Рассказчик : Прикосновение Мидаса

- Что-то не нравится мне сегодня индекс Доу-Джонса, - пробурчал Яков Менделеевич, сбрасывая пальто на руки камердинера. Тот в ответ только сочувственно улыбнулся, поскольку он-то знал, что если Якову Менделеевичу, оценкой состояния которого упорно, но безуспешно уже три года занимались лучшие инспекторы российской налоговой полиции, не нравится этот самый Доу-Джонс, то дела этого американца скорее всего хреновые.
Комментарий супруги Нюси был еще более жестким.
- Мерзавец! – подала она голос из гостиной. Правда, через секунду выяснилось, что столь жесткое определение относилось не к злосчастному Доу-Джонсу, а непосредственно к Якову Менделеевичу.
- Что это? – розовым отманикюренным ноготком Нюся постучала по стопке лежавших перед ней фотографий, которые в деликатном XIX веке именовали «ню».
Яков Менделеевич нацепил пенсне и внимательно просмотрел снимки.
- Ничего особенного. Обычный деловой обед, - произнес он, ничуть не смущаясь.
- Но почему вы с этой бабой голые?
- Чтобы не было подозрений о каких-то коварных намерениях. Ведь ты знаешь, Нюся, что бизнес это жестокая штука, - вздохнул Яков Менделеевич.
- О твоих намерениях она легко могла бы догадаться, если бы заглянула под стол. Уверена, что ты их не больно скрывал. А потому собирай вещи и выметайся из моего дома.
Вот это «из моего дома» особенно обидело Якова Менделеевича. Особенно, если вспомнить, что еще месяц назад любимая длинноногая Нюся называла (в соответствии с пропиской) своим домом однокомнатную квартиру в панельной «хрущобе», на площади которой помимо нее числились еще папаша, мамаша, бабушка и два великовозрастных брата-обалдуя. Но оказалось, что ей вполне хватило тридцати дней, чтобы не только освоиться в четырехэтажном особняке мужа, но и полностью «приватизировать» его.
- Дать ей по роже? – вяло подумал Яков Менделеевич. – А может процесс судебный устроить?
Честно говоря, и тем и другим заниматься было лень. Да и накатила неожиданно та самая детская обида в стиле: «вот я умру, а вы все плакать будете».
- Что же, Нюся! Похоже, ты меня не оценила. Я готов уйти. Так, как есть. Уйти в никуда, на улицу.
Однако Нюся на благородные слова Якова Менделеевича никак не среагировала и на шею ему, как ожидалось, не бросилась. Демонстративно запахнув до той поры весьма соблазнительно распахнутый халат, тем самым как бы сообщая, что спектакль окончен, она удалилась в свой будуар.
Конечно, особой трагедии во всем этом не было. Можно было уехать на подмосковную дачу или улететь на Канары, где у Якова Менделеевича была небольшая фазенда гектаров на десять. Поехать, наконец, в гостиницу. Тем более что только в Москве их у него было три. Но, усевшись в лимузин, Яков Менделеевич резко бросил шоферу: «Поехали на Казанский!»
К этому вокзалу он питал почти сыновьи чувства, поскольку именно на нем начинал карманником свой извилистый трудовой путь.

Охрана и прислуга лихорадочно грузилась в джипы сопровождения.
- Бомжевать, так бомжевать, - горестно приговаривал Яков Менделеевич, устраиваясь на скамейке в зале ожидания.
- Ты бы хоть хозяину газету подстелил, - попенял он камердинеру.
- Какую прикажете? «Труд», «Новые известия», «Коммерсант»?
- Ты бы еще «Мегаполис» предложил. Бери самую большую и толстую. Лучше всего воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс».
Лавку застелили многорекламной иностранной прессой, сверху уложили тюфячок на гагачьем пуху, а затем (традиционно) натянули без единой складочки (как любил Яков Менделеевич) шелковую простынку. Расторопный шофер успел смотаться в ближайший антикварный магазин, откуда притащил две китайские ширмы, на которых импортные драконы извивались в позах, которые не снились даже замордованным эротикой режиссерам НТВ. За полотном, изображавшим экзерсисы потерявших всякий стыд ящеров, дежурила не менее звероподобная личная охрана Якова Менделеевича. Второе кольцо составили бойцы ОМОНА, у которых расчистка зала ожидания от традиционного человеческого винегрета, вечно заполнявшего вокзалы, заняла считанные минуты. Главный железнодорожный начальник, роняя звезды и галуны, с ловкостью профессионального электрика обрезал все провода к репродукторам, ежеминутно до этого сообщавшим утробным голосом о прибытии, отбытии, задержках и всех прочих безобразиях, которые не один уже век творились на российских железных дорогах. Буфеты были закрыты, а туалеты вылизаны до хирургической чистоты.
Спал Яков Менделеевич почти хорошо, если бы не бесконечные наезды телевизионных групп, интересовавшихся сменой ареала обитания Якова Менделеевича. Но с прессой Яков Менделеевич всегда был любезен, поскольку платил им много и даже без особого отвращения. Поэтому направленные в физиономию прожекторы и софиты ему особенно не мешали.
И тем не менее жизнь бомжа была тяжела и неопрятна. Умываться пришлось не из традиционного серебряного тазика XV века, а из какой-то металлической лохани, производства Цептер, любимые перепелиные яйца в смятку были переварены, йогурт, что было особенно унизительно (но такова жизнь бездомного бродяги), пришлось есть из пластмассовой коробочки. Иными словами, Якову Менделеевичу пришлось отпить из чаши с отцем и желчью полным глотком.
За дневными заседаниями, переговорами и сделками вопрос о ночлеге невольно отошел на второй план. Попросту говоря, Яков Менделеевич об этом забыл. Тем не менее, в одиннадцать вечера традиционно потянуло прилечь.
- Опять на Казанский? - с омерзением подумал про себя Яков Менделеевич. И с присущей ему последовательностью подтвердил: «Да, на Казанский! Там теперь мой дом. А Нюська пускай удавится!»
Но хорошо знакомый первый подъезд Казанского уже не смотрелся привычно родным. Двери почему-то охранял мужчина представительного вида, облаченный в некий симбиоз формы маршала Людовика XIV и адмирала эквадорских военно-морских сил.
- Мест нет! – проинформировал «адмирал». Забавно, что любой актер на ролях «Кушать подано!» все-таки мечтает однажды сыграть Гамлета, а вот для швейцаров фраза «Мест нет!» считается вершиной швейцарского искусства риторики. Правда, на этот раз она была произнесена без особой настойчивости, поскольку «адмирал» успел засечь марку автомобиля, на которой подъехал Яков Менделеевич. Охрана мгновенно объяснила ему неуместность вопроса, после чего его неуловимым движением могучих плеч вписали в архитектурные украшения фасада вокзала.
Но мест-то, действительно не было. Зал ожидания был переполнен, как в лучшие советские времена. С той только разницей, что на лавках расположились не тетки с мешками и командировочные с фибровыми чемоданами, а представители самого блистательного московского бомонда, включая несравненную потомственную демократку Ксению Бобчак.
Впрочем, и антураж зала кардинально изменился. В углу воздвигли эстраду, на которой под симфонический оркестр выделывался очередной продукт конвейера «Фабрики звезд». Запыленные «Марсы» и «Сникерсы», составлявшие основу ассортимента буфета, раздали носильщикам, и теперь на прилавках розовела лососина, матово поблескивала белужья икра, пятнами крапчатого лака светились раки и лобстеры. Да и публика, судя по содержимому разносимых официантами во фраках хрустальных бокалов, баловала себя не «Клинским» или «Спрайтом». В воздухе висел запах дорогого виски и не менее дорогого шампанского. Телевизионщики, чья активность всегда была прямо пропорциональна обещанной халяве, лезли из кожи вон, стараясь не пропустить ни одной псевдознаковой фигуры.
Бомжевать было решительно негде. Начальник вокзала, благодарный олигарху за рекламу, предложил Якову Менделеевичу переночевать в его служебной квартире, но тот решительно отказался.
- Да, страна прет к прогрессу прямо семимильными шагами, - прошептал Яков Менделеевич, усаживаясь в лимузин. – Скоро для бомжа не будет места на просторах нашей прекрасной родины. Поеду, пожалуй, домой. Повинюсь перед Нюсей.