Paul : Глаза Мика Джаггера (часть 2)

Да, так что же было вчера? Кажется, вечер мы начинали в «Азазеле» - этой чумовой забегаловке, что недалеко от стадиона. Там была «Старка», а на запивку – самое паршивое местное пиво. Где – то около девяти мы перебрались в «Санту» - место, куда попадешь всегда, в любом случае, где бы ты ни начинал попойку, как бы поздно ни было, и сколько бы денег у тебя ни оставалось. Мне иногда кажется, что мы просто привыкли к «Санте», и всех это устраивает. Меня, во всяком случае – да.
В «Санте», помимо будничных попоек, отмечаются еще и дни рождения, поминки, вторые дни свадеб (для первых она все-таки маловата), приезды и отъезды. Иногда здесь столуются даже заезжие столичные звезды, потому как им неведомо, что «Санта» - не самое респектабельное заведение города, а организаторы гастролей попросту экономят на представительских расходах.
Итак, я вчера был в «Санте». Это неплохо – оттуда меня трудно сдать в милицию. А с кем же я был? Ничего из того, что произошло после десяти вечера, абсолютно не удержалось в моей памяти. Ну и черт с ней, с памятью. Кто – нибудь обязательно распишет все в красках и лицах.
Заверещал мобильный телефон. Я нашарил его на журнальном столике, некоторое время разглядывал высветившийся на дисплее номер, и, нажав кнопку ответа, в силу рефлекса, выработанного до того времени, когда входящие звонки объявили бесплатными, а мне подобные вопросы стали небезразличны, максимально отчетливо произнес:
- Я дома… Перезвони.
Положив мобильный на столик, я на ощупь, не раскрывая глаз, нашел там же трубку городского телефона, и подтащил её к уху.
Оказывается, мне позвонил Эльф – участник наших вчерашних посиделок, неплохой друг, ровно настолько, насколько у меня вообще могут быть друзья, добрый и остроумный бездельник. Эльфом я зову его потому, что в смысле его внутреннего содержания ничего определенного о нем сказать нельзя, и этим он похож на второстепенных персонажей из толкиеновской тягомотины. Теперь не только я его так зову. У него всегда водятся деньги, которых хватает на выпивку, а ни в чем другом он не нуждается так остро.
- Здравствуй! Ты как? Не плющит? Ну ты и монстр! Не помнишь, что делал вчера?
«О, черт. Началось!» , - мелькнуло у меня в голове. Сердце бешено заколотилось, рука, держащая телефонную трубку, ощутимо задрожала. По телу пробежал мерзкий озноб. – А что там было?
- Да так, ничего особенного. Что, правда не помнишь? – усмехнулся Эльф и приступил к рассказу.
Оказывается, еще в «Азазеле», когда мы с ним выходили подышать воздухом, двое сидевших с нами за столом весельчаков подлили в наши пивные кружки старку (в просторечии – коктейль «Земля-воздух»). Мы, конечно же, ничего не заметили, хотя пойло явно пошло нам на пользу. В результате мы зачем-то поперлись в «Санту», где, по словам очевидцев (когда уж их Эльф успел отыскать и расспросить, не знаю), сразу же оккупировали стол в банкетном зале – семь отвратительных пьяных образин. Рассевшись, мы немедленно потребовали водки, а на закуску – томатный сок и острую корейскую морковь, которую узкоглазые с восточного рынка, по слухам, готовят в той же ванне, в которой замачивают раз в полмесяца своё бельё, и раз в два дня – разделывают дворовых шавок на ужин.
Все было вроде ничего, но только мне почему –то вспомнился непревзойденный блокбастер Родригеса – «Отчаянный», а точнее – история, поведанная героем Тарантино. О том, как один парень держал пари с барменом на триста «гринов», что со своего столика он сумеет помочиться в стоящий на барной стойке стакан, и не прольет ни капли мимо. Естественно, он облил стойку, бутылки, посуду, самого бармена, тот жутко обрадовался, получил свои баксы, а парень их с легкостью заплатил. Потому что перед этим поспорил с ребятами, игравшими в той же забегаловке на биллиарде, что обольет всего бармена с ног до головы, а тот только рад будет.
В общем, я эту историю пересказал вслух. Кто –то из наших, кажется, Красавчик Мустафа, чье прозвище, в отличие от Эльфа, ничего общего ни с этическим наполнением, ни с внешними параметрами оригинала не имеет, немедленно взял меня на «слабо». И я «смог». Поставил на стол стакан, расстегнулся и «смог». Выиграл ли что-нибудь – не помню, надо полазить по карманам, но полагаю, что вряд ли.
- И еще ты показал этот стакан официантке. По-моему, даже предложил пригубить, - закончил Эльф.
- Официантке? – в ужасе переспросил я, чувствуя, как пальцы рук и ног холодеют от страха.
- Да, официантке. Ну ладно, ты что вечером собираешься делать?
- Пока не знаю, -ответил я полузадушенно.
- Ну давай. Надумаешь что- позвони, - и Эльф бросил трубку.
Ну все, приехали, мелькнуло в голове. Теперь-то уж о репутации вообще говорить не придется. Хотя – какая у меня, к черту, репутация? Я перестал говорить о ней еще года два назад. А думать – уже год, наверно. Так что этот вот внутренний вопль – не более чем кокетство с самим собой, не надо врать себе. Да к чему мне теперь репутация? У меня сейчас другой уже уровень общения – там, в «Санте», и репутация моя тоже там, и никак она не изменится даже из-за дюжины обоссаных стаканов.
Это все – с одной стороны. А с другой – господи, да что же мне так страшно! Как бешено рвется моторчик, и темнеет в глазах, да так, что даже цвет потолка мне теперь кажется не таким, как обычно! Как же мне это вообще пришло в голову! Ведь что ни говори, а в «Санте» пьет полгорода, и вдруг я там промазал мимо стакана, и забрызгал кожаный «Пилот» какого-нибудь гоблина, который в тот вечер выводил в кафе своих потаскух! «Могло быть или нет? Могло или нет?» напряженно заработал сдавленный тисками похмелья мозг. Да нет, вряд ли. Потому как в этом случае я бы очнулся уже не дома, а в травмпункте, это уж –к бабке не ходи. Проблема в том, что даже для «Санты», чью клиентуру трудно назвать элитной, такой экшн был явным перебором. Плюс к тому, официантки непременно доложат об инциденте директору, которого я хорошо знаю, и у нас с ним состоится неприятный разговор.
Ну и что он мне сделает? Откажет в посещении? Да хер по всей роже! Деньги нужны всем, а я – один из источников его доходов, и большинство бесед в моей жизни и так не были приятными. Так что – черт с ним, с директором, и всеми его разговорами. Уже завтра я буду квасить там как ни в чем не бывало.
И вообще, перестань думать об этом. Сейчас главное – прийти в себя, чтобы хоть как-нибудь продолжить день. Для начала мне нужно начать осознавать простейшие вещи, научиться их тривиальному восприятию. Надо чем-то заполнить образовавшийся психологический вакуум, найти какой-нибудь источник информации, живой или электронный – неважно. И такой источник у меня, похоже, есть. Всезнающий и динамичный, почти живой, послушный движению моего дрожащего пальца на пульте. Это я о своем телевизоре, продукте НТР начала века, который я включаю, не поднимаясь с дивана. Я даже не представляю иногда, как можно было существовать в те времена, когда для того, чтобы заставить это окно в мир вещать, или, наоборот, заткнуться, любой персонаж в моей ситуации должен был, сжав зубы, подползти к нему, и с усилием нажать кнопку диаметром с крышку от двухлитрового «Очакова».
Я протянул руку к журнальному столику, нашарил легкий пластиковый пульт, пальцем определил кнопку четвертого канала, и с усилием вдавил её.
Телевизор легко щелкнул, пошипел несколько секунд мягко, как летний ливень, и на экране образовалась новостная заставка. Оказывается, я очень удачно вошел в эфир – в начале какого-то часа, и теперь могу прояснить для себя, что там стряслось в стране и еще паре континентов за время моего пребывания в «Санте».
Как выяснилось, ничего такого, что как-нибудь могло бы сказаться на моей жизни, не произошло. По заведенной традиции, вся тематика выпуска вертелась вокруг терроризма. В основном – международного. Вообще-то, сюжет можно было предсказать, потому что последние годы отечественные промыватели мозгов применяют единственную тактику, абсолютно неинтересную, но все же эффективную. Чтобы аудитория забывала о мелких собственных проблемах, надо регулярно показывать лицом угрозу глобальную. Терроризм, например. И делать это желательно устами пока еще авторитетных лиц. И здесь – достижения налицо, поскольку если прежний российский лидер мог кого угодно привести в замешательство рассуждениями о тридцати восьми снайперах, то с нынешним все в порядке. Лишнего не ляпнет, кроме такого «лишнего», которое всем понравится, потому как видно, что слов на ветер не бросает, - голубоглазый, подпол-спецслужбист с тихим уверенным голосом и спокойным лицом вечного курортника без морщин, седин и запойных мешков под глазами. Для выражения своих мыслей использует совсем иные метафоры – «сортиры» и «козлы» становятся протокольными терминами, зато военными оркестрами никто не дирижирует – может, слуха нет, и с европейскими лидерами не целуется никто с жаром и глубоко, с проникновением в ротовую полость – это уж не знаю почему. Так уж у нас повелось со времен семидесятилетнего политбюро, что вопросы секса на национальном уровне не обсуждаются. Вообще, если не считать отправки предпринимателей из аэропорта в «Матроску», то президентская эпоха сейчас определенно скучновата.
В гениальном фильме Зонненфельда пиарщики спасали кампанию действующего американского президента тем, что придумали войну в Албании. У них получилось, в России – вроде как тоже, только вот войну тогда развязали самую что ни на есть реальную. Чтобы не вымудряться с костюмами и декорациями. Все главные выборы уже много лет как закончились, а война продолжается, но авангард боев – все таки в электронных масс-медиа. Лейтмотив видеорядов и комментарии припудренных дикторов –неразличимы независимо от телеканала. Волки ислама, палестинские боевики, персидские нефтяные шейхи, ИРА, ЭТА, выживший из ума Каддафи, и собирательный образ всей этой нечисти – похожий на старика Хоттабыча Усама бин Ладен, которого уже несколько раз убивали, а потом официально воскрешали, и которому везет определенно больше, чем коллеге Хусейну, который на плохой съемке мобильником со смиренной молитвой подошел к своему эшафоту, а потом-беспомощно и жутко мотался на толстой веревке, словно снизка колбасы в мясной лавке со включенным на всю мощь вентилятором. А у нас под эту лавочку – Чечня, которую чуть ли не наравне с Боснией и чуть ли не лично бин Ладен кормил с руки, пока не «навели порядок». Сперва, правда, кормил, и неслабо, кто-то другой, бросив там склады с союзными еще оружием и боеприпасами, но это к терроризму отношения никакого не имеет. В мозгу телерецепиента при этом должен возникнуть титр: какие там к черту пенсии, льготные лекарства, потребительские корзины и выплаты по защищенным статьям, когда к нас уже скоро по улицам будут разгуливать моджахеды и полевые командиры, лениво постреливая в прохожих!
Я медленно перевернулся на другой бок. В голове резко запульсировало, мне даже показалось, что мой мозг сейчас разорвется, и брызги от него останутся на чистой еще простыне. Слегка застонав от невыносимой боли, я с усилием вжал лицо в прохладную подушку, ожидая, когда пройдет этот кошмарный пульс. Еще минуту он не отпускал меня, слабея с каждым ударом, пока не затих. Я отметил, что это- нехороший признак, такие боли бывают только от сильно смешанной выпивки, причем компонентов должно быть не менее трех. Вот как вчера, - паршивое пиво, 43-х градусная старка и доморощенная водка. В такое утро не спасает ничего, - ни выжатый в минералку лимон (тем более, что ни того, ни другого у меня сейчас нет), ни всякие там растворимые шипучие зелья, ни контрастный душ. Ничто не сможет помочь, кроме способа профессора Воланда, призывавшего лечить подобное подобным. Сатана был прав: я лично других действенных методов не знаю.
Только вот не хотелось бы одному. Плевать я хотел на предрассудки застойных лет, что, дескать, в одиночестве пьют одни лишь горькие пьяницы. То бишь пей с кем угодно, хоть с кошкой, но только не один. Все банально - одному бывает скучно. А так как выпивка, в отличие, к примеру, от герметично замыкающего гашиша, порождает ораторские желания, да что уж там -фюрерский "Редеэгоизмус", -необходима аудитория, или хотя бы собеседник, стать которым захочет не каждый бармен. В моем конкретном случае поиск такого персонажа осложняется еще и тем, что сегодня – рабочий день, вторник, кажется. И не все еще в этом городе обеспечили себе право на безделье тем, что убедились в бесплодности своих порывов. Может быть, и оттого, что не у всех они оказались бесплодными, но это – тема для отдельного обсуждения.
Можно, конечно, позвонить Стенли. Рад моему звонку он, кончено, не будет, хотя и не покажет этого. Только звонок мой не даст никаких результатов. Во первых, потому что мы с ним говорим на разных языках. Нет, вернее, говорим - то мы, конечно, по - русски, хотя для него в этом есть некоторые лингвистические нюансы, только вот не понимаем друг друга. А во - вторых, и это главное, Стенли - не пьет. Такое бывает, даже в нашей дурно пахнущей среде.
Вообще говоря, персонажи, подобные Стенли персоны рождаются здесь раз в полвека. Чтобы осознать, что он такое, необходимо нарисовать в мозгу эдакого праздного тридцатилетнего европейца (именно европейца, а не какого - нибудь там австралийца), никогда никуда не спешащего, никогда не имеющего дел, срочных или не очень, и сыто жмурящегося на солнце, луну, звезды или сорокавольтовую лампочку в предвкушении одних лишь позитивных жизненных перспектив и ощущений - других у него не бывает, и для окружающих его мистическая удачливость - тоже аксиома.
На самом деле никакой он не Стенли. Он - то ли Саша, то ли Леша, а может быть, и Володя. Я никогда не помнил его паспортного имени, поскольку субъекта, одежда на котором по цене может сравниться с колесом «Хаммера», пахнущего неизменным «D&G», не пьющего и не курящего табака и дури, одаривающего всех белоснежным «чизом», спящего по двенадцать часов в сутки, и не менее чем раз в полгода выезжающего куда- нибудь в Барселону или Флориду, удобнее называть «Стенли», или даже «Джимми», но никак
не Володей. Сам Стэнли ничего не имеет против такого харизматического обозначения, и на все мои кабацкие шуточки неизменно реагирует ухмылкой и гримаской легкого
презрения на ухоженном лице с несмываемым загаром Лонг - Бич Айленда.
Несмотря на все это, я иногда разговариваю со Стэнли, и что самое поразительное - он тоже общается со мной. Кроме того, подчас в нем пробуждается Макаренко, и в минуты оные он пытается учить меня жизни, претендуя на монопольное обладание тайной её смысла, и развивая сорокаминутные лекционные темы о вреде пьянства и бесцельности моего существования. А я в ответ - молчу. Еще пару лет назад бесцельным я мог бы назвать жизнь самого Стэнли и всех ему подобных, а теперь вот - не могу. Упрекнуть в глупости и недальновидности этого высокомерного умницу, ни в школе, ни в университете не знавшего оценки ниже пяти баллов против моих трех, за которым всегда тянулся целый шлейф разноцветных легенд и разномастных девиц? Можно, конечно, пользуясь терминами Гука, сказать : а знаешь, Стэн, ты ведь живешь в клетке, и -что? А ничего. Его одеколон стоит больше, чем я пропиваю за месяц, и он-счастлив. И этим все сказано. Большей частью поэтому я и не пускаюсь в дискуссии.
Какое - то время я напряженно пытался вспомнить, куда я дел свои часы. Нельзя было исключать и того, что я их потерял, хотя такого никогда еще не было - часы в силу их способа крепления на руке вообще потерять затруднительно. К счастью, все обошлось и на сей раз - я просто забыл их снять, и они были у меня на запястии. Испытав некоторое облегчение, я взглянул на циферблат : была уже половина десятого, а это означало, что Стэнли уже не спит, или просыпается в настоящий момент, чтобы лениво добраться до кухни, и заварить себе чашечку «Доброе утро, Америка !»
Его номер долго был занят, и все это время я неподвижно лежал, уставившись в потолок, и с небольшим перерывом нажимал на кнопку повтора набранного номера. Наконец в трубке надсадно прогудел длинный сигнал, и я поднес ее к уху.
Алло... - безразлично ответил мне свежий, даже какой - то упругий голос. Здравствуй, Стэнли, - бодрости в моем приветствии не прозвучало, как я ни старался.
- Привет. Ну, как ты?
Вот черт, подумал я. Ничего не поделаешь - лингвистические издержки. Он никогда не имел привычки спрашивать «Ну, как дела?», «Какие пироги ?» или что - нибудь еще в этом роде. «Как ты ?» - это, если кто не понял, калька с американизма «Нош аге уоu ?»
- Да никак. Паршиво, если честно, - с чувством ответил я. А что еще я мог сказать!
- Что, опять? - сочувственно спросил Стэнли.
- Конечно. Что же еще может случиться?
- Не могу понять, зачем ты это делаешь, - менторским тоном произнес он. - Мы
обсуждали с тобой все это уже тысячу раз, и ты никак не можешь сделать для себя выводов,
да ладно выводов, просто объяснить - зачем - и то не можешь.
«Началось !» - мелькнуло в моем затемненном мозгу. Похоже, мне предстояла очередная дружеская лекция, длинная, как мексиканский сериал, и такая же бестолковая. В речи Стэнли то и дело явно проскальзывала тягучая американская интонация, от которой ему, похоже, никогда уже не избавиться. Я никак не мог придумать, что бы такое ответить, чтобы было не слишком пошло и тривиально.
- “Why do I drink? So than I can write poetry” (1) - все это я извлек откуда - то из паутины памяти, и замолчал, поскольку на том конце провода тоже возникла пауза- видно, мой лингафонный выговор резанул Стэнли слух.
- Ну, стихов, ты, я полагаю, не пишешь. А даже если бы писал ? Это что - обязательное приложение? Тот, кого ты мне сейчас цитировал, наверняка ведь бережет себя, не злоупотребляет, денежки зарабатывает на своей писанине.
- Это - да, - поспешил согласиться я. Ну и что ты намерен предпринять ?
- Слушай, Стэнли, - я старался вложить в свой голос как можно больше жалобной тональности. - Ты чем сейчас занят ? Я пойду сейчас в «Фортуну» - составь мне компанию, все равно ведь тебе делать нечего.
- Я не играю в казино, ты же знаешь, - он явно тянул время, поскольку прекрасно знал, что и я в казино почти не играю.
- Я - не играть. Просто мне хочется холодного пива, - сказал я с натянутым терпением. Ну - нет. Не пойду, и главное - тебе не советую.
От этой фразы за версту несло хрестоматийной британской надменностью. В той ее стадии, за которую я не люблю ни самих островитян, ни всех тех, кто пытается им в чем- то подражать. Но дело было даже не в надменности, а в том, что Стэнли принадлежал к тому редкому сорту людей, после которых чувствуешь себя униженным, даже если ничего плохого им не предложил. Я сжал телефонную трубку немного крепче.
- Послушай, амиго, или как вы там выражаетесь. Тебе ведь не обязательно пить пиво со мной можешь ограничиться кофе или колой, просто мне скучно одному там сидеть!
- Нет, совершенно точно нет. Я просто принципиально туда не пойду.
Больше всего я не переношу, когда типы вроде Стэнли намекают на наличие у них принципов, или хуже того - совести. Я чувствовал, что теряю терпение.
Скажи мне, ну что у тебя за принципы ? Я же, кажется, не в бордель для педиков тебя пригласил ! Или ты просто принципиально считаешь, что все пьющие, а ведь все, кроме тебя - в той или иной степени пьющие - бычье? Ты ведь это имел ввиду?
- Ничего подобного я не говорил, - он ответил лениво, неслышно подавляя зевоту. Похоже, ему тоже надоедал весь этот разговор. - Пей, если тебе хочется. Только это ведь глупо, на самом деле глупо - ты губишь свою карьеру, саморазрушаешься.
- Это не глупо, Стэнли ! Вернее, может быть - для тебя глупо, но ты не вправе давать определения моим поступкам. Когда до тебя дойдет наконец, что у каждого - своя правда !
- Вот как ? - он, похоже, не ожидал от меня такого поворота разговора. - И какая же она у тебя ? Каждый день надираться в стельку, и рассуждать о жизни со всей этой вашей пьянью из «Санты» ?
Я должен был знать, что ничего не смогу возразить, когда беседа неизбежно придет к этой точке. Стэнли просто не поймет меня, не поймет никогда. Он даже не знает, и не захочет знать, что бывают жизни, сложившиеся совсем не как у него, текущие абсолютно по другим руслам. В широком смысле, они не хуже и не лучше, потому как слишком уж зыбкие и ненадежные понятия - «зло» и «благо», просто они - другие. И не поймет он меня не потому, что он плох или недостаточно хорош, а просто - другой. Он ни разу в жизни не напивался, и похоже, не напьется, потому что - незачем. Вполне вероятно, Стэнли и вправду желает мне добра, и верит, что своими наставлениями сможет что - то изменить во мне. Проблема в том, что его реальная жизнь лучше той, новой, которую могла бы подарить ему ледяная бутылка старки.

Разговор явно нуждался в завершении. И лучше -на ноте если не дружеской, то уж хотя бы не враждебной.
- Ладно, Стэнли, похоже - ты прав, - сдался я на милость победителя. - Но прав в рамках
своей правды. А у меня - другая, не совсем та, о которой ты говорил, хотя по форме -
похоже.
Ну спасибо! - съязвил он на прощанье. - Хотя мне почему - то кажется, что базовые понятия более или менее одинаковы для всех. А значит, и для тебя - тоже. Я тебе искренне этого желаю.
- Мы еще поговорим об этом. Только не сейчас, ладно ? Пока. - я выключил трубку. Мы
больше ничего не будем обсуждать со Стэнли, по крайней мере - я первый не выйду на
контакт, а уж он - тем более. Я это решил для себя со всеми остатками своей моральной твердокаменности.
Промывание моих тлеющих мозгов по методу Стэнли никак не решило самой актуальной для меня проблемы - отсутствия собеседника. Сейчас, когда по времени приближался уже следующий новостной телевыпуск, я должен был что - то предпринимать. Не имело значения, кто согласиться пойти со мной в «Фортуну» для того, чтобы выслушивать мои катализированные прохладным пивом размышления на вечные общечеловеческие темы, важно, чтобы кто - нибудь был. Даже мои слова не достойны того, чтобы произносить их в пустоту -
это правило я вывел для себя, когда публиковался в никем не читаемой газете.

Вообще - то, я знаю, кому сейчас можно позвонить. Конечно же -тощему. Он - то уж точно ничем не занят, если опять не рассматривает фотографии в порносайтах. И, кстати, он тоже никогда не прочь выпить. Не в моих, конечно, дозах, и не с моей регулярностью, но при желании он вполне может составить мне серьезную конкуренцию. И главное, он нисколько сейчас не будет шокирован моим предложением, поскольку приглашения на выпивку у него в любой ситуации вызывают только неподдельную детскую радость.
Еще какое - то незначительное время я потерял на поиск телефонной трубки в глубоких складках одеяла. Вытряхнув её, я стал набирать номер, отчетливо, намного громче обычного слыша, как нажатие моих пальцев на клавиши сопровождается мелодичным попискиванием тонального набора. Когда последний короткий звук оборвался, я замер, прислушиваясь в погребной тишине к сигналам дозвона.
_____________________________________________________________
(1) «Почему я пью ? Так я могу писать стихи» (англ.) - Джим Моррисон, рок - идол, умер в 1971 г. в Париже в возрасте 27 лет от чрезмерного бухла