязательно."
- Обязательно-обязательно. Обязательно-обязательно - кивал дядюшка Ши.
("Прямо как китайский болванчик", - сказал Алик. "А сам-то ты кто?" - спросил Кузнец."Я китаёза, - сказал Алик. - Но как болванчик никогда не киваю")

После этого я три дня лежал в доме китайца на циновке, поверх которой была постелена медицинская клеёнка, которую Алик лично бегал покупать в аптеке ("потому что ссался ты постоянно, мы замучились тряпки менять" ).Каждые три часа дядюшка Ши с помощью Алика и Юрки Кузнеца вливал мне в рот какие-то чаи, которые он заваривал постоянно из своих травок. Со слов Алика и Юрки, спал я совершенно безмятежно, только похрапывал. Мать Алика, тётя Фатима, и тётя Валя, мать Юрки, приходили по очереди, приносили свежие овощи, фрукты и курятину с рынка, и хотели готовить еду, но китаец сразу же сказал : " За продукты спасибо, но готовлю я сам." Тётя Валя вечером прибирала в доме.

Три дня меня как бы не было в этой жизни. За эти три дня поймали почти всех из этой кодлы, учинившей на нашей улице погром. Они избили ещё нескольких человек, но серьёзно больше никто не пострадал. Киргиза в тот же вечер убили. Наверняка кто-то из их же кампании. Черепок проломили булыжником. Но тело обнаружили только на следующий день.

Когда дядюшка Ши разбудил меня, опять же с помощью какого-то отвара, я сразу же всё вспомнил. Но эти воспоминания не вызвали у меня потрясения, а только глубокую печаль.Дядюшка Ши объяснил, что для этого то он и поил меня своими чаями. То есть не для того, чтобы я всё забыл, да это и невозможно, а чтобы моя нервная система выдержала пережитое.
- А теперь ты будешь горевать, но не сорвёшься, - сказал он.

На могилу родителей дядюшка Ши отвёл меня только через неделю.
Два свежих холмика, засохшие букеты и один наш свежий, венки, деревянные небольшие кресты (кто их поставил, до сих пор не знаю, ведь мои родители не были верующими) и номерки, прикрепленные к крестам проволокой. В этом мире от моих родителей ничего не осталось, кроме меня с моими воспоминаниями.
Почему так плохо, несправедливо устроен этот мир? Вот жили мы, я со своими любимыми и любящими мамой и папой, никого не трогали. Отца любили и уважали соседи, на работе его ценили, и врагов, я думаю, у него не было. Он был человек справедливый. А ещё он был сильный и ловкий, несмотря на свои сорок семь лет. В друзьях у него кого только не было. А мама вообще была, как говорил всегда отец, "неземная женщина". Красивая, добрая и очень веселая.
Мы русские, но дружили со всеми - казахами, русскими, евреями, узбеками, китайцами… К маме ходили делиться своими проблемами все наши соседки. Она ведь родилась тут и всю жизнь прожила. (И когда я, слыша по радио названия разных далёких от нас городов, спрашивал её:"Мам, а ты во Владивостоке была? А в Ленинграде?"- она, будучи неверующей, всегда мне отвечала:"Ох, сынок, благодарю господа, нигде не была.")
А как она готовила бешбармак и созба лагман...
И вот какие-то умственно недоразвитые ублюдки, обкурившиеся анаши, ни с того ни с сего пришли и убили моих родителей. Кому это надо? Это что, так запланировано судьбой, о которой всегда твердит дядюшка Ши?

Отец всегда посмеивался над его высказываниями, а дядюшка Ши "гнул свою линию", как говорил отец.
- Кому что предназначено, то с ним и будет, - говорил китаец. - Никто не может изменить течение событий.
- Что же, выходит, сложить руки и пассивно ждать, что случится? - спрашивал отец. - И не пытаться пресечь зло, улучшить жизнь,изменить мир к лучшему?
- А это тоже запланировано, - отвечал дядюшка Ши. - Запланировано, что кто-то сложит руки, а кто-то будет пытаться изменить мир. Да только изменить-то его невозможно. Какой он есть - такой и есть. Но попытки его изменить - тоже часть этого мира.
- Фаталист, - заключал отец беседу, повторявшуюся не раз, с небольшими вариациями.
Дядюшка Ши весело смеялся и кивал:"Может быть, может быть."

И вот теперь, стоя у могил двух людей, единственных моих родных в этом мире, родивших и воспитавших меня, любивших меня, наверное, больше, чем я - их, я повернулся к немолодому мудрому китайцу, и спросил:
- Дядюшка Ши, что же, и это тоже запланировано?
- Думаю – да, думаю - да, - помолчав, ответил он.
- Вы хотите сказать, что какие-то высшие силы планируют смерть ни в чём не повинных людей?
- И неповинных тоже, - опять помолчав недолго, сказал он. - Вся беда в том, что ни в чём не повинные люди могут кому-то очень мешать.
- Кому? кому неповинные люди могут мешать? - заорал я, теряя самообладание. - Кому мешали мои папа и мама? Кому? Кому?
Дядюшка Ши обнял меня за плечи, прижал к себе, и сказал со вздохом:
- Я думаю, кому-то мешали. Не конкретно они. Они просто оказались на пути селя.
Тут я вообще перестал понимать, о чём он толкует. Я подумал, что мой отец, скорее всего, был прав, когда говорил про дядюшку Ши: "Он человек неординарный и очень умный, но мозги у него набекрень."
- Пойдём домой, дружок, - сказал дядюшка Ши. - Там потолкуем. Кладбище - не место для таких разговоров.

И когда мы пришли домой, и он заварил чай и разлил его по пиалам, и мы сделали по глотку (за всё это время ни он, ни я не произнесли ни слова), он сказал:
- Политика, - глоток чая. - Деньги, - ещё глоток. - Власть.
Мы говорили долго - в основном говорил он. И большая часть из того, что он говорил, было для меня неприемлемым в тот момент. И только в дальнейшем, наблюдая развитие событий (и обсуждая их многократно с дядюшкой Ши и моими друзьями, Аликом Алибековым и Юркой Кузнецовым), и участвуя в них - я начал его понимать.

Так началось для меня разрушение моей родины - СССР. С разрушения моей семьи. А вместе с ними - и моей модели мира.