Дуня Распердяева : Весеннее обострение

Есть у меня лучшая подруга Олеська. А у неё, в свою очередь, имеется весьма большая проблема - ёбнутая мамаша. Каждую весну у Олеськиной маман начинается обострение её ёбаной шизофрении. По ночам старая дура воет в своей комнате, как собака Баскервилей. В унисон с нею воют свёрнутые за день краны в ванной и на кухне. Охуевшая Олеська с матюгами вскакивает и бежит на кухню выключать газ, полыхающий ярче вечного огня в четырёх комфорках и духовке. Пизданутая бабуля к довершению всех благ еще и пироманией страдает, так это называется, кажется.Споткнувшись впотьмах (от нелюбви к свету электрическому лампочки заботливо вывернуты трясущейся рукой старой шизы) о перевёрнутые табуретки, Олеся горько плачет и набирает номер моего телефона.
- Она опять, - слышу я в трубке столь знакомые два слова, после которых обычно перечисляются злодеяния старухи Ебанько.
Как же, наслышаны: натащила с помойки всякой хуйни, затопила соседей на три этажа вниз, которые два часа хуярили кулаками в дверь, но бесполезно. Дверь заботливо заперта старческой рукой на нижний замок. При этом и старушкин и Олеськин ключ безнадёжно затерян в недрах захламлённой конуры Ебанько. Но он тут же чудесным образом был найден в кармане драного халата последней, едва озверевшие соседи произнесли волшебное слово «милиция». После этого Олеська отдала свою месячную зарплату пострадавшим от потопа, да ещё и осталась им должна.
Весеннее обострение шизофрении счастливо совпало со смертью от старости Олеськиной болонки Жужи. Бедная шавка чуток не дотянула до своего 17-летия и окачурилась в тот самый день, когда старая шиза устроила потоп. Организовывать пышные похороны было некогда. Пребывая на грани нервного срыва, Олеся дрожащими руками паковала свои шмотки в походную сумку, собираясь ретироваться ко мне на ночёвку. Бедная Жужа была запакована в два целлофановых пакета и оставлена на балконе.
Я, как могла, утешила подругу. Салат Оливье, бутылка красного и заверения о том, что ничто не вечно под луной (выжившие из ума старухи уж точно, а обострения шизофрении и подавно) - что может быть лучшим утешением? Как результат – Олеся забылась беспокойным сном на диване в проходной комнате нашей малогабаритки со счастливой улыбкой на устах. Никто не потревожит её сна, колотясь в дверь костлявыми кулачками и заявляя, что соседи под покровом темноты травят тараканов химикатами, способными нанести непоправимый ущерб хрупкому здоровью матушки.
Так-таки и никто? А хуюшки. В семь утра мы подпрыгнули от пронзительной трели дверного звонка. Это милая маменька подружки добралась с первой лошадью до дверей моей гостеприимной хаты.
- Что случилось, теть Сонь? – я одновременно просыпаюсь и натягиваю на заспанную морду дежурную улыбку.
- Всю ночь глаз не сомкнула, так жалко Жуженьку, - из мутных, бегающих из стороны в сторону глазенок сумасшедшей бабули щедро закапали слезы.
Утираясь мятым сопливчиком, старуха Ебанько затаскивает в мою тесную прихожую тележку с притороченной к ней невъебенных размеров картонной коробкой. После того, как бабушка схавала остатки вчерашнего Оливье и выпила не менее литра чайку с печеньем, мы имели счастье узнать о цели её визита. В тети Сониной просторной коробочке оказалась (угадайте что?). Правильно – усопшая намедни болонка Жужа. Потрясая дохлятиной перед носом у Олеськи, старушка требовала немедленно предать земле труп собачки в национальном парке Лосиный остров, находящемся в пяти минутах ходьбы от моего дома.
- Тетя Соня, Вы с ума сошли (охуеть, какое уместное заявление), у меня же дети маленькие, а тут – трупный яд!
А мелкие тут как тут: «А что это у бабы Сони? Мертвая собачка? Ой, как интересно, покажите, дайте потрогать».
Чуть не пинками вытолкала на лестницу и коробочку, и бабулю с дохлятиной, и даже саму Олеську. (Извини, подруга, но это выше моих сил.)
Все это было прошлой весной. Летом мои детки, гуляя по парку, могли возложить ромашки к холмику под березками: «Спи спокойно, бедная собачка Жужка…». А я сейчас с ужасом ожидаю Олеськиного звонка и страшных слов: «Ты знаешь, она опять…»