Эдзик : Случай на рыбалке

Случай на рыбалке.

Утренняя, самая первая, шестичасовая электричка трясла неимоверно. Благо, народа было еще не очень много – такие же сумасшедшие рыбаки да пенсионеры, спешащие по садам, да кто еще в воскресенье в такую рань выберется, и друзьям удалось еще на Белорусском занять сидячие места.
Пелевина бил тяжелый утренний кумар, голова гудела, во рту стоял горько-кислый привкус вечернего плана.
«Вот старый пень замутил – тоскливо-злобно думал он – Да я и сам хорош. Не умею отказывать людям. Нет, если б он пораньше позвонил, часов в 5 хотя бы, когда я еще не был под газом, то придумал бы какой-нибудь отмаз. А в 9 вечера, только первый чилим раскочегарили, и этот звонит, а поехали, типа, ситный друг мой ВиктОр, (именно так, по французски,)_ на рыбалку по утреннему туману, а я уже и отказать то не могу. -Поехали, говорю, с нашим превеликим, с вами, уважаемый Владимир Георгиевич, хоть голыми руками вепря дикого ловить. - Вепрь не вепрь, а сазана килограммов трех запросто взять можем. Такой, знаешь ли, поросенок. Значит в 5-50 на Белорусском? –Всенепременно, сейчас же сумку собирать начну. – Такси вызови на утро, не забудь – Да-да, сию же минуту позвоню… И как он встал в 5 утра? Тоже ведь небось квасил до двух а то и трех ночи.»
Сидевший напротив Сорокин выглядел не лучше, видимо мучимый похмельем. Об этом красноречиво говорили серое лицо с глубокими кругами под глазами, пересохшие губы и тяжелая одышка. Но в настроении он пребывал довольно благостном, задумчиво поглядывал в окошко на прижавшиеся к самой железнодрожной насыпи дачные развалюхи, перемежающиеся новорусскими 3-4 этажными особняками. Они выплывали из тумана неожиданно, подобно океанским кораблям.
Через полчаса езды путники вышли на полустанке. Затем они долго брели через сады и перелески по заросшей болотистой тропинке. Впереди широко расставляя ноги, упруго шагал худощавый поджарый Сорокин в резиновых сапогах, умело форсируя встречные лужи. Брезентовый потертый рюкзак на его костлявой спине на каждый шаг подпрыгивал, в нем что-то брякало.
Пелевин, более упитанный, тряся пивным животиком, поспешал следом, запинаясь новыми «Доктормартинсами» за корни, путаясь в высокой траве и иногда проваливаясь в грязь. Желтый деревянный посох с резным набалдашником, привезенный из Тибета и взятый в дорогу чисто понта ради (вдруг телки какие попадутся?), мешал, как эрекция во время торжественной церемонии вручения Букера (случился однажды такой казус). Потертый кожаный саквояж на длинном ремне (в Дёти-фри купил, прикольный, а ля винтаж), одетый через плечо, давил на то самое плечо, мешал дышать и тянул на бок.
Идти пришлось не долго, не дольше чем зимой ждать весны. Спустя минут двадцать быстрого хода писатели добрались до пойнт дестинейшн. Здесь деревья отступали от воды, образуя небольшую полянку, покрытую дерном, местами вытоптанным . Несколько больших камней окаймляли кострище метрах в 5 от воды. Поодаль, еще метров за 5, высилась гора мусора, натасканного многими поколениями рыболовов. Река была неподвижна. Очертания другого берега еле видны были за густой завесой тумана. В ветвях лесопосадок бушевал птичий концерт.
Пелевин плюхнул саквояж на траву, извлек из него минералку «Перье», сел на камень, и в неподвижности замер так на несколько минут с бутылкой в руке. Потом с кряхтением стащил ботинки один за другим и остался босиком. Вытащил пачку «Парламент Лайт», закурил, и так сидел, шевеля пальцами ног.
Сорокин в это время сходил в кусты погадить, затем сноровисто распаковал рюкзак, собрал снасти, тут же накопал червяков складной саперной лопаткой, закинул чуть ли не на середину реки 3 перемета, установил поплавки, и, успокоившись, присел у кромки воды на складной же стульчик. Достал из рюкзака китайский термос, расписанный под хохлому, налил себе чаю, и, прихлебывая, провожал взглядом проплывающий по течению мусор.
Пелевин докурил уже вторую сигарету, отхлебнул минеральной воды из бутылки, потом, дотянувшись до саквояжа, придвинул его к себе. Шевеля губами, отомкнул хитроумную защелку, и неторопливо начал извлекать из чрева саквояжа вещи. Прежде всего достал желтые резиновые сланцы и немедленно надел их на ноги. Затем нашел темные очки и нацепил на лицо.
- Я здесь в прошлом году на червя окуней брал, грамм на восемьсот. – сказал Сорокин, – Звери.
- Из пресноводной рыбы все-таки предпочитаю форель. Желательно запеченную на углях в виноградных листьях – ответил Пелевин. – А вообще из морепродуктов больше всего люблю крабов. Это, знаете ли, совершенно особенная форма жизни. Полное впечатление, что поедаешь какую-то неземную дичь, словленную на неведомых тропинках далеких планет.
-Согласен – сказал Сорокин. – Наши камчатские крабы довольно странные создания. Как представишь себе морское дно где-нибудь на Дальнем Востоке. Огромные крабы целыми стаями маршируют в загадочном своем порядке.
- Завораживающее зрелище, должно быть. И ведь никакой фильм про это не снимешь, вода холодная нестерпимо…- усмехнулся Пелевин.
-Диву даешься, как богата и разнообразна наша русская природа, – тут Сорокин затянулся трубкой и благодушное лицо его на секунду скрылось за облаком ароматного табачного дыма.
- Диву даешься, как мы засрали мать нашу природу, - изрек Пелевин, показав рукой в сторону свалки - Рыбачки, мать их, нет, чтоб говно свое с собой уносить, так нет же, где насрали, там и бросили.
-Не будем о грустном, - сказал Сорокин. – В этом грязнейшем из миров нам бы хоть душевную чистоту сберечь. В физическом смысле грязи, а тем более гавна, в природе существовать не может. Каждый атом во Вселенной есть кирпичик мироздания. Гавно вообще – давно уже понятие аллегорическое, философское, вещь настолько бесполезная и переработанная, что даже противно.
С этими словами, он осторожно положил трубку на траву, быстрыми и ловкими движениями выдернул из воды одну из закидушек. Осмотрев крючки, сказал:
-Ерунда, мелочь тычется, не поклевка, а баловство. – и снова закинул перемет.
Пелевин достал из саквояжа маленький надушенный ридикюль крокодиловой кожи с золотыми вензелями. Разложив его, извлек оттуда по очереди небольшую глиняную трубочку черного цвета, с вытисненными по краю иероглифами, красную тряпочку, коробку длинных провощенных спичек и желтую мыльницу, полную чем-то сыпучим. Развернув красную тряпочку, высыпал из нее себе на ладонь несколько изумительного блеска драгоценных камней. Казалось, они светятся сами по себе, изнутри, в неярких лучах утреннего солнца, пробивающегося сквозь туманную дымку.
-Это что за красота такая?- ахнул Сорокин, наблюдавший за этими манипуляциями. - Бриллианты?
- Бриллиантов, Владимир Георгиевич, с нашими гонорарами не заработать – саркастично ответил Пелевин. –Александриты. Знакомый один, ювелир из Амстердама подарил. Поклонник творчества, так сказать.
Ссыпав камушки в широкий раструб трубки, Пелевин забил ее доверху содержимым желтой мыльницы, завернул осторожно по особой технологии в красную тряпочку, пробормотал мантру и принялся осторожно раскуривать.
-Это зачем такая технология? – заинтересовался Сорокин.
-Считается, что на поверхности драгоценных камней лучше всего конденсируется дистиллят каннабиола, - важно ответил поглощенный процессом Пелевин, - а также это существенная каноническая часть ритуала ведической традиции.
Подул легчайший утренний ветерок, унося остатки тумана. Притих в лесу птичий гомон. Зашелестела, зашумела листва. Вдали грохотала электричка.
Сорокин расстелил около себя на траве газету, выудил из рюкзака бутылку водки, два граненых стакана, высыпал на газету нехитрую снедь из полиэтиленового пакета - вареные яйца, хлеб, пару луковиц, нарезанное уже сало, помидоры, плавленый сырок, несколько мятых конфет в бумажных фантиках. Разлил водку по полстакана, взял один в руку, сказал:
-Ну, будем, – и опрокинул стакан в рот. Крякнул и закусил помидором.
Пелевин мутным взглядом осоловело поглядел на еду, неуверенно встал с камня, покачиваясь подошел к импровизированному достурхану. Поднял стакан, отпил глоток, сморщился, запил «Перье», сказал «Ух» и плюхнулся на задницу около газеты, в то же самое время совершил не глядя немыслимое по точности и синхронности движение руки, в результате которого бутылка из под минералки улетела на помойку.
Взял вареное яйцо и начал его чистить непослушными пальцами.
Сорокин бросил в воду жопку помидора и вытер измазанные соком пальцы о штаны. Выбив трубку о каблук сапога, он немедленно забил ее снова табаком из расшитого матерчатого кисета, пробормотав при этом что-то вроде «…А с кисетом то, мил человек, посложнее будет…». Раскурив трубку, с усмешкой спросил Пелевина:
- Ну, Виктор, как твой самосад забирает? Цветные утюги вокруг еще не летают?
-О чем вы говорите, В.Г.? – театрально удивился Пелевин с набитым ртом.- Открою вам тайну, которую знают только посвященные люди, побывавшие по ту сторону, и свято берегут ее от лохов. Законопослушные обыватели, вроде вас, думают, что под воздействием наркотика ты видишь галлюцинации, волшебные видения, путешествуешь в неведомых мирах и общаешься с Абсолютом. На самом деле все гораздо проще. Ты просто ловишь тупой, бычий, животный кайф. Этот физиологический эффект вызывает химическое воздействие действующего вещества наркотика на гипоталамус, вызывающее спазм его сосудов и выброс гормонов, в том числе эндорфинов. Это так тривиально.
С этими словами Пелевин завалился набок, да так и остался лежать, подперев голову рукой. Другой рукой он ковырялся в сале, выбирая кусочек поаппетитнее.
-Ага – разочарованно протянул Сорокин – я то между делом полагал, что вы там в астрале общаетесь, истину обретаете, а вы, оказывается, претесь просто, как удав от стекловаты.
Он ловко налил себе еще водки и тут же выпил, на этот раз закусив хрустящей луковицей.
- Ну оно то конечно. Шумы из астрала доходят, резонансные волны улавливаются, мозг то на другой волне работает, как без этого? – сказал Пелевин. – Но как тяжело хоть что-нибудь сюда протащить, вы бы знали, - Он сердито зашуршал фантиком конфеты - Даже записывать и то тяжело.
Внезапно Пелевин разулыбался, затем захохотал так, что слезы из глаз полились. Он опрокинулся на спину и со смехом продолжил говорить:
-Это вам не на унитазе сидя, про капрофилию писать. Не отходя от производства, так сказать. В рабочей обстановке.
-Что?- Сорокин не сразу уловил смысл сказанного, но , поняв, тоже рассмеялся:
-Вот гандон. Уел таки старика. Пять баллов.
Пелевин истерично смеялся:
- Гадание на каловой гуще! Что кал грядущий нам готовит?
Сорокин снисходительно вздохнул:
- И ты туда же. Эх, молодежь. Как слышеццо, так и пишеццо. А я ведь не для старых пишу, их уже не пробить, уши гавном забиты и глаза. И мозги их даже ваши каннабиолом не пробъешь, столько гавна в извилинах забилось. Я ведь для вас пишу, для молодых. Пишу о том, что мы, русские люди, среди дивно прекрасных березовых перелесков, по бескрайним голубым небом, среди бесконечных золотых нив хлебных, на берегах могучих половодных рек живущие, всю жизнь жрем гавно. Мы его хаваем в тайге замшелой вековой, мы его грызем, ломая зубы в стылой мерзлой тундре. В Византийской Москве мы пьем жидкое дерьмо манерно из фарфора царского, в деревнях и колхозах хлебаем ложками да поварешками из котелков и мисок. Я к совести взываю, к сердцам замерзшим ледяным – мы ведь говно жрем спокон веку и считаем , что сладко оно, гавно отечества, и приятно.
Сорокин рывком взял бутылку, допил водку прямо из горла и кинул с размахом бутылку прямо на свалку. Там звякнуло, метнулась в торону в шипением кошачья тень.
Пелевин, лежа с закрытыми глазами, безмятежно жевал плавленый сырок. На его полном лице читалось самозабвенное сладострастное удовольствие. Не открывая глаз, он сказал проникновенно:
- Не, я все понимаю. Я тоже в СССР вырос, дитя застоя. Только нет у меня надрыва этого, трагедия не получается. Как-то легче все воспринимаю, с юмором. Тоже пробовал про советскую действительность страхи писать, не выходит. Комедия сплошная получается, водевиль. И вообще, давай поспим часок, а? Что-то меня разморило, видимо от конфеты.
Он перевернулся набок, свернулся калачиком и почти сразу засопел. Сорокин еще долго сидел, курил трубку, смотрел на воду, на солнечные блики, играющие по ряби.