Немец : Идеальный покупатель (главы 10 - 13)

10

Когда впервые зазвонил телефон «горячей линии самоубийц», я даже растерялся. Не потому, что не ждал звонка, а потому что не рассчитывал услышать его так скоро. Все же затеянный мною проект был довольно грандиозной штукой, и я настраивался на долгий срок его реализации.
В тот момент я был дома и не опасался, что мой разговор кто-нибудь услышит. Я нажал кнопку соединения и сказал в трубку:
—Если вы звоните, потому что увидели этот номер в объявлении, то я вас слушаю. Если нет, то положите трубку.
—Да… — послышался неуверенный мужской голос. — Я насчет… вашего объявления…
Голос на другом конце провода, скорее всего, принадлежал подростку, было в нем что-то еще не огрубевшее, эдакие юношеские гармоники. И еще звонивший как-то странно растягивал слова.
—Вы решили покончить жизнь самоубийством?
—Дело в том… что я… уже… Весь пузырек… а потом я увидел… газету… и подумал… что такое можно мне… предложить… перед смертью?..
«Проклятье», — подумал я и решил разозлиться.
—Ты сожрал целый пузырек каких-то таблеток, а потом тебе стало интересно, что же я такое могу предложить? Ты что, не грамотный? Там же написано черным по белому: «подождите две минуты и позвоните по этому номеру». Понимаешь, осел, о чем речь? Написано позвонить до того, как ты покончишь со своей никчемной жизнью, а не после.
—Но… Я просто не знал, как убить последние минуты и взял газету… — наверное, мой выпад подействовал на него отрезвляюще — его речь стала связанней, в ней почувствовалась тень растерянности. — А там объявление…
—Придурок малолетний. Если тебя в момент отхода в мир иной интересует какое-то объявление, то не кажется тебе, что ты поспешил с желанием расстаться со своей поганой душонкой? Неужели ты и вправду надеешься услышать от меня какие-то предложения? Зачем тебе что-то предлагать, если ты одной ногой уже в могиле? Да куда там «одной ногой»! Ты весь уже там! Ты. Уже. Труп.
—И… что же делать?
—Звони в службу спасения, в скорую помощь, гробовщику или священнику. Принеси жертву богине Иштаб. Мне, если честно, плевать, что ты будешь делать.
Я выключил телефон и бросил его на диван. Сходил на кухню, взял в холодильнике пиво, вернулся в комнату и упал в кресло. Злоба не могла пройти — ее попросту не существовало, а легкая досада растворилась в первом же глотке. По сути, малолетний самоубийца позвонил, дабы поставить меня в известность, что его душа прямо сейчас отходит в мир иной и, стало быть, не видеть мне ее, как своих ушей. Ни себе, ни людям. Дерьмовый продавец.
Если ты плохой покупатель — ты не нужен этому миру, если ты никудышный продавец — этот мир не нужен тебе. Не мудрено, что ему было сложно ужиться в обществе. Не удивительно, что он решил распрощаться с тем обществом на веки вечные.
Я пил пиво и думал, что нелогичность поступков людей всегда вызывала во мне едва ощутимое раздражение, но никогда оно не выходило за пределы моего контроля. Все дело в том, что за долгие годы жизни среди обычных людей я научился подражать их реакциям. Их агрессии. Их радости. Их ненависти. Я научился из легкого желания улыбки выжимать искренний смех, из едва заметного чувства досады — слезы. Это была вынужденная мимикрия, приобретенное хамелеонство. Моя с мамой жизнь была тайной, которую требовалось тщательно скрывать. Причем, я понятия не имел, что именно и почему мы прячем. Много лет это оставалось для меня неразрешимой загадкой, которую я, в конце концов, отчаялся разгадать. В результате такой образ жизни превратил мое существование в некий странный спектакль, в котором актер только делает вид, что играет, хотя на самом деле не имеет ни малейшего представления, в чем суть той постановки, и какая у него роль. Я чувствовал себя человеком-невидимкой, которому приходится наносить на лицо тональный крем и надевать солнцезащитные очки, чтобы люди думали, что у меня есть настоящее человеческое лицо, а за черными стеклами скрываются обычные глаза. Наверное, когда я решил купить чью-то душу, я понял, что мне надоело изображать перед посторонними эту бесконечную трагикомедию. Мне казалось, что я готов получить душу самоубийцы и провести колоссальную работу по приведению ее в порядок, только для того, чтобы стать, наконец, хоть кем-то настоящим, кем-то реальным.

Спустя месяц этот телефон снова подал голос. День клонился к вечеру, я сидел в тихом баре и в одиночестве тянул голландское пиво. Я нажал кнопку и сказал в трубку:
—Если вы звоните, потому что увидели этот номер в объявлении, то я вас слушаю. Если нет, то положите трубку.
—Не очень то приветливо, — отозвался девичий голос. — Но да. Я звоню, потому что увидела объявление в газете.
«Мимо», — подумал я, неохотно спросил:
—Вы собираетесь расстаться с жизнью?
В баре было достаточно тихо, мой голос отчетливо разносился по помещению и бармен скосил на меня глаза.
—Я… я не знаю. В последнее время я часто задумываюсь о том, что же меня в этой жизни держит и не нахожу ответ. Я думаю, что если уйду… ничего не изменится. Никому даже не станет грустно…
Мне показалось, что эта девушка брюнетка с большими грустными глазами. Я не знаю, откуда взялся такой образ — он просто возник у меня в голове.
Интонация ее речи указывала, что эта потенциальная самоубийца еще не дошла до той грани, после которой действительно можно отважиться на смерть. Очевидно, ей просто нравилось думать, что она может распрощаться с жизнью по собственной воле. Подобные ситуация часто встречаются в той или иной степени, они дают людям иллюзию, что их жизнь полностью им подвластна, что они эдакие маленькие божки, местечковые творцы своего «я», способные самостоятельно распоряжаться собственной судьбой и жизнью. Я не собирался подыгрывать ей в том заблуждении. Ко всему прочему она была женщиной — то есть изначально выпадала из списка моих клиентов. Я решил с ней не церемониться.
—Я не верю, что вы готовы покончить с собой. Вы сомневаетесь, а человек, дошедший до предела, не имеет и тени сомнений. Все человечество живет в сомнениях, ищет смысл, не находит и ищет снова. Если это самое человечество в один прекрасный момент наложит на себя руки, то искать смысл будет уже некому. Так что, положите трубку, уважаемая, и не морочьте мне и себе голову.
На другом конце повисла пауза недоумения. Я скосил глаза на бармена и увидел, что он с улыбкой следит за моим разговором, но говорить тише мне не позволяла профессиональная гордость «специалиста службы экстренной помощи самоубийцам».
—У вас странные способы психологической поддержки, — наконец сказала девушка.
—Нет. Я не оказываю психологическую помощь самоубийцам. У меня другие цели.
—Вот как?.. И что же?.. Кто вы тогда?
—Я частное лицо, которое может предложить сделку настоящему самоубийце.
После секундной паузы размышления девушка продолжила:
—Именно поэтому я вам и позвонила. Мне стало интересно, что же вы можете предложить. Скажете?
—Нет.
Еще одна пауза, потом задумчивая фраза:
—Я понимаю… Вы специально не говорите, так ведь? Это для того, чтобы у человека, решившего покончить с собой, вызвать хоть какой-то, пусть совсем крохотный, интерес. Дать ему понять, что его в этой жизни все-таки что-то интересует. Возможно, у вас и нет ничего. Это просто такой психологический трюк, так ведь?
—У вас отлично развито логическое мышление. Но вы не правы.
—Я вам не верю.
—Ваше право.
—Можно, я вам позвоню еще?
—Думаю, не стоит.
—А если я все же решу покончить с жизнью? Вот буду сидеть в ванной с бритвой в одной руке и телефоном в другой — тогда можно?
Я вдруг почувствовал усталость от этого диалога.
—Хорошо. В такой ситуации можете позвонить еще. Прощайте.
Я выключил телефон, шумно выдохнул. В бокале оставался глоток пива, я влил его в горло, встал и подошел в барной стойке расплатиться.
—Не надо, — сказал бармен, наблюдая, как я достаю из кармана деньгами. Он внимательно смотрел мне в глаза. — Считайте, я вас угостил.
На моем лице, очевидно, отразилось непонимание. Бармен едва заметно улыбнулся, продолжил:
—Хорошее дело делаете. Когда мне было шестнадцать, я вскрыл себе вены по дурости… Еле откачали.
«Черт знает что», — пронеслось у меня в голове.
Я развернулся и спешно покинул бар.

На следующий день телефон «горячей линии самоубийц» опять запиликал. Был поздний вечер, я собирался ложиться спать, и расхаживал по квартире в одних трусах. Я нажал кнопку и сказал свое дежурное приветствие.
—Это вы?.. — донеслось из трубки. Голос был мужской.
«Разумеется, это я», — трудно найти более идиотский вопрос.
—Только я отвечаю по этому телефону. Вам нужен кто-то другой?
—Нет, нет! — поспешно заверили меня на другом конце провода, и мне друг показалось, что я знаю этот голос. — Конечно вы… Я звонил вам месяц назад.
«Ну разумеется. Парень, проглотивший пузырек каких-то таблеток».
—А. Да, я тебя помню, — произнес я равнодушно. — Ты решил повременить с самоубийством?
Парень хохотнул, прочистил горло. Казалось, он немного нервничает, словно ему надо объясниться в любви девушке, а он не знает, с чего начать.
—Да, я решил, что поторопился с этим, — ответил он. — Я поэтому вам и звоню… Я подумал, вам будет интересно узнать. Я… все еще здесь.
«Вряд ли», — безразлично подумалось мне.
—У вас, конечно, странные методы, — парень снова хохотнул, — но я вас понял — какое сюсюканье может быть, если человек уже одной ногой в могиле. В такой ситуации, конечно, нужны только быстрые и… сильные меры. Вот вы на меня наорали тогда, мне аж мозги прочистило, и что? Я взял и позвонил в скорую. А они взяли и успели приехать, представляете? Когда это скорая помощь успевала, а тут успела!
—Действительно странно.
—Когда я лежал в больнице, мне брат книгу принес, я его попросил. Вы тогда сказали «принеси жертву богине Иштаб», и эта фраза, словно заноза мне в голову засела. Я все думал, что же это значит? А потом брата попросил узнать, он в интернете вычитал, что это богиня самоубийц у майя была. Стало жуть как интересно, я его и попросил про древние племена Америки книгу принести. Вот весь месяц про них и читал. И про ацтеков и про инков. Даже не думал, что так интересно будет…
—Сколько тебе лет? — перебил я его.
—Э-э… пятнадцать.
—Ну и как? Ты собираешься остаться в этом мире, или до следующего расставания с девчонкой?
—Нет, — заверил он меня довольно уверенно. — Я понимаю теперь, что большей глупости в жизни не делал. Вот и звоню вам тоже… сказать спасибо…
—На здоровье. Прощай.
Я выключил телефон и повалился на кровать. Я лежал, накрыв голову подушкой, и думал, что в своей глупости люди готовы найти любую логику, кроме единственно верной. Скажи я им прямо, что собираюсь купить у них душу, и они будут уверенны, что это психологический трюк, призванный отвернуть их от самоубийства. Например, подумают, что если я покупаю у них душу, то эта самая душа все же имеет какую-то ценность, тем самым даю понять, что и жизнь их чего-то стоит. И, главное, доказывать что-либо бесполезно — в собственное заблуждение человек верит намного сильнее, чем в железную логику постороннего. Людские иллюзии — это самый что ни на есть лабиринт Минотавра. Попробуй сунуться туда с логикой и здравым смыслом, и тебе этот смысл тут же оттяпают по самые уши.
Я размышлял над ситуацией, в которую завело меня желание приобрести душу, и начинал склоняться к мысли, что выбранный мною метод поиска самоубийц, возможно, вообще не приведет к продавцу. Эта мысль не добавляла оптимизма, но ничего лучше у меня не было.

На следующий день снова позвонила «девушка с грустными глазами». На мое стандартное приветствие, она ответила с ноткой озорства в голосе:
—Все еще не скажете мне, что вы там предлагаете самоубийцам?
—Нет.
—Я и не надеялась…
—Зачем вы звоните? Вы что, сидите в ванной с бритвой в одной руке и телефоном в другой?
Она засмеялась.
—Нет. Просто хотела проверить, работает ли еще служба помощи собравшимся расстаться с жизнью.
—Как видите, я на посту.
Девушка помолчала секунду, продолжила:
—Скажите, а сколько людей вы спасли?
—Я бы не назвал это спасением.
—Ну не важно… Отвратили от самоубийства. Сколько?
—Вас считать?
Она снова замолчала на мгновение, ответила:
—Да… разумеется. Конечно.
—Двоих.
—Двоих… — повторила она. — Знаете, я вам немного завидую. Наверное, это чудесное чувство — знать, что ты кого-то спасаешь…
«Проклятье».
—Я никого не спасаю.
—Мне кажется, вы очень благородный человек. Вас раздражают слова благодарности, так ведь?
—Совершенно верно. К тому же они не заслуженные.
—Можно узнать, как вас зовут?
—Нет. Прощайте.
Я выключил телефон. Я прямо чувствовал, как крепнет во мне уверенность, что весь этот цирк ни на йоту не приближает меня к продавцу.
В тот момент я вдруг осознал — так было всегда. С самого раннего возраста. Еще в детском саду, а потом и в школе окружающие видели во мне совершенно не то, чем я был на самом деле. Они видели холодного, немногословного, даже циничного человека, но при этом не жадного и легко идущего на материальные жертвы, а это в их понимании было куда важнее нелюдимости. Мои подарки они принимали как доброту, мое участие в их жизни за щедрость души. Моя же замкнутость и жестокость в их представлении были всего лишь панцирем, под которым сокрыто большое и доброе сердце. Они не понимали, что видят актера, а потому верили его игре. Откуда им было знать, что этот панцирь — все, что у меня есть?.. Одним словом, хотелось мне того или нет, но зрители всегда вкладывали в мои поступки иной смысл, потому что множили их на собственную иррациональность.
Я стоял у окна, смотрел на проходящих по улице людей и думал, что я — величайшее заблуждение человечества. Самая невероятная иллюзия всех веков и народов. Я не хотел их обманывать. По крайней мере, не хотел этого специально, но результат оказался колоссальным — люди, которые меня окружали, видели во мне носителя настоящей души. В моем сердце, пустом, словно пересохший колодец, они находили гейзеры любви и великодушия. Мне ничего не оставалось, кроме как заполнить тот колодец хоть чем-то. В тот момент я осознал, что просто вынужден купить себе душу.

11

Сквозь высокую кирпичную арку я сворачиваю во двор. Сталинские пятиэтажки стоят квадратом, плотно примыкая друг к другу углами. Единственный вход во двор через эту арку. Вверху, словно смотришь со дна колодца, ослепительный квадратный оттиск неба.
В самом центре двора небольшая лужайка, на ней древний одинокий тополь. Там же плотно вгрузшая в землю трухлявая лавочка. Я осторожно сажусь на нее и смотрю на часы. У меня в запасе десять минут — есть время перевести дух и собраться с мыслями.
Оглядываюсь по сторонам и отмечаю, что этот двор — островок умирающего вне торговли мира. Последний участок пространства, где ничего не продается и не покупается. Не потому, что это невозможно купить, а потому что покупать это никто не станет. Цивилизации этот архаизм не нужен. Цивилизация предусмотрительно обтекает этот пятачок бесполезной материи и бурлит в стороне. А здесь остается жизнь, вымирающая словно динозавры. Исчезающая, как неверный виток эволюции.
Старые стены из красного кирпича давно потеряли свой цвет, превратились в текстуру грязно-розового колера, испещренные черными молниями трещин. Растресканая дверь подъезда с пятнами бурой отслоившейся краски висит на одной петле. Сморщенные перекошенные окна, местами зияющие темными дырами разбитых стекол. Ни одной вывески, ни одного плаката, из окон не долетает реклама по радио — ничего.
Мне вдруг приходит на ум, что этот островок внеторговой жизни не умирает, а давно уже мертв. Я застал момент его разложения. В этих домах нет признаков жизни реальных людей, живых людей. А если кто-то и обитает за этими стенами, то он доживает последние дни, распадается, крошится вместе с ветхими кирпичами. Следом я думаю, что здесь может жить кое-кто еще — человек, который балансирует на грани жизни и смерти. Например, «девушка с грустными глазами». Или «старик», решивший продать свою душу. Несостоявшийся самоубийца, которому не хватило для смерти сил и сумасшествия. Или сломленный человек, отчаявшийся искать свое место среди людей, а потому ко всему безразличный. Кто-то, кто считает себя старой кирпичной кладкой и ждет, когда последний осколок кирпича превратится в пыль. Просто существует, чтобы потом тихо исчезнуть.
Я достаю открытку с фотографией женщины в черном платье и мужчиной в строгом френче, всматриваюсь в их лица. Я думаю, что эти люди вполне могли бы жить в таком доме. Слишком упрямые и несгибаемые, чтобы так и не найти свое место в мире людей. Слишком независимые, чтобы нуждаться в других. Слишком гордые, чтобы кого-то любить. Слишком гуманные, чтобы позволить кому-то любить их, потому что безответная любовь приносит боль и страдания — так об этом пишут в книгах романтического толка. Наверное, так бы об этом думал я, если бы у меня была душа…
Я думаю, что моя мама, если она жива, где-то именно так и существует. Тихо и величественно стареет вместе со стенами, и когда-нибудь станет оттиском на никому не нужной фотографии. Я думаю, ей катастрофически не хватало сумасшествия и иррациональности, чтобы жить жизнью обычного человека. Я думаю, что если мой отец жив, то он похож на «старика», который готов продать свою душу.
Я смотрю на часы, прячу открытку в нагрудный карман, подымаюсь и иду к подъезду с болтающейся на одной петле дверью. Я думаю, что если не смогу купить себе душу, меня ожидает такая же участь. Я не чувствую страха от возможности исчезнуть бесследно, но эта мысль, словно холодная слизь, обволакивает легкие, мои внутренности вязнут в ней. Мое рациональное естество спорит с инстинктом самосохранения, и последний легко побеждает — он говорит, что подобная жизнь неестественна. Он кричит, что от подобной жизни нужно бежать, как от заразной болезни, спасаться. Он утверждает, что если для восстановления гармонии мне придется съесть живое бьющееся сердце, я, не задумываясь, запихаю его себе в рот и, буду жевать, пока не проглочу последний кусочек. Иначе я вымру, как динозавры. Исчезну, как тупиковая ветвь эволюции. Рассыплюсь в прах, как рассыпаются эти кирпичные стены.
В шесть лет я не мог знать, как восстановить гармонию. Сейчас я знаю это абсолютно точно.

12

«Девушка с грустными глазами» взяла за правило звонить мне с регулярностью примерно раз в месяц. В конце концов, я начал привыкать к ее звонкам. Они даже перестали меня раздражать. Я понял, что она, скорее всего, абсолютно замкнутая в себе особа, и мой голос на другом конце вселенной звучит в ее трубке очень знакомо, словно я единственный близкий ей человек. В каком-то смысле, она была права — я ведь тоже достаточно нелюдим.
Невозможно полностью спрятать одиночество, единичные корпускулы той субстанции все равно просачиваются наружу. Они могут быть в интонациях голоса, в изгибе шеи, во взгляде, в движении пальцев — в чем угодно. Девушка чуяла во мне крупицы знакомого ей состояния и думала, что я спасаю людей, чтобы спастись от собственного одиночества, спастись от себя. И этим я был ей близок и понятен.
—Ну и как продвигаются дела со спасением душ?
—Вяло.
—Сейчас зима. Активность самоубийств падает.
—Похоже на то…
—Скажите, а зачем вы это делаете?
—Вы о чем?
—Ну… я о том, что вы спасаете души.
—Я их не спасаю.
—В любом случае именно так и выходит. Зачем?
—У меня есть на то причины.
—Не скажете?
—Нет.
—Я и не надеялась…
Я разговаривал с ней и думал, что за год ее регулярных звонков наши отношения оформились во что-то большее, чем случайное общение двух одиночек. Это стало походить на дружбу. Не в том понимании, которое люди обычно вкладывают в это слово. Дружба предполагает ответственность, которой мы себя не обременяли. Мы не могли ничего требовать друг от друга. Не могли ничего обещать. Не могли злиться, прощать или обижаться. «Девушка с грустными глазами» была уверена — я делаю большое и важное дело, и ей хотелось быть к нему причастным. Она думала, что мы смотрим в одну сторону, и это делало нас если не друзьями то, по крайней мере, соратниками. А я думал, что ее звонки меня не обременяют, и что мне совсем не в тягость сказать ей пару слов. Я не собирался разочаровывать собеседницу в ее иллюзии. Я думал, что вполне возможно, она когда-нибудь кого-то спасет. И если она это сделает, то в этом будет смысл. Не мой смыл — ее.
—А где вы живете?
—Это важно?
—Нет… А я живу в старом доме. Таком старом-престаром доме, который скоро снесут и построят на его месте новую девятиэтажку… Возможно, дадут мне там квартиру… По-крайней мере обещали… Скажете, как вас зовут?
—Нет…

Самоубийцы звонили тоже. Не часто, но звонили. Как правило, это были или полные психи-неврастеники, или обожравшиеся транквилизаторами дауны. Первые сходу орали в трубку, что я не могу ничего им предложить, потому что в этот дерьмовом мире ничего не стоит и ломаного гроша. Захлебывались, брызгали слюной и продолжали орать, что они меня раскусили — я вонючий легавый пес, работающий на психиатрические больницы. Орали, что они туда не вернутся и мне их не остановить, бросали трубку и больше не перезванивали. Вставить в их тираду хотя бы слово было попросту невозможно. Вторые мычали в телефон, потом начинали несвязно бормотать, мои слова воспринимали, как эхо потустороннего мира, приходили в ужас и так же отключали связь. Одним словом, среди этого контингента невозможно было даже пытаться искать продавца.
Только однажды позвонил парень, с которым у меня состоялся членораздельный разговор. После моего стандартного приветствия, он сказал:
—Да. Я по объявлению. Да. Я собрался выкинуть свою жизнь на помойку. Что у вас есть для меня полезного?
—Прежде всего, деньги.
—Деньги. Да. Зачем мне деньги? Зачем деньги трупу? Бред.
—Если вы меня выслушаете до конца, то все поймете. Вы согласны меня выслушать? Это не долго.
—Я слушаю. Да.
—Во-первых, деньги я не собираюсь отдать вам просто так. Я собираюсь у вас кое-что купить. Деньги вы можете потратить еще при жизни. Можете оставить их друзьям, или родственникам. На них вы можете позволить себе кругосветное путешествие на большом теплоходе, или полет на околоземную орбиту. На эти деньги вы сможете купить себе все, что вообще можно за деньги приобрести. Я лишь ограничу срок, в течение которого вы должны их потратить.
—Да. Срок. Почему?
—Потому что потом я потребую у вас то, что вы мне продадите.
—Понятно. И что я вам продам?
—Душу. Мне нужна ваша душа.
Легкая пауза.
—Душу. Да. Вы Дьявол? — в его голосе не было и тени иронии.
—Нет. Никаких потусторонних заморочек.
—Да. И как я? Без души?
—Никак. Строго говоря, вместе с душой, которую я заберу, вы потеряете и жизнь. Пока, к сожалению, нет иного способа извлечения души. Вас придется умертвить, а потом извлечь душу. Но разве это вас пугает? Вы же все равно хотите покончить с собой, при этом ваша душа просто растворится в окружающем мире. Я обещаю, что ваша смерть будет быстрой и безболезненной.
—Да. Понятно. Мне надо подумать.
—Конечно. Звоните, когда примете решение.
Прощаться парень не стал, просто выключил телефон. На следующий день позвонил снова, выслушал мое приветствие, сказал:
—Да. Я подумал. Человек не может скупать души. Бред. Если вы их скупаете, значит Дьявол. Я раньше не верил. Я думал бред. Но раз есть вы, значит, есть и он — Бог. Да. Значит, все правда. И про самоубийство тоже правда — гореть в аду. Да. Я не продам вам свою душу.
—И вы больше не собираетесь выкинуть на помойку свою жизнь?
—Нет. Грех. Я не буду о вас скрывать. Все узнают, что по этому телефону обитает Дьявол. Да.
И короткие гудки.
«Девушка с грустными глазами» позвонила мне через неделю и осведомилась, спас ли я кого-то еще.
—Похоже, что так, — ответил я ей. — Парень, который постоянно говорит «да». Он решил, что я Дьявол.
Она рассмеялась.
—Что вы ему такое сказали?!
—Предложил нечто, предназначенное только для самоубийц.
—Представляю, чего вы ему наговорили!..
Ей все это казалось забавным, а я чувствовал, что моя идея с поиском продавца среди самоубийц трещит по всем швам и грозит в скором времени развалиться полностью.
К тому времени я окончил институт, защитил диплом и вяло размышлял над целесообразностью поиска работы. Нужно было чем-то заниматься, но в первую очередь я все же хотел довести до финала дело с покупкой души, или же окончательно убедиться в несостоятельности той идеи, потому с работой решил повременить.

А спустя пару дней мне позвонил «старик».
Я не знаю точно, почему его так назвал. У него был голос пожилого мужчины. Вернее, голос уставшего, ко всему остывшего человека. Бесцветный такой тембр, давно растерявший жизненную силу, но при этом все еще твердый и уверенный. Этот голос мог принадлежать и старику, и человеку в возрасте и просто сорокалетнему мужчине.
У нас состоялся продуктивный разговор деловых людей.
—Итак, молодой человек, что вы предлагаете самоубийцам?
—А вы что, собрались покончить с собой?
—Именно. И не спрашивайте, почему. Мне достаточно лет, чтобы иметь причины и… не вдаваться в объяснения. Итак, я вас слушаю: что вы предлагаете?
—Деньги. Или что-то, что можно за деньги купить.
—Интересно. Деньги. У вас много денег?
—Достаточно. Достаточно, чтобы купить участок на Луне и построить там герметичный средневековый замок, а на сдачу приобрести межпланетную яхту.
—Понятно. И зачем вам это надо?
—Взамен я хочу, чтобы человек отдал мне свою душу. То есть, речь идет о сделке. Вы мне душу — я вам деньги. Если вы все равно собрались с ней расстаться, то почему бы ее не продать?
—Понятно. Весьма интересно. И логично. А каким образом вы собираетесь получите мою душу? Меня интересует сам механизм. Технология, так сказать.
—К сожалению, вашу душу я получу, только убив вас. Я вскрою вам грудную клетку, вырву сердце и… в общем, мне придется его съесть.
—Весьма-весьма интересно…
Его голос оставался серьезным, в нем не было даже намека на удивление или иронию.
—Не думайте, что я маньяк-убийца, — поспешил я заверить его. — С этими ребятами у меня ничего общего нет. Я не испытываю потребность в уничтожении и насилии.
—Понятно. Но я так и не думаю. И знаете почему? В ваших словах присутствует парадоксально гармоничная логика. Вы все продумали заранее, наверняка ищете… продавца души не первый год, разработали для этого целую систему — объявления в газетах… Доказали себе, что душа находится в сердце, и что для ее извлечения вполне возможно прибегнуть к древним методам давно исчезнувших цивилизаций...
«Старик» выказывал не дюжую проницательность. Я не пытался его перебить. Он продолжил:
—Понятно. Что ж… Вполне возможно, мы найдем общий язык. Я могу предложить вам свой товар. Приходите завтра в шестнадцать ноль ноль по этому адресу…
—Хорошо. Я буду. Но, вы ничего не сказали о цене?
—Мы поговорим об этом завтра. Вполне возможно, я отдам вам товар бесплатно.
Мы коротко попрощались, я выключил телефон и откинулся в кресле. Пару раз я прокрутил в голове этот разговор, не смея поверить в свою удачу.
Потом встал и пошел править нож. Я чувствовал, что на завтра он мне пригодится.

13

В подъезде так тихо, что кажется слышно, как крошится старый кирпич.
Я поднимаю руку, собираясь постучать в массивную дверь. Звонка нигде не видно. Стены по обе стороны от двери усеяны посланиями дебильным гришам, распутным машам, уродам-реперам и придуркам-панкам. Эти граффити тянутся по стенам лестничных пролетов и вниз, и вверх. Некоторые написаны маркером, другие процарапаны чем-то острым. Наскальная живопись вымершей цивилизации.
Я стучу костяшкой пальца и слышу, как гулкое эхо улетает вглубь помещения. Через минуту дверь открывается, и я вижу перед собой пожилого мужчину среднего роста. Он смотрит на меня спокойно, даже равнодушно. У него взгляд хищной кошки — внимательный, осторожный и бесстрастный. Лицо практически без морщин, но цвет кожи отдает нездоровой серостью, словно ее обладатель пол жизни прятался от солнца. В волосах много седины, они темно-каштановые и прямо усеяны белыми перьями. Я отмечаю, что у меня такой же цвет волос, только без проседи. И мне не нравится это сравнение.
Мужчина чуть склоняет голову набок, продолжая меня рассматривать. Мне кажется, он читает отдельные нюансы моей внешности, словно меню в ресторане — все анализирует, чтобы потом быстро и точно сделать заказ.
Я здороваюсь. Он неторопливо кивает, чуть отстраняется в сторону, освобождая проход, говорит:
—Здравствуйте. Вы пунктуальны. Проходите.
Я все еще смотрю на него. На вид ему лет пятьдесят, но у него идеальная выправка. Выправка офицера. Я вдруг понимаю, что этот «старик» очень похож на мужчину во френче на старой открытке. Такой же волевой подбородок, те же глаза генерала, выигравшего сражения ценой жизни всех своих солдат. Этот человек вполне мог бы быть рядом с моей мамой. И эта мысль мне совсем не нравится…
Я переступаю порог.
По коридору с выцветшими и местами оборванными обоями мы проходим на кухню. Я сажусь на единственный табурет, оглядываюсь по сторонам. Кухня больше походит на келью аскета. Дряблый кухонный столик. Мойка в пятнах ржавчины. Древняя электрическая плита, когда-то белая, нынче бледно-оранжевая от многолетнего жира и копоти.
«Старик» приносит из комнаты стул, ставит его напротив меня, садится.
—Хотите чаю? — спрашивает он.
—Нет, спасибо. Вы подумали насчет цены?
—Да, — он неспешно кивает, потом оглядывается по сторонам. — Я понимаю, вы думаете, мне могут понадобиться деньги, раз я живу в такой дыре…
Я молча жду продолжения.
—Но деньги мне не нужны, — продолжает он. — У меня их было много… когда-то. Достаточно, чтобы построить на Луне средневековый замок, как вы вчера выразились. Я все их отдал. Оставил своей семье. Теперь понимаю, что отдал не то, что было им нужно на самом деле.
Я не могу понять, куда он клонит. Осторожно спрашиваю:
—Так что я могу предложить вам взамен?
—Я бы с удовольствием взял у вас время — возможность вернуться назад и исправить свои ошибки. Но, боюсь, именно это вы мне предложить не можете.
Я отрицательно качаю головой, осторожно отвечаю:
—Насколько мне известно, машину времени еще не изобрели.
«Старик» понимающе кивает.
—Подумайте насчет чем-нибудь материального, — я пытаюсь направить разговор в нужное мне русло. — Если у вас есть близкие, вы можете помочь им деньгами…
—Нет, — перебивает он меня. — Я отдам вам свою душу просто так. Но! Если у вас на самом деле получится принять ее, вы уверены, что готовы к этому?
—Пусть вас это не беспокоит, я с этим справлюсь, — к такому вопросу я был готов.
—Вы справитесь… Интересно… Что ж, тогда не будем откладывать. Вы готовы получить то, зачем пришли?
—Да, — я чувствую покалывание в кончиках пальцев.
—У вас… все с собой? Инструменты?
—Да, — еще раз говорю я, чувствуя, как чешется затылок.
—Хорошо. Я тоже приготовил кое-что. В ванной вы найдете канистру с соляной кислотой. После… операции вам лучше избавиться от моего тела, чтобы не возникло проблем с правоохранительными органами. Кислота разъест тело примерно за два часа. В этом доме никто не живет, да и меня никто искать не будет, но лучше подстраховаться, вы согласны?
—Полностью, — я приятно удивлен его рассудительностью.
—Хорошо. Что мне нужно сделать?
—Снимите рубашку и лягте спиной на этот стол.
«Старик» делает, как я ему сказал. Я достаю из нагрудного кармана кожаный кейс, расстегиваю на нем молнию, извлекаю шприц.
—Что это? — спрашивает «старик».
—Морфий. Я не хочу, чтобы вы испытывали боль.
—Вы гуманны. И предусмотрительны, — в подтверждение своих слов «старик» чуть заметно кивает головой.
В стенах этой кухни слова о гуманизме звучат неестественно, неуместно.
Я беру его запястье, переворачиваю, но прежде, чем воткнуть иглу в вену, спрашиваю:
—Скажите, почему вы пошли на это?
Он смотрит мне в глаза, отвечает:
—Когда-то я не смог дать своей жене любовь, а своему сыну душу. Вместо этого я давал им деньги. Много денег. Я всегда считал, что семейную жизнь можно попросту купить. Как дачу, куда можно приезжать иногда отдохнуть. Нет, не то, чтобы я так считал… но так жил. Так вот и вышло — сделал много, а прожил зря. Если тебе… если вам это поможет, забирайте ее — мою душу. И сделай с ней что-нибудь, раз сам я ничего не сумел…
Холодок пробегает вдоль позвоночника, в голову начинает стучаться мысль, которую я торопливо отгоняю, потому что эта мысль не может быть правдой!.. В эту мысль я не хочу — не могу поверить…
Я поспешно втыкаю иглу и давлю на поршень. Я не смотрю ему в глаза, кожей чувствую на себе их взгляд. Я выхожу из кухни в комнату и раздеваюсь до гола (нет надобности пачкать кровью одежду), аккуратно складываю все на кровати, достаю из кармана плаща нож, возвращаюсь на кухню… Нет, не было никакой мыли, не было никаких взглядов — мне просто померещилось…
Морфий уже действует. Глаза «старика» подернуты дымкой, они похожи на мутные стеклянные шарики, на губах застыла едва различимая улыбка. Я вдруг вспоминаю прочитанные о майя книги. Этот народ считал, что в рай попадают воины, погибшие на поле боя, и главные действующие лица церемонии жертвоприношения. Отдать душу богам было честью. Индейцы ложились под жертвенный нож жреца с улыбкой — они были уверены, что в эту самую минуту для них открываются врата блаженства. Мне приходит в голову словосочетание «счастье искупления». Я думаю: пора.
Я замахиваюсь и вгоняю лезвие чуть ниже последнего ребра, делаю широкий разрез, бросаю окровавленный инструмент на табурет, засовываю в прорезь ладонь. Уже через мгновение я чувствую, как в пальцы стучит горячая и скользкая жизнь. Я вгоняю руку глубже, вцепляюсь в сердце и со всех сил тяну на себя. В грудной клетке «старика» что-то тихо трещит, словно рвется натянутый шелк. Из приоткрытого неподвижного рта выскакивает и змеится по щеке красно-черная струйка. Сердце не поддается, оно двигается в моих пальцах, словно изворотливая рыба, норовит выскользнуть из захвата. Я все еще тяну, я вдруг понимаю, что если не успею, то эта смерть будет бесполезной и нелогичной, и все придется начинать сначала. Опять несколько лет, и где уверенность, что мне удастся снова найти продавца? Из моей груди вырывается хрип перенапряжения, я рву сердце со всей силы и чувствую, что оно начинает поддаваться. Еще один рывок и моя рука, кровавая по локоть, держит перед лицом бурый ком пульсирующей плоти. Он бьется, выталкивая из себя остатки крови. Над ним появляется облачко сладковатого пара.
Стены кухни размазаны блеклыми мазками за горизонтом восприятия. Мои пальцы ощущают тепло и тяжесть. Вот он — сейф души. Форд Нокс человеческой сущности. Скользкая оболочка, умытая кровью, стреляет бликами. Я смотрю на бьющийся в моих пальцах ком плоти, на эту странную композицию, и вижу гармонию и красоту…
Я открываю рот и впиваюсь зубами в горячее сердце.