не жрет животных, падаль : Мы все так любим слушать

Я, не спеша, набираю семизначный номер на клавиатуре телефона. Каждая цифра, как штрих к портрету, поэтому движения неторопливы. Ведь когда все то, что ты считаешь собой, состоит всего из семи простых чисел, ошибка в одном из них может стать фатальной. Мы так часто стали терять из виду разницу между знаком и «означаемым».

В продолжительности телефонных гудков можно выложить несколько фраз способных изменить чью-то жизнь. Жаль, что фразы эти уходят в гулкую пустоту. Между двумя шипящими из всех щелей гудками кто-то может успеть тяжело вздохнуть, кто-то сломаться, а кто-то прожить жизнь.

Наша проблема в том, что мы всегда стремимся все досконально измерить, найти единицы измерения и цену деления. Кто-то посчитает прожитую жизнь объемом углекислого газа выпущенного в воздух взамен украденного у кого-то кислорода, кто-то количеством сгоревших калорий, кто-то метрами шагов, а кто-то – телефонными гудками. Окна в другие реальности, которые мы спешим захлопнуть, как только нам становится скучно слушать. Заглянуть в них – большой соблазн. Дышать воздухом из чьих-то раскрытых форточек, когда собственные двери уже захлопнулись за спиной. Уже не там, но еще и не здесь.

Она забрасывает в рот горсть маленьких розовых таблеток, мгновенно запивая их минеральной водой. Морщится несколько секунд от горечи, а потом продолжает ранее начатый разговор, как ни в чем не бывало. Так только кажется, на самом деле внутри нее уже запущена сжатая пружина обратного отсчета. Мудрая наука житейского опыта подсказывает нам точное время, когда начнется реакция. Она учитывает все: когда в последний раз принимала пищу, количество выпитого алкоголя умноженный на коэффициент общей усталости, выраженный в сумме бессонных ночей и километров офисной беготни. В правой части уравнения всегда оказывается точная цифра секунд или минут до того, как она перестанет быть собой. Это ее маленький маскарад длиною в два дня и две ночи. Время, когда можно забыть какого цвета бумага в копире, или на какой полке тот договор, как звучит голос начальника в трубке, помноженный на длину телефонных кабелей и количество переключений с заданным уровнем шума.

- Знаете что самое страшное? – говорит она, озорно улыбаясь, как бы предчувствуя приближающуюся волну тепла в голову: самое страшное – это музыка, играющая в тот момент, пока вы «висите» на линии или эти слова «Ваш звонок очень важен для нас, пожалуйста, подождите ответа оператора». Эти мелодии стандартны, их набор минимален, я за все время слышала пять или шесть вариаций, разный темп, может быть, даже тональность – но мелодий наберется всего пара-тройка.

Ее подруги сочувственно кивают. Термин «сочувствие» приобретает в этом контексте новую глубину. Когда у вашей крови практически идентичный состав, один на троих – вы вынуждены принимать все сказанное как-то ближе к сердцу.

Доморощенная математика внутренних желез раскладывает все по полочкам. Так глупо: мы такие сложносочиненные люди, у нас так много интересов, даже хобби, за спиной непрерывное образование, комплекс семейных проблем и клубок карьерных неурядиц – но сейчас все мы ждем, когда дофаминовая волна взметнется вверх. Стимуляция дофаминергической системы – так сказали бы о нас врачи, которые не знают, что минутой до мы говорили о перспективах открытия галереи современного искусства, о реверберации звука и недостатках коммерчески распространяемых библиотек звуков, а также о происхождении мелодии на занятой линии.

А сейчас нас трое или четверо и все мы смотрим друг другу в глаза, как бы это не казалось парадоксальным, пытаясь угадать по зрачкам, у кого первого начался «ливень». Нейропсихиаторы называют «ливнем» бомбардировку нейронов веществами, запускающими внутри электрическую реакцию и так качественно проводящими электричество. Мы сложили зонтики и ждем, когда нам на голову посыплются адреналин, норадреналин, дофамин, серотонин и все то, что дети так любят в шоколаде.

Когда ее зрачки занимают практически всю поверхность роговицы, наш разговор останавливается. Дальше каждый сам по себе и сам за себя.

В этот момент я вешаю трубку.
Прожитая кем-то на том конце телефонного монолога жизнь, не добавляет в мою собственную никакого смысла. Пока я слышу «ваш звонок очень важен для нас, пожалуйста, оставайтесь на линии», я не могу быть уверен в том, чья именно жизнь висит на волоске в данный момент и кто из нас закроет глаза, когда повиснет трубка.

Может ли она сейчас установить происхождение мыслей в своей голове, когда ее тонкие пальцы сжимают задыхающуюся короткими гудками трубку. Можно ли каждую мысль из тех, что роятся в ее голове, считать ее собственной?

У больных параноидной шизофренией в развитии их порока присутствует один примечательный момент: иллюзорные голоса, которые они раньше слышали, оклики и случайные реплики, которые их пугали в стерильно безлюдных помещениях, разговоры, которые велись за их спиной людьми, которых никогда не было – вдруг все это компактно умещаются внутри одной головы. Они уже не оглядываются, услышав чей-то шепот в тишине, они уже точно знают, где его источник. Указательный палец на виске.

Может ли она предположить, кого она впустила в свою голову, изучая сейчас следы мыслей и пытаясь понять чьи они. Кто из нас был здесь, когда звенящий металлом голос говорит нам, находящимся по разные стороны одного несостоявшегося разговора: «Ваш звонок очень важен для нас, пожалуйста, оставайтесь на линии». Дальше каждый сам по себе и сам за себя.
________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят