Sundown : Любовь 7

- Да-а, - сказал Махов и стал свертывать цигарку. - А вот у меня-то не так было. Я тогда молодой был, глупый. Ну как, молодые-то, они все глупые. Вот и я такой был. Как ее увидел - и все, сохнуть по ней начал. А мне ить говорили, что не такая она. Вот не поверишь, она и сама говорила, что ведьма, мол, она. И ожоги-то у нее от серебра, и крест чует за полверсты... Я как-то в шутку в спину ее перекрестил, так она пошатнулась, обернулась, и страшно так говорит: не делай, мол, так больше.
- Так что ж ты не бросил-то ее? - спросил я.
- Дак бросишь, куды там. Говорю ж, ведьма она была. И чем приворожила-то, пес ее знает. Вот не мог без нее, и все.
- Ну водой святой побрызгать, или чем там, не знаю.
- Водой… Святой… Советчик, тоже мне. Я же говорю – не мог я так, не мог на нее руку поднять. Как посмотрит на меня глазами своими черными, так все и переворачивается в душе, и все бросить охота и бежать, куда скажет.
- Так как же ты тогда покончил с этим всем?
Махов усмехнулся – грустно и очень мрачно. Я видел на его лице разные проявления эмоций, но такой еще не было.
- А я и не кончал. Это летом как-то, третьего года, помнишь, поди, жара еще была целый месяц?
- Чего ж не помнить.
- Ну и вот… А у соседа корова возьми да сдохни. А они и так-то косились, на Верку-то, а тут совсем, видать. Мужики-то пришли, меня повязали, не мешался чтобы, видать, а с ней разговор короткий был – схватили да на осину вздернули. А я, веришь, в сарае-то запертый, а слышу, что она кричит. Проклинаю, кричит, вас всех, гореть вам до скончания века в адовом пламени… И у меня откуда сила возьмись, веревку-то разорвал на себе…
Я с недоверием посмотрел на щуплого Махова.
- …Разорвал, разорвал, точно тебе говорю. И дверь у сараюшки-то сломал, и к лесу… Смотрю, а ей уж и петлю на шею вяжут, а она все кричит, да еще меня увидела, что ли – Трофим, кричит, Трофим, спаси меня… мужики ее-то бросили да ко мне, повязали накрепко- веришь, пошевельнуть ничем не мог. Да сверху еще втроем сели. Куды тут спасать кого, тут бы самому не задохнуться. А она еще пуще кричать начала. До сих пор не пойму – что ж ей рот-то никто не заткнул? Пелену, видать, пустила всем, на глаза-то. Да тут все-то и кончилось – за ноги к одному дереву привязали, а другу-то веревку через сук осиновый бросили да разом все ухватились, да и поддернули. Вот она-то в одну сторону, голова-то, а вся Верка, остальная, в другу… Тут же и огонь развели, большой такой, хороший огонь, как сейчас помню. Туда и покидали, дым такой черный еще пошел…
Я потрясенно молчал. Было не по себе не столько от рассказа, сколько от того, как спокойно Махов говорил о таких страшных вещах.
- …А потом-то она ночью и пришла. И говорит – будет вам всем геенна адская, будете, говорит, сковородки лизать горячие. А тебе, говорит, жить осталось три года, три дня да три месяца.
Махов тоже замолчал. Я не решался нарушить молчание.
- Забыли, конечно, быстро все. Меня в церковь свозили, отпоили водичкой святой, дом освятили заново… А народ так и начал умирать с той поры. А если не умирал никто долго, то или дом горел, или скотина падала… А она, Верка-то, ко мне так и ходила каждую ночь. Вот, говорит, видишь, это я вас наказываю.
Махов рассеянно посмотрел на потухшую цигарку и взял из костра уголек.
- Вот и все, - сказал он, прикурил, жадно затянулся и придвинулся ближе к костру. - И с той поры я спокойно не сплю. Да сам увидишь, она обязательно придет. И все, пиши пропало. Сегодня последний день.
- Как - придет? Какой - последний?
- Так и придет. Может и не сама. Кого-нибудь пошлет.
- Эээээ... так какой последний-то день?
- Сколько время-то?
- Первый час.
- Тогда странно. Обычно в двенадцать что-то уже происходило.
- Как в сказке - в самую полночь? - попытался пошутить я.
- Будет тебе как в сказке, - проворчал Махов и оторопело уставился на внезапно потухший костер, который еще секунду назад жарко пылал.