Немец : Идеальный покупатель (главы 4 - 9)

4

В пятнадцать лет я был неплохо подкован в теории огнестрельного оружия. Среди толстых томов, проживающих на моих книжных полках, присутствовала энциклопедия стрелкового оружия, и я частенько ее перелистывал. В отличие от скучных словарей и справочников, которые мне навязывала мама, этот фолиант я изучал с охотой. Мне нравились красочные иллюстрации винтовок и пистолетов — они выглядели оконченными, завершенными. В них присутствовала гармония, а факт того, что эти устройства созданы с единственной целью убивать, наполняло их внутренней силой и бескомпромиссностью — качества, к которым тянет любого подростка.
В тирах я был частый гость. Стрельба из «воздушки» меня развлекала, но не более. Маленькие свинцовые пульки, похожие на миниатюрные валанчики для бадминтона Дюймовочки — все это казалось слишком детским, не серьезным. Мне же хотелось иметь настоящее взрослое оружие, как атрибут силы и абсолютной независимости. В то время я часто задумывался о покупке пистолета, но поскольку сделать это можно было только нелегально, желание оставалось неосуществимым.
У одного из моих одноклассников отец служил в милиции в чине полковника. Жила эта семейка за городом в частном доме. В таком себе двухэтажном особнячке с высоким кирпичным забором и парой доберманов в палисаднике. Этот одноклассник предложил нам как-то посетить в субботу его скромное жилище, поскольку папа-полковник с супругой собирались на выходные отправиться в деревню к родственникам, а сын с ними ехать отказался — отпрыску больше нравилась перспектива попить пива с друзьями. Я был приглашен тоже, так как товарищи по учебе надеялись во время закупки слабоалкогольных напитков найти в моем лице спонсорскую помощь. Я не очень-то хотел соглашаться, но сынуля полковника намекнул, что недавно прознал, где родитель прячет ключи от сейфа, в котором хранится табельное оружие. Это меня убедило. Правда, нужно было еще уговорить маму выпустить меня из поля зрения, но с этим я справился достаточно быстро — к пятнадцатому году моей жизни она давала мне все больше свободы.
Так что в субботу мы отправились за город.
Мы сидели в просторной гостиной, и битый час я слушал бесцельную болтовню одноклассников о футболе, автомобилях и девчонках, разбавляя ту тягомотину пивом. В конце концов, это мне надоело, и я вклинился в разговор:
—Ну и где хваленное табельное оружие полковника милиции?
Повисла пауза, все взоры обратились к хозяину, и тому ничего не оставалось, как поставить на стол бокал и покинуть на некоторое время гостей. Спустя пять минут он вернулся, в его правой руке, поднятой выше головы, было зажато оружие. Сын полковника милиции смотрел на меня, тряс в ладони пистолет и весь прямо светился торжественностью и чувством превосходства.
—ПМ модернизированный, — я решил, что будет уместно выказать некоторую компетентность. — Выпускается серийно с тысяча девятьсот девяносто четвертого года Ижевским оружейным заводом. Двухрядный магазин вмещает двенадцать патронов. Калибр девять на восемнадцать. Специально под эту модель был разработан высокоимпульсный патрон с энергией в пятьсот джоулей и начальной скоростью пули примерно четыреста двадцать метров в секунду. Прицельная дальность стрельбы пятьдесят метров. Надежный и неприхотливый в эксплуатации.
Моя речь возымела результат — все присутствующие с уважением меня рассматривали. Торжественности в лице сына полковника заметно поубавилась.
—Ты позволишь? — я протянул руку ладонью вверх.
Он поморщился и с неохотой вложил мне в пальцы оружие. Семьсот грамм металла, созданные с единственной целью убивать, оттягивали мою ладонь.
Я достал обойму и убедился, что все двенадцать патронов на месте. Я испытывал странное чувство, какую-то отстраненность, словно происходящее не имело ко мне никакого отношения и текло без моего участия. Я вогнал обойму на место, мой палец сам щелкнул предохранитель, рука подняла пистолет. Было удивительно, как охотно оружие исполняет команды — все манипуляции с ним мои пальцы проделывали так, словно раньше выполняли их неоднократно, хотя боевой пистолет я держал в руках первый раз в жизни. Мой глаз, ствол пистолета и лоб сына полковника выстроились в единую линию. Мне почему-то пришло в голову словосочетание «Парад планет»…
В тяжелой гробовой тишине я смотрел поверх ствола на побледневшее лицо и понимал, что жизнь этого человека всецело зависит от моей воли. Мой указательный палец наткнулся на преграду — чуть больше усилия и он сдвинет курок, капсюль высечет искру, патрон, взорвавшись порохом, избавится от пули, пять с половиной грамм свинца покинут ствол со скоростью четыреста двадцать метров в секунду, и до цели им останется меньше двух метров. Цепочка причинно-следственных связей с драматичным финалом.
—Ты… чего?..
Я видел черную дырку ствола оружия глазами одноклассника. Всего-то девять миллиметров, но целая пропасть. Пистолет — семьсот грамм металла, созданные с единственной целью убивать, смотрел ему в лоб, и одноклассник прекрасно понимал, что в любую секунду ствол может выхаркнуть смерть прямо ему в лицо. В глазах сына полковника стоял ужас. А я… я не видел причин, почему бы не нажать на курок. В ту секунду я отчетливо понял, что способен убить.
Пространство комнаты звенело, словно хрустальный бокал от прикосновения вилки. Казалось, сам воздух стал стеклянным, и эта новая его ипостась, сверхпрозрачная и очень твердая, вмуровала в себя все предметы. Ничто не двигалось, ничто не могло пошевелиться. Я подумал, как много силы и власти может вмещать в себя каких-то семьсот грамм железа — стоит дать волю сути оружия и материя каменеет от страха, она готова подчиняться, выполнять приказы…
Справа раздался боязливый пук. У кого-то из одноклассников пищеварительный тракт по-своему выказал недовольство ситуацией. Никто не обратил на это внимания — взгляды всех присутствующих примерзли в девятимиллиметровой бездне.
В происходящем не было смыла, у этого преступления отсутствовал бы мотив. Я отдавал себе в этом отчет и, тем не менее, ощущал некий импульс, заставлявший меня целиться в голову человека. Все сроки прошли, даже для идиотской шутки я слишком затянул сцену. Одноклассник передо мной цепенел от ужаса смерти, остальные от страха непонимания, а мой указательный палец чувствовал предупредительное сопротивление спускового крючка. Я силился понять, что заставляет меня убить без причины. Если бы я не нашел ответ, сын полковника милиции прекратил бы свое существование. Но я его нашел. И это было второе, что я отчетливо понял в тот день.
Сам пистолет был причиной. Он был вещью, обладавшей своим собственным мнением. Созданное с единственной целью сеять смерть, оружие проецирует свою суть на живую материю. Оно, словно сжатая пружина, ждущая возможности распрямиться, избавиться от рвущейся наружу энергии, заставляет материю вибрировать, наводит в нем высокочастотные токи страха и необходимости подчинения. Я понял, что, имея свой личный взрослый пистолет, рано или поздно я бы всадил кому-нибудь в голову пулю, и в этом не было бы никакого смысла, понятного для окружающих. А из этого следует, что есть вещи, которые существуют сами по себе, для которых ты являешься не хозяином, а инструментом осуществления их воли, в лучшем случае партнером. Вот она — Кантовская «вещь в себе». Такую штуку можно купить, но где гарантия, что при этом не она приобретает тебя?

5

Удовлетворение от удачной покупки подогревает мне аппетит, хочется отметить это маленькое событие. Я иду по проспекту и высматриваю подходящий ресторанчик. Пропускаю пару заведений питания — в стиле их оформления не чувствуется достаточной респектабельности. Наконец, на глаза попадается вполне приличный бар. Дубовые столики и стулья, резные колоны, поддерживающие навес, светильники, имитирующие керосиновые лампы — все говорит об основательности и солидности заведения.
Я сажусь за столик на открытой террасе и жду официанта. В следующую минуту появляется милая девушка в национальном украинском платье и, приятно улыбнувшись, спрашивает, что я желаю кушать. Кушать я желаю греческий салат, телятину с черносливом и бокал чешского пива. С легким поклоном официантка принимает заказ и уплывает в глубь бара. Я думаю, что этот поклон и улыбка будут мне стоить лишнюю сотню, но никакого раздражения по этому поводу не испытываю. У каждого заведения есть свои правила — если здесь вместе с едой тебе втюхивают за деньги поклоны, то ты либо принимаешь это, либо идешь питаться в заведение попроще. У любого покупателя есть право выбора продавца — второй закон торговой динамики.
В ожидании заказа я достаю и кладу перед собой приобретенную у бомжа открытку. Я смотрю на нее и думаю, что эти люди очень похожи на моих родителей. То есть, не внешностью. Выражение независимости и упорства на лице женщины прямо скопированы с матери. Отца я не помню, но думаю, что если бы помнил, он бы очень походил на этого мужчину во френче. Просто потому, что рядом с мамой очень тяжело представить человека с другим характером.
Девушка-официант подплывает почти бесшумно, ловко и быстро расставляет на столе посуду и столовые приборы. Закончив с сервировкой, задерживает на открытке взгляд. Мне кажется, она хочет что-то спросить, может быть:
«Это ваши родители?»
Если бы она задала этот вопрос, я бы улыбнулся и утвердительно кивнул.
«Они такие… серьезные… И у них странная одежда», — возможно, заметила бы девушка.
«Да уж. Они были довольно странной парой», — ответил бы я значительно.
Но профессионализм официантки побеждает, она не говорит ни слова. Я нанизываю на вилку и отправляю в рот кусочек брынзы из салата, запиваю пивом. Девушка продает мне очередной поклон и удаляется. Я возвращаю взгляд на открытку. Я смотрю на нее и думаю, что у меня нет ни одной фотографии матери. Следом я вдруг понимаю, что в моем доме нет вообще ни одной фотографии. Я спрашиваю себя, грустно ли мне от этого, и тут же приходит очевидный ответ: ни капли. Чужая память, чьи-то жизненные истории, посторонние горести-радости — вот что такое фотографии. Мгновенные слепки настроений отдельных индивидуумов — какая от них может быть польза? Я никогда не испытывал необходимости вернуться в прошлое, чтобы заново пережить какое-либо событие, и тем более меня не тянуло пережить события другого человека. Чтобы нуждаться во всем этом людском мусоре, нужно уметь сопереживать, а мне непонятно, как такое делается.
В трех метрах от меня прямо на тротуаре, парень ловит бегущую ему навстречу девушку. Они сливаются в объятиях, девушка смеется, молодой человек что-то шепчет ей на ухо. Краем глаза я замечаю, как официантка в дальнем углу бара оглядывается, задерживает завистливый взгляд на молодой паре. Ее плечи, грудь и бедра следуют за головой, очерчивая круг, и подол длинного платья вспухает воздухом, словно парашют, схвативший восходящий поток. Движение автомобилей за влюбленными смазывается, как на фотографии с длинной выдержкой. Очертания заднего фона расплываются, становятся пестрой картиной экспрессиониста. Глаза и улыбка девушки сияют, губы молодого человека все еще возле ее уха. У моих собственных губ бокал, во рту горьковатый привкус пива и соленой брынзы. Я думаю, что из этой сцены получился бы отличный кадр для глянцевой обложки какого-нибудь модного журнала. Или для семейного альбома их будущей супружеской жизни, если она состоится. Великолепный снимок человеческой иррациональности, именуемой любовью.
Я возвращаю взгляд на открытку и думаю: будет ли мне грустно оттого, что я уже несколько лет не видел мать, после того, как я… куплю себе душу?.. Я думаю: научусь ли я грустить, после того, как у меня появится душа?

6

Обжившись на новом месте, я решил подать документы в институт. Да, я мог позволить себе проводить жизнь полным лентяем, средств на это мне вполне хватало. Но как раз такая жизнь была мне заказана — мама воспитала меня таким образом, что я не мог прозябать в безделье. Если в моих руках не было книги, или спортивного снаряда, мне тут же необходимо было эти руки и голову занять литературой или спортом.
Выбирать специальность долго не пришлось — не сильно раздумывая, я пошел изучать экономику, маркетинг и менеджмент. В мире, где все можно купить и продать, эти специальности казались мне наиболее востребованными, а выбор профессии экономиста единственно верным и логичным.
Учился я размеренно и спокойно. Поглощение знаний с детства было для меня занятием привычным, так что сам процесс учебы не мешал мне вынашивать идею покупки души. Но для реализации задуманного требовалось решить ряд проблем.
Прежде всего, нужно было найти человека, готового пойти на такую сделку. Требовался продавец, готовый продать нужный мне товар. Я вполне отдавал себе отчет, что среди обычных нормальных людей разыскать такого будет не просто. То есть вообще невозможно. Оставалось искать среди не совсем нормальных. Говоря откровенно, на подобное могли пойти либо умалишенные, либо самоубийцы. И если души первых казались мне недоброкачественным товаром, то вторых попросту крайне трудно было обнаружить. В самом деле, не буду же я каждый день с утра и до глубокой ночи караулить самоубийцу на крыше высотного здания. Или на высоком мосту. Или у железнодорожных путей. К тому же далеко не все из их братии кончают с жизнью, бросаясь под поезд, или с многоэтажного дома. Многие предпочитают глотать таблетки в постели, или резать вены в теплой ванне.
Так же из списка возможных продавцов я вычеркнул женщин-самоубийц. Мне совсем не хотелось ковыряться в бедах и горестях девичьей суицидальной натуры, когда они станут частью меня. Из-за чего женщины доходят до подобного состояния? Чаще всего из-за неразделенной любви к мужчине. Ну и какой мне резон решать проблему неразделенной любви к мужчине? Подобную ситуацию я считал совершенно нелогичной и даже абсурдной. Потому я остановился только на мужчинах-самоубийцах, мне казалось, что их проблемы будут мне более понятны и с ними будет проще управиться. К тому же, если жизненные неурядицы мужчины-самоубийцы замешаны на почве высоких чувств, я надеялся, что вместе с душой сразу же заполучу и любовь, как эдакий солидный бонус на особо дорогой товар.
Задача поиска возможного продавца была не из простых. Я думал над ней почти три года. Но то, что решение проблемы затянулось, меня не сильно тяготило. Ведь мало найти продавца, требовался еще механизм извлечения души и интеграция той субстанции в мое собственное естество. Нужна была технология пересадки ни кем не изученной человеческой сущности. Называйте как угодно. Препарирование чужого переживания. Или имплантация посторонних чувств. Или сублимирование божественной энергии. Суть одна — пересадка души. Я не торопился искать продавца, потому что сначала мне нужен был способ принять у него товар. Я взялся за изучение древних религий и в первую очередь их методов взаимодействия с людскими душами, а за одно решил проштудировать анатомию.
Через три года разработки вопроса, когда я добрался до зубастых идолов майя, кое-какие соображения по поводу извлечения души стали складываться в осмысленную картину. Тогда же я придумал и способ выявления потенциальных покупателей. Способ был до банальности прост. Я решил, что если не могу прийти к самоубийце, то самоубийца должен сам прийти ко мне. Как с той горой, которая не хотела идти к Магомету.
Я завел для этой цели отдельный сотовый телефон, и дал во все крупные газеты города объявление следующего содержания:
«Если вы решили покончить жизнь самоубийством, подождите две минуты и позвоните по этому номеру. Возможно, я смогу предложить вам больше, чем просто смерть».
Через три недели этот телефон впервые издал призывную трель.

7

Я расплачиваюсь за обед и бросаю взгляд на свой новенький хронометр. Времени до встречи остается сорок минут. Более чем достаточно, чтобы преодолеть два квартала пешком. Я не люблю спешить, и терпеть не могу опаздывать. Пунктуальность — это элитное качество.
Я засовываю открытку в нагрудный карман, касаюсь пальцами небольшого, размерами чуть больше пачки сигарет, кожаного кейса. В этом кейсе покоится шприц, заряженный двухпроцентным Богом Снов — морфием. На случай возможных объяснений с правоохранительными органами, в том же кармане лежит справка от врача, в которой говорится, что я болен сахарным диабетом, и мне необходимы постоянные инъекции инсулина. Так что в шприце, как следует из документа, находится Протафан Пенфил, и ничего другого. Я никогда не болел сахарным диабетом — справку я купил у знакомого врача. В мире, где все продается и покупается купить себе болезнь — не проблема.
Я покидаю бар, ловлю на себе взгляд девушки в украинском платье — взгляд профессионального сожаления, взгляд, с первой секунды определивший элитного покупателя, и как следствие, достойного сексуального партнера. Вполне возможно, стоит заглянуть в этот ресторанчик ближе к закрытию, но я прогоняю эту мысль — я понятия не имею, каким будет этот вечер и, главное, каким буду я сам.
Квартал завершается огромным салоном свадебной одежды и сопутствующих причиндалов. За длинной стеклянной витриной стройные девушки-манекены, разодетые в пышные белоснежные наряды всевозможных фасонов и стилей. Точеные головки, застывшие в своей безукоризненности, украшают белоснежные шляпки и веночки, аристократические пальчики спрятаны в перчатки тончайшей паутины. Наряды принцесс на один день. Одеяния невинности на несколько часов. Типичная традиционная ложь — где вы видели девственницу, выходящую замуж?
Я смотрю на идеальные в своих пропорциях личики девушек-манекенов и думаю, что их едва различимые улыбки и надменно вздернутые подбородки идут до кучи к самому наряду, как руководство поведения невесты. Оно и не мудрено, если девушка одевает на свою свадьбу платье, стоящее маленькое состояние — эта невеста не из дешевых, следовательно, и выражению лица не помешает некоторая доля царственности.
Манекены мужского пола слепят глаза дорогими костюмами. Всевозможное сочетание белого и черного. Белая рубашка, черный костюм троечка, белая бабочка. То же самое с черной бабочкой. То же самое с черным галстуком в тонюсенькую косую белую полоску. Полностью белый костюм с белой рубашкой и белой бабочкой. Черный костюм троечка с белым галстуком… Если твоя невеста в этот знаменательный день хочет чувствовать себя принцессой, то почему бы тебе не почувствовать себя полноценным пижоном?
Я рассматриваю витрину и думаю, что если процесс покупки — это получение во владение чего-то за какое-то количество денег или услуг, то что есть бракосочетание, если не покупка жены? Если ты хочешь женщину на одну ночь, ты звонишь проститутке и платишь за каждый проведенный с нею час. Если тебе нужна женщина на всю жизнь (или большую ее часть), ты будешь платить каждую минуту и до конца своих дней. Причем еще не факт, что эти вечные платежи закончатся после развода. К тому же придется раскошелиться на шоу под названием свадьба, только потому, что невеста желает вспомнить свою невинность, а ее родители пустить слезу во время долгих и утомительных пожеланий счастья. Еще придется пообщаться с родственниками, о существовании которых до этого момента не имел понятия, и напоить и накормить всех, кто считает тебя своим другом. Такая вот цена.
Я все еще рассматриваю белоснежные платья и думаю, что в традиции выкупа невесты больше правды, чем кажется на первый взгляд. И еще я думаю, что люди платят огромные деньги за это шоу, не потому что им так уж необходима роспись в паспорте, а только ради возможности пройтись в роскошных одеждах сквозь расступающуюся толпу под аккорды помпезного марша, сесть во главе стола, поднять изящные бокалы, и с благосклонностью и удовлетворением внимать хвалебным тостам и панегирикам. Есть в этом что-то от средневековых балов во французских замках, от королевских приемов, от желания власти и обожания самих по себе. Есть в этом что-то от жажды прикупить еще немного социального статуса и положения в обществе.
Я отворачиваюсь и ухожу прочь. Я думаю, что, утонув в своей иррациональности, ни один человек на земле не сможет себе признаться, зачем именно ему нужна свадьба. И уж подавно не признаются продавцы бракосочетаний — им выгодно рядить свой товар в романтические одежды.

8

Может сложиться впечатление, будто мои отношения с женщинами не длились дольше одной–двух ночей. На самом деле это не так. В силу природы этих связей у меня язык не поворачивается назвать их «романами», но по продолжительности — вполне.
Двадцать лет — это возраст, когда гормоны набирают полную силу и делают запасы на будущее, чтобы потом будоражить инстинкты и тело все оставшиеся годы. Это чистая физиология, и я в этом плане не исключение.
В детском саду я не испытывал трудностей с девочками, никаких сложностей не возникало с одноклассницами в школе, с чего бы мне комплексовать по этому поводу в институте? Сначала ты не отводишь взгляд, потом, бегло взглянув на задачу, пишешь ей решение, потом оказываешься настолько платежеспособным, что ведешь ее обедать не в студенческую столовую, а в такой себе приличный бар, потом приглашаешь в лунопарк на выходные, прихватив бутылку хорошего вина. Далее выясняется, что ты полноправный владелец двухкомнатной квартиры, следовательно, самостоятельный и ни от кого не зависящий человек. Чтобы уложить прилежную студенточку в постель, хватило бы и первых трех пунктов. Иногда даже двух. Но последний просто приклеивает их к тебе. Потому что первое, что думает прилежная студенточка, переступая порог твоего дома, это: «Господи, я могу сюда перебраться! Я могу, наконец, сбежать из этого дурдома под названием общага!.. К тому же с таким парнем!..». Вот ради этой иллюзии они и готовы были спать в моих объятиях.
Так вот и начинались отношения, которые тянулись до тех пор, пока женская половина не начинала хотеть чего-то большего, чем то, что она уже имела. Другими словами, длительность моих связей с женщинами ограничивалась не моей прихотью, а сдержанностью и волей к терпимости моих пассий. Самые терпеливые выдерживали несколько месяцев.
Все всегда начиналось почти одинаково.
—Ну скажи мне…
—Что? — вялая попытка сделать вид, будто я не понимаю, о чем идет речь.
—Ты знаешь. Скажи!
—Слушай, я не в настроении играть в эту ерунду.
Надутые губки, деланная обида.
—Иногда мне кажется, что ты не испытываешь ко мне совершенно ничего! — я всегда знал, что женщины не додумываются до истины — они ее угадывают.
—Я знаю, чем закончится этот разговор, поэтому лучше сразу его прекратить.
—Ты меня не любишь!..
Другой вариант, более короткий, как и срок, который требуется для его созревания:
—Ты меня любишь?
—Собирай вещи.
И последний вариант из этой серии, на мое усмотрение самый подлый, так как подтекст реплики уже навязывает желаемый ответ. Как правило, я слышал эту разновидность выбивания признания в любви от самых нетерпеливых.
—Я тебя люблю.
—Наверное, это замечательно…
Стоит ли говорить, что после подобного наши отношения начинали быстренько сворачиваться. Девушки не понимали, почему это происходит, и на первых порах я пытался им объяснить. Я говорил правду — наши отношения строились на взаимозачете. Я кормил их, поил, одевал и выгуливал — водил по ночным клубам, чтобы они могли наплясаться и надуться коктейлей. Взамен они спали в моей кровати. Мы расплачивались друг с другом услугами. Я удивлялся, почему настолько очевидные вещи не приходят им в голову. Вполне честные отношения. Но и после моих объяснений суть не проникала в их сознания — слезы, рыдания, обвинения в подлости, низости и цинизме. Оказывалось, я бессовестно топтал их чувства, насмехался над самым их сокровенным! Хотя я не помню ни единого случая, когда бы насмехался над поступками или словами девушки, и уж точно никогда над ними не издевался. Как в этом найти смысл? Я и не пытался, я списывал это на обычную женскую глупость и взбалмошность. К тому же, я знал, что все их негодование — откровенное лицемерие. В самом начале наших отношений каждая из них была готова платить сексом за свое жизнеустройство, при условии, что это не будет называться так грубо, а потом им попросту стало этого не хватать. Я не винил их. Такова природа человека — всегда желать большего. Просто я знал им цену и не собирался приплачивать лишнее.
На следующий день после расставания я встречал своих (уже бывших) пассий в коридорах ВУЗа. При моем появлении они бросались в объятья первого встречного, склеивая недоумение на его лице страстным поцелуем. Забавные, они пытались разжечь во мне ревность. Их нервные жесты, сверкающие взгляды, поджатые губки — все это просто кричало: «тебе больше никогда не найти такую, как я!», «пройдет немного времени и ты пожалеешь, но будет поздно!», «хоть в тебе и нет души, но я тебя все равно люблю!», и далее по тексту. Я проходил мимо, улыбался, отпускал учтивое приветствие и высматривал следующую одинокую и прилежную студенточку, склонившуюся у окна над конспектом в ожидании моей помощи.
Разумеется, мои объяснения девушкам о причинах завершения отношений всего лишь часть правды. Основное заключалась в другом — слово «любовь» вгоняло меня в тоску. Этот термин отсутствовал в моей жизни двадцать лет, с чего бы вдруг ему появиться позже? Я не понимал ни смысла этого понятия, ни его предназначения. Безжалостно вычеркнутое мамой из словаря моей жизни, это существительное с большой натяжкой могло бы считаться синонимом секса, но вложить в него что-то другое было мне не по силам — я попросту не знал, какой смысл там быть должен. Вот эти размышления объяснять моим прелестным любовницам я не пытался. Они бы меня не поняли. Да и как им такое понять, если я сам до конца не мог разобраться.
Была и еще одна категория юных особ, которые не считали, что термин «любовь» должен освещать им путь, словно прожектор локомотива в ночной тьме. Эти, как только их обоняние улавливало флюиды моего материально-обеспеченного начала, еще охотнее шли на контакт. Будучи не по-женски практичными, и излишне нетерпеливыми, они пытались сразу взять быка за рога, то есть меня за яйца — не проходило и месяца, как их речь, минуя признания в любви, и выбивания оных из меня, переходила прямиком к разговорам о свадьбе. Таких я отшивал еще жестче. Не потому что считал их излишне наглыми, а потому что ни одна из них не стоила столько, сколько по моим представлениям может стоить супружеская жизнь.
Ну а потом… Как только из моей жизни исчезала одна особа, уже на следующий день в поле зрения появлялась другая. У меня хорошая память и я прекрасно помню всех своих пассий. Мои нагленькие продавщицы, мои нежные покупательницы. Их было примерно по пять-шесть на год. Все они рано или поздно одинаково хотели перераспределить цены, не понимая, что эту привилегию я закрепил исключительно за собой. Все они были одинаково милые и хорошенькие, но между нами всегда была пропасть, о существовании которой никто из них не догадывался.

9

Я сворачиваю с проспекта и направляюсь вглубь спальных кварталов. Здесь, между однотипными девятиэтажками, больше деревьев и пустого пространства, но рекламные плакаты и зазывающие вывески все равно мелькают часто. Мир заботится о том, чтобы ты хотел приобретать даже во сне.
Примерно в сотне метров от меня две дороги сходятся в единую трассу, очерчивая собой травяной треугольник. Трасса уходила влево и ведет, судя по всему, на объездную. На том парковом пятачке растет старый одинокий тополь, а перед ним торчит высокая ребристая конструкция. В самой верхушке этой решетчатой мачты примерно на уровне второго этажа огромный экран вещает несущимся навстречу водителям рекламные ролики. Разноцветный журнал мягко перекидывает листы и, наконец, закрывается стеклянной запотевшей обложкой. Модный водочный бренд преподносят, как средство расширения кругозора. Идет слоган, что-то вроде: «его хочется читать снова и снова». Внизу мелко и невнятно добавляется, что в большом количестве алкоголь приводит к плачевным результатам. Очень актуально для водителей.
С левой стороны улицы у магазина табачных изделий плавно и величаво вращается на шесту параллелепипед в форме пачки сигарет. На нем коричневый верблюд, такой милый и симпатичный, почти в полный размер, на фоне желтой горячей пустыни. Под его копытами Минздрав тихонько предупреждает об опасности никотина. Ни слова о том, какой доход получает государство от продажи табачных изделий. То есть от налога на торговлю табаком. Никто никогда не говорит о том, какую прибыль приносит продавцам отравы дохлое здоровье покупателей. Все верно — хочешь купить яду — покупай. В мире, где все продается и все покупается свобода выбора товара — первостепенное право покупателя. За это право продавцы готовы перегрызть друг другу глотки.
Я оставляю позади верблюда и думаю о том, что поговорка «здоровье за деньги не купишь» не совсем верна. Точнее, не совсем честна. Если у тебя достаточно денег и тебе катастрофически не хватает жизненной силы, ты можешь немного ее себе купить. Всегда можно приобрести лучшие лекарства. Или стационар в лучшей клинике. Или операцию у лучших специалистов. Или курорт в Швейцарии. Или титановые кости. Или фарфоровые зубы. Или грудь третьего размера… Хотя, грудь — это уже из области косметики, так сказать, из области «модернизации тела». О, эта территория оказалась для врачей золотой жилой. Пластическая хирургия оперирует астрономическими расценками, а торгует даже не здоровьем (а иногда и во вред здоровью) — всего лишь внешним видом. Фантастические фильмы про киборгов уже в наше время отчасти реальность. Скоро — уже очень скоро мы будем посещать салоны коррекции тела, и слоганом человечества будет что-то типа: «богатый, значит красивый», «купи себе тело Аполлона», «сексуальность Венеры — цены приемлемы». Ну да то в будущем, а сейчас… Здоровая почка стоит шесть тысяч «зеленых», здоровая печень — двенадцать. Если ты допился до цирроза и у тебя есть много денег — выброси к чертям свой размочаленный орган и поставь новый. И жри дальше свой алкоголь. Минздрав предупреждает только бедных. Ты покупаешь — ты живешь. Правда, пока еще нельзя купить мозг, но и это не за горами. Если что-то купить нельзя сейчас, то спустя какое-то время оно обязательно будет продаваться — третий закон торговой динами.
По правую руку тянется высокая кованая ограда клиники. Больничные корпуса едва виднеются за густым парком кленов и лип. Узкие тропинки, усыпанные мелким гравием, изрезали плотный травяной настил. По ним неспешно прогуливаются пациенты — люди, явившиеся купить немного здоровья.
Я опускаю руку в правый карман плаща и ощущаю прохладу рукояти ножа. Это отличный раскладной нож от немецкой конторы с двухсотлетним стажем производства орудий смерти. Я ничего не имею против высокопробных образцов холодного оружия отечественных производителей, но их изделия невозможно найти в продаже. У моего ножа черная алюминиевая рукоятка с рифлеными вставками из кратона, едва заметно изогнутое вниз и слегка ассиметричное кинжаловидное лезвие длиной в семьдесят миллиметров. Не броский, но очень качественный нож. Таким инструментом легко вскрыть живот и достать отработавшую свое печень.
Я прохожу последний пролет кованой ограды клиники и думаю, что в торговле человеческими органами кроется больше смысла, чем это видно на первый взгляд. В сущности, рассказы людей, купивших себе чужие органы, в свое время натолкнули меня на решение задачи с куплей-продажей души. Эти истории сводятся к тому, что человек, получивший новое сердце, начинает ощущать изменения в своих привычках, в поведении, в характере и даже в воспоминаниях. Словно сущность донора проникает в сущность реципиента. Происходит смешивание душ.
Сердце для пересадки, как правило, берут у только что погибших людей. Например, после автокатастрофы. Его быстренько извлекают, и пулей на операционный стол, где благодарный пациент–покупатель с нетерпением ждет свой новым мотор. Разве медсестра, или врач-кардиолог, или сам хирург расскажут своему пациенту, что вместе со здоровым сердцем ему вошьют в грудную клетку целую жизнь несчастного донора? Разумеется, нет — каждый продавец немного мухлюет, стараясь показать свой товар лучше, чем он есть на самом деле. Так что ночные кошмары с крушением автомобилей и размозженными головами становятся для отходящих после операции пациентов полной и неприятной неожиданностью.
По правую руку бакалейная витрина, в железных эмалированных ванночках разложены куриные потроха. В первом контейнере отрубленные головы с навеки закатившимися глазами. Во втором бледные крылышки с голубыми прожилками. В третьем окорочка с розово-серым мясом на срезе. В четвертом мозаика черно-бардовых сердечек — бесполезные оболочки куриных душ. Филе грудинки нигде не видно, видать ее отправляют в магазины посерьезнее.
Я оставляю позади бакалейную лавку, ровняюсь с малюсеньким павильоном косметики, и вспоминаю разговор с врачом-массажистом, который случился со мной пару лет назад.
Я лежал у него в кабинете задницей к верху на массажном столе, а он втирал мне в спину крем Дикуля. Слово за слово у нас завязался разговор на всякие медицинские темы. Сначала мы поговорили про иглоукалывание, прошлись по пищеварительному тракту и бактериям, подошли к механизму расщепления пищи, и извлечения из нее энергии, добрались до мускулатуры. То есть, я спрашивал, а он достаточно доходчиво объяснял. После краткого экскурса в принцип накопления мускулами энергии я спросил:
—А как с сердцем? Оно же мускул. Оно тоже накапливает энергию?
Врач затих на целую минуту. Он продолжал продавливать локтями борозды вдоль моего позвоночника, выжимая из меня приглушенные стоны, но сам не произносил ни звука. Я уже было подумал, что он обиделся на столь глупый вопрос, но оказалось, он попросту размышлял. Наконец, врач ответил задумчиво:
—Понимаешь, с сердцем все очень сложно… В принципе, современная медицина его так же мало знает, как и мозг. То есть, сам механизм работы сердца изучен досконально, но понять, почему оно бьется, что этим управляет — этого не знает никто. Очень долго считали, что сердцем управляет специальная область мозга.
—Но если голову отрубить… сердце же будет еще некоторое время биться, — возразил я.
—В том-то и дело. Вполне возможно, что сердце управляет собой само…
Этот разговор случился давно, но я помню его так, будто мы поговорили пять минут назад, потому что в тот момент я как-то почувствовал, что если душа, как некая субстанция, где-то и находится в человеческом теле, то этим местом может быть только сердце.
Примерно в тоже время я добрался до кровавых ритуалов майя. Все-таки народ, бесследно исчезнувший в десятом веке, чего-то понимал в человеческих душах. Они даже технические нюансы мне подсказали. В их методике извлечения души не было ничего сложного, так что я не опасался, что мне не хватит квалификации и опыта в подобных делах. А способ такой: надо сделать глубокий прорез ниже последнего ребра, засунуть в этот разрез руку, потом резко вырвать сердце и съесть его, пока оно еще бьется. Не успеешь — и душа навеки покинет свою обитель.