Француский самагонщик : Инкогнито на краю сознания

За окном зашелестел лёгкий дождь, и Зубров мучительно очнулся.
Болело всё, но в основном раскалывалась голова. И спина сильно ныла. И сердце как-то так прыгало. И зубы болели. И шея затекла, не говоря уж о руках. И ногах тоже. Но главное – голова.
Открыть глаза представлялось немыслимым.
Зубров тихо застонал и нерешительно повёл правой рукой в сторону. Никого. Он осторожно приоткрыл левый глаз. Абсолютная темнота, зря только мучился с этим глазом.
Где Надька-то? Зубров привёл в действие левую руку. Пальцы, дрожа, ткнулись в твёрдое. Что-то куда-то покатилось, упало и разбилось, добавив к пытке акустический удар.
Зубров попытался унять дрожь и вспомнить хоть что-нибудь. Но безуспешно.
«Застрелите меня», – подумал он. И вспомнил. То есть не то, чтобы вспомнил, но в страдающем мозгу мелькнул какой-то литературный герой. А вот какой именно – это Зуброву вспомнить оказалось не под силу, хотя он всегда считал себя начитанным человеком. И мерзопакостное инкогнито подло воспользовалось этим. Оно мелькнуло ещё несколько раз и, нагло угнездившись в сознании Зуброва, принялось мучить его своей циничной неузнаваемостью.
Однако связь с жизнью начала восстанавливаться. И это, хоть и горько, хоть и извращённо, но порадовало.
Зубров осознал, что безумно хочет пить. Организм пересох, как… сравнения подобрать тоже не удалось. Пить, пить! И, одновременно, отлить бы, пока не поздно! Или не «одновременно», а «вместе с тем»?
Ох…
Зубров снова застонал и – делать нечего – сел в постели. Или где он там лежал.
Сердце колотилось. Зубров подождал немного и открыл глаза. Ничего не видно, только этот… инкогнито, сука, так и скалится. Сволочь.
Сориентироваться на ощупь Зубров не решался: слишком много усилий, да и где он – это оставалось загадкой.
Постепенно глаза привыкли и стали что-то различать. Вроде бы, знакомое. Вон тот квадрат здоровенный – это телевизор, что ли? Ну да, телевизор. А вон то – Зубров медленно-медленно повернул голову – на торшер похоже. Ага, торшер и есть.
Значит, он у себя дома. Только не в спальне, а в гостиной, на диване. Надька, значит, спать с ним не пожелала и постелила ему на диване.
Зубров ощупал себя, потом диван, присмотрелся – и убедился, что никто ему ничего не стелил, и спал он одетым. И подушки не было, потому шея так и затекла.
Он с трудом встал, утвердился на ногах и, пошатываясь и натыкаясь на какую-то мебель, потащился в кухню. По дороге заглянул в спальню. Окно не зашторено, поэтому, хотя и ночь, видно, что Надьки нет. Постель застелена, покрывало сверху.
Зубров побрёл дальше. Свернул за угол, прошёл мимо сортира – сначала в кухню, пить, пить!
Из-под двери кухни пробивался тусклый свет. Жена, значит, там. Зачем она ночью там? И почему так тихо? И кто это, кто, всё время ускользая и глумясь, мучает его бедный мозг?! Имя, о боги, имя!!!
Зубров нерешительно толкнул дверь.
Никакой Надьки там не оказалось. За столом сидел незнакомый мужик… или знакомый?.. что-то вроде видел похожее… лысоватый… ушастый… в трениках… в его, зубровских, тапочках… Кухню освещала слабая лампочка вытяжки, а перед мужиком стояла почти пустая бутылка пива.
– Ккы… – Зубров попытался спросить мужика – ты кто? – но ничего не вышло. Однако мужик живо отреагировал.
– Здорово, Сань, – сказал он, протягивая руку. – А меня вот Светка выгнала, а Надька твоя сюда прислала, сиди, говорит, хоть до утра, а сама к Светке пошла.
Зубров помотал головой – отозвалось резкой болью в висках и звоном в ушах, – повернулся к мойке, пустил холодную воду и принялся пить, перехватывая струю губами. Напившись, он уже внятно спросил: «Ты кто?», но ждать ответа не стал, а заспешил, насколько мог спешить, в туалет, ибо потребность отлить сделалась безотлагательной.
Стоя над унитазом, Зубров, несмотря на добавившуюся к его мучениям тошноту, ощутил некоторое прояснение сознания. Даже гнида-инкогнито, хотя и продолжал там кривляться, отступил немного вверх и вправо, и постепенному восстановлению вчерашнего, если и мешал, то не особенно.
Так, Лариска-секретарша что-то праздновала. День рожденья, что ли, или ребёнка родила? Да нет, если бы ребёнка родила, то как бы праздновала… Да и не беременная вроде… Ладно, не важно. Праздновала что-то. Культурно всё, водки немного совсем, закуска нормальная… Зуброва передёрнуло, к горлу подкатило. Он решил отвлечься, вспомнил забавное растение, за которым Лариска ухаживала, как за ребёнком. Араукария чилийская, надо же… Ага, вот его день рожденья и праздновали!
Полегчало. Подкатившее к горлу снова затаилось в желудке.
Так, потом шоферня ещё сбегала. Потом ещё кто-то бегал. Потом пришла охрана, тоже выпила, но всё-таки разогнала всех, а он, Григорьянц и Федулов решили продолжать банкет. Федулов, сука, повторял ещё своё неизменное: «Однова живём!»
Журчание прекратилось, но Зубров всё стоял над унитазом, боясь сбить поток воспоминаний.
Так, они пошли сначала в «Электричку», потом в «Таёжный», а потом их занесло в «Берёзку». Григорьянц, сука, всё нудил: «Пельмени, пельмени…»
Что было потом, Зубров вспомнить не мог.
Он вышел из сортира и посмотрел на мужика, уже допившего своё пиво. Да, определённо знакомое лицо, но вот, всё-таки, кто это? И Светка какая-то… Кошмар…
– Ты кто? – повторно спросил Зубров.
– Сань, да ты не охуел ли часом? – ответил мужик. – Своих не узнаёшь?
Зубров тоскливо потряс головой – опять отозвалось ударом, – сел напротив и промычал:
– Извини, мужик…
– Тьфу! – сказал ночной гость. – А вообще-то это ты извини. Я что-то не въехал, ты ж ещё совсем плохой, ну да, понятно. Ты сейчас и родную мать не узнаешь.
Он хохотнул и добавил:
– Разрешите представиться… ой, не могу… Сергей я, в соседнем подъезде живу, на шестом, баба моя, Светка, с Надькой твоей типа дружат. Детей в лагерь вместе отправляли. Тебя, правда, не было, тоже, поди, гулял. Ну, вспомнил, опёздол? Не, умру щас… ну и рожа у тебя…
– Бля… – пробормотал Зубров. – Извините… То есть извини, Серёга… Что-то я…
– Да ладно, говно вопрос! – бодро ответил сосед. – Лучше скажи, у тебя есть чо?
Зубров отмахнулся:
– Погоди ты… Ты объясни, что ты тут сидишь-то? То есть, сиди, конечно… гость, так сказать… бля… И Надежда моя где?
– Да я ж тебе говорю, – нетерпеливо сказал Сергей, – ты, стало быть, домой на рогах заявился, ну, это я не знаю, сам не видал, но Надька твоя к нам прибежала и кричит, не могу, мол, больше, алкоголик, кричит, безответственный! А у нас со Светкой как раз скандал вышел – ну, она там засекла меня с одной, сука. Я говорю, ты, говорю, охуела? А она мне… короче, я ей слово, она мне десять, знаешь, как бабы это?
Зубров, стараясь беречь голову, кивнул, а гость азартно продолжил:
– Иди, говорит, вон, чтоб, говорит, глаза мои тебя не видели! Я, говорит, с тобой всю жизнь, с кобелём, мучаюсь! А я ей… Не, я ей ничего, тут как раз Надька твоя прибежала, дай, кричит, Свет, я у вас переночую. А моя говорит, ночуй, говорит, Надюшка, сколько хочешь, а ты, говорит, вот к алкоголику иди ночуй. Это она, значит, мне. Чтоб я к тебе ночевать шёл. Понял, обормот?
Зубров снова осторожно кивнул, хотя понимал смутно.
– Я, – сказал он, – спать пойду.
– Куда спать? – закричал гость. – Погоди, наспишься ещё! Ну вот, баба твоя, Надька, значит, ключ мне дала, я и пошёл, а денег почти что и нет с собой, на бутылку «Балтики» только и хватило. А спать-то неохота. А мы с тобой, значит, выгнанные и брошенные, нам это дело отметить требуется или нет? Мы с тобой мужики или нет? Мы с тобой русские или нет? Короче, есть чо?
Господи, подумал Зубров, что же эта жлобяра от меня хочет? Что же это ещё за наказание такое? И кто это, ну кто там, в правом верхнем углу рожи мне строит? «Застрелите меня…» Боже, ну кто же это?! Сгинь, паскуда!.. Нет, бесполезно…
– Застрелите меня, – глухо и невнятно произнёс он, но Сергей разобрал.
– Понятное дело, – деловито откликнулся он, – херово тебе. А поправишься – полегчает. Давай-давай, колись, браток. Есть чо? Ну йопта, хули ты смотришь-то на меня, тупой, что ли? Выпить в доме есть? В холодильнике я смотрел, нету, можешь не искать, и вообще на кухне нету. И в спальне нету, там одеколон только. А в зале, ну, где ты валялся, я хорошо не посмотрел, тебя беспокоить жалко было. Если и там нету, денег давай, я в «Перекрёсток» слетаю!
Не отстанет, гад, понял Зубров. И откуда у человека энергии столько среди ночи?
– Там… – выдавил он, – в баре… коньяк есть… бери, пей, я не могу… спать пойду…
– Нет, Санёк, – отрубил Сергей, – так не пойдёт! Не пойдёт, и точка. Короче, ты понял, я с тебя не слезу! Сиди! Лимон есть у тебя? А, ладно, всё равно нету у тебя лимона, я ж тут всё обшарил, да и хрен с ним, не жрать собрались. Сиди, я мигом!
Он ринулся в гостиную и через пятнадцать секунд вернулся с бутылкой дорогого коньяка, подаренной Зуброву братом на Новый год. Зубров эту бутылку починать не решался, лучше, думал он, передарить кому-нибудь, а самому пить что попроще, эффект-то один.
Ну и ловкач, восхитился он соседом. Тот уже разливал коньяк по стаканам.
При виде спиртного Зуброву стало плохо. Он зажал рот рукой и кинулся в туалет. Однако вместо полноценной рвоты получились только мучительные спазмы. «Застрелите меня…» Господи, помилуй…
– Что, Санёк, проблевался? – жизнерадостно обратился Сергей к вернувшемуся Зуброву. – Да, чувелло, белый ты что-то совсем. Ничего, сейчас поправимся. Ну, давай, за всё хорошее! До дна, до дна давай!
Деваться было некуда, и Зубров обречённо выпил.
Коньяк прошёл легче, чем он ожидал. Казалось, жидкость смазала запекшиеся внутренности, и они постепенно стали расправляться, принимать истинные свои формы, наливаться горячей кровью…
– Молодец! – провозгласил гость. – Во, и порозовел сразу! А то – спать, спать… Ну, давай вдогонку, а то перерывчик – это не по-нашему! Давай, за нас, за мужиков!
После второй хлопотливость Сергея удвоилась. Если и дальше так, он мне тут всё разнесёт, подумал Зубров, глядя, как гость жарит яичницу из шести яиц. Говорил Сергей при этом, не останавливаясь.
– Пожрать теперь, это обязательно! Аппетит дело такое, он возбуждается от этого дела, да, Санёк? А мы и без баб яишенку захерачим, гори они, бабы, ясным пламенем! И что там говорят, грипп куриный или бруцеллёз какой-то, что ли, переворачивать, мол, её, яишенку-то, а я этого не люблю, мы это в гробу видали, да, Санёк? Ты не сиди, ты наливай давай, видишь, я занят пока! Щас, хлеба вот нарубим, и тово… Ну, давай, за баб наших всё же, ебать их не переебать, точно, Санёк? Нет, курить и не думай, вредно это, понял?
Чувствовал себя Зубров теперь значительно лучше, но в голове звенело, и сосредоточиться не удавалось.
– Давай, Санёк, наворачивай, – продолжал трещать гость, – со сковородки прямо давай! Эх, хорошо, запить только требуется! Наливай, не жмись! А допьём, к бабам пойдём. Да не к нашим, наши от нас никуда не денутся, к другим пойдём, понял? Или, может, не пойдем, так посидим, по-мужски! Настоящий ты мужик, Сань, вот без пизды, настоящий! Давай за тебя!
«Застрелите меня», – вяло подумал Зубров. Ему стало тепло и снаружи, и изнутри, и больше всего на свете хотелось спать. Он подобрал кусочком хлеба каплю растёкшегося желтка, прожевал и сказал:
– Я сейчас.
– Поссать, что ль? И то дело! – одобрил гость.
Зубров зашёл в туалет, задумчиво помочился и, не спустив воду, тихо вышел. Он прокрался в спальню, плотно закрыл за собой дверь, разделся, откинул покрывало и залез под одеяло. Последнее, что он слышал, был возглас гостя: «Эх, а я-то думал, ты мужик!»
…Писк будильника он слышал, но ещё сквозь сон – первой, как обычно, вскочила Надька. Через некоторое время она крикнула из кухни:
– Сашка, вставай! Ванная свободна давно, и завтрак сейчас будет готов!
Зубров проснулся окончательно.
Войдя после водных процедур в кухню, он поморщился:
– Опять яичница?
– Как опять? – удивилась жена. – Давно не было. Давай, не привередничай!
Зубров завтракал молча. Какая-то заноза, казалось ему, сидела у него в мозгу.
– Ты чего? – спросила Надька. – На работе проблемы?
– Да нет, – ответил Зубров. – Погоди, я думаю.
– Ты думай-думай, да поторапливайся! На работу опоздаем.
Они вышли из своего подъезда, и одновременно с ними из соседнего вышла пара их возраста. Вот эта фря, припомнил Зубров, кажется, с Надькой приятельствует. Как же её зовут-то, забываю всё время, неудобно…
– Светик, приветик! – крикнула Надька.
– Доброе утро, Надюшка! – звонко ответила фря.
– Здрассь – здрассь, – сдержанно поздоровались мужчины.
Да, точно, Света, подумал Зубров. А мужика её как зовут – хоть убей… Неприятный какой-то. А Светик – ничего так бабец.
«Застрелите меня», – ни с того, ни с сего сверкнуло в его голове.
Стёпа Лиходеев, подумал он, широко улыбнулся и помахал соседям рукой.
– Ты чего, Сашка? – подозрительно спросила жена. – Ты, Зубров, мне это брось, на соседок пялиться!
– Да ладно тебе, Надюха! – весело ответил Зубров и чмокнул жену в висок. – Давай побыстрее, а то правда опоздаем.
Стёпа Лиходеев, ликующе повторял он про себя. Стёпа Лиходеев, чтоб он сдох! Всё-таки, подумал Зубров, начитанность не пропьёшь.
День обещал быть замечательным.