Немец : Северный ветер принесет осадки железного лома

Мурлыканье будильника плавно возвращало меня в реальность. Просыпаться не хотелось, сон был ласковый и душевный, словно плеск океана о прибрежную гальку, но и голос будильника был приятным и даже возбуждающим. Он шептал мне в самое ухо:
—Же-е-е-ня-а-а… просыпа-а-а-а-йся-а-а… Вставай, ми-и-и-лы-ы-ы-й…
И что-то во мне действительно вставало, и я, еще не открыв глаза, улыбался этому голосу и ждал, что вот сейчас почувствую на своей щеке горячие губы и аромат юного женского тела…
—Вста-а-а-ва-а-а-й…
Я открыл глаза и резко сел на кровати, ошалело таращась по сторонам. Обои на противоположной стене текли кругами, и перемешивались, образуя живой индийский орнамент. Я оглянулся на будильник — он, скотина, в юную прелестную деву не трансформировался, но улыбался мне зигзагом серых точек на электронном табло. И нафига я написал эту программу?.. Никакой девы не было, а стояки были такие, что впору было лечиться холодным душем. Что я и сделал. А что оставалось?
Я осторожно проследовал в ванную, переступая карликовые подсолнухи, которые росли прямо из пола, залез в душевую кабинку и открыл воду. Ледяные струи вместе с остатками сна прогнали эрекцию. Глянув на себя в зеркало, узрел торчащий из плеча подсолнух. Вырвал его с корнем, повернул это наглое монголоидное лицо к себе и строго сказал:
—Вы совсем охренели что ли! Еще раз сунетесь, я на вас саранчу натравлю.
Подсолнух виновато понурил голову. Я бросил его под ноги и начал растираться полотенцем. Наглое растение в ту же секунду смылось от греха подальше. Я почистил зубы, побрил язык, отрезал шестой палец на левой руке (он мне в принципе то и не мешает, но перчатки у меня пятипалые, а он, гад, постоянно отрастает), и вернулся в комнату. Цифровой термометр недвусмысленно намекал, что пришла весна: 49 по Цельсию. Стало быть, днем стоит ждать за 60. Хотелось глянуть, что творится на улице. Я нажал рычаг на подоконнике, активировались светофильтры, жалюзи уехали к потолку. Солнце размером в четверть неба напоминало раскатанный блин пшеничного теста, по которому ползали кроваво-красные черви. Ярко-зеленое небо с малиновыми прожилками, на севере серебрилась легкая облачность… впрочем, это были не облака — аэросвалка железного лома. Ветер гнал ее прочь от города, и это было хорошо.
Вчера еще была зима. Желто-серые сугробы снега испарялись на глазах. Дыхание Звезды превращало снег в густой метановый пар, минуя жидкую стадию. Голуби размером со взрослую собаку предусмотрительно обходили испаряющиеся сугробы, хотя и держались поблизости. В сугробах могли прятаться крысы, до которых эти пернатые весьма охочи. Асфальт расплавился и лениво тек по улицам. Пара забытых на проезжей части автомобилей утонула в этой реке по лобовое стекло. Вот где радость детворе! Неугомонные карапузы уже пускали по жидкому асфальту кораблики и неслись по бордюрному камню за ними вслед. Взрослые короткими перебежками торопились на работу, стараясь не высовываться из тени. Углы зданий вибрировали и колебались, антенны и громоотводы вспыхивали атмосферным электричеством. Из-за угла появилась стайка шаровых молний, завидев детвору, поспешно скрылись опять. Но не тут то было — юркая малышня уже бросила свои кораблики и с гиканьем пустилась вдогонку — дети любят футбол. Вывеска на соседнем доме: «Гражданин, товарищ и брат! Опиумную клизму вставь себе в зад!» напоминала о вреде злоупотребления реальностью. Чуть правее огромная рекламная чашка ДМТ-кофейни парила густым ароматом. По левую руку виднелся грибовидный пепельный купол заведения быстрого питания, на нем красовалась ярко красная надпись: Mac’kenads. Там отлично готовили Страфарию: Страфария обычная, Страфария рубленная, Страфария с листьями коки, и еще с пару десятков замечательных грибных салатов. Уличный торговец с переносным лотком зазывал утренних покупателей:
—Встал спозаранку, собрался в путь? Транквилизатор с собой не забудь!
Юная девушка в легком платье, улыбаясь чему-то своему, неторопливо шла по тротуары. Каждая третья бетонная плитка крошилась в пыль под ее каблучками. У девушки были красивые выразительные глаза, в сущности, они занимали всю голову. Девушка устремила взгляд на мое окно и в зрачке размером с блюдце, я уловил игривые искорки. То, что вставало во мне перед пробуждением, снова дало о себе знать. Я послал девушке воздушный поцелуй… Весна насыщала жизнь силой, радостью и эротизмом. Эх, красота! Грех было упускать такой день, потому что назавтра могла случиться осень…
Я еще раз окинул взглядом улицу, хваля себя за то, что вовремя поменял окна и светофильтры. Все-таки кварцевое стекло в десять сантиметров толщиной — хорошая преграда для солнечной радиации. А то спать душновато.
—Женя, пора на работу, — подал голос будильник.
—Перебьются, — ответил я и взял телефон.
Я позвонил начальнику отдела, сказал, что проект почти закончен, и что в понедельник его сдам, то есть на работу мне идти сегодня незачем. Шеф что-то пробулькал в ответ, очевидно, дал добро. У шефа вместо легких были жабры, и ему приходилось, как Ихтиандру, большую часть времени сидеть, опустив голову в кастрюлю с водой. Он все пытался развести контору на герметичный кабинет, полностью заполненный водой, но начальство не торопилось идти на такую трату. Бюджет не позволял.
Дела были улажены, и можно было наслаждаться сладким пятничным бездельем. И начинать следовало с завтрака. Я переместился на кухню и открыл холодильник. Там были джунгли. Ядовито-зеленые листья вывалились наружу, ветку лианы обвил желто-коричневый полоз. Гад повернул ко мне голову, изобразив лицом недовольство. Я закрыл холодильник и решил, что позавтракаю в кафе. Если смогу туда добраться.
Я вернулся в комнату и принялся неторопливо собираться. На стене портер Альберта Хофмана хитро мне улыбался и подмигивал. Причем подмигивал сначала левым глазом, потом правым.
—Что там сегодня будет? — спросил я компьютер.
—Прогноз вероятных событий: пятнадцать зданий старого образца расплавятся вместе с жильцами. На Луне ожидаются обильные осадки нашего океана. Движение сексуальных меньшинств обретет нового лидера — какого-то слепого калеку. Футуристический конгресс под председательством С. Лема перенесут на тридцать пять лет в прошлое. К вечеру изменится ветер и принесет осадки железного лома. Ты в это время будешь сидеть с друзьями в баре Аяхуаска и старательно напиваться.
—Ну, про напиваться я и сам в курсе, — сказал я, отмечая, что ничего особенного на сегодня не намечается, но потасовка голубых меня заинтересовала. — А ну-ка покажи мне ожидаемого лидера пидарасов.
Монитор включился, и я увидел пеструю толпу, несущую на руках молодого мужчину без штанов. Кровавая повязка закрывала ему глаза. Свежеиспеченный лидер сексуальных меньшинств хрипел:
—Им мешает жить то, что в нашем узком кругу принято ебать друг друга в жопу! А в том, что они ебут мозги всему миру на протяжении последних двух тысяч лет, они не видят ничего зазорного! Они пользуются тем, что наши тела вырабатывают мало тестостерона и мы не склонны к агрессии! Они бьют нас в подъездах и подворотнях, они выкалывают нам глаза… мои глаза! Кто мне ответит за мои глаза?!.
А вот этот голос я знал. Я присмотрелся внимательнее — так и есть, Сурат! Нет, конечно, Сурат парень неординарный (и, кстати, совершенно не голубой), но это уже явно перебор. Не иначе, как дозу не принял.
Я схватил телефон и набрал домашний номер Сурата (сотового у него, профессионального безработного, отродясь не было), хотел ему напомнить, что реальность в больших дозах опасна, и чтобы он ею не злоупотреблял. Я перезванивал три раза, но трубку так никто и не взял. В конце концов, я плюнул, сказал в сердцах:
—Ну и ходи как дурачок в трусах и без глаз. Будешь знать, как на звонки не отвечать.
Весна недвусмысленно ломилась в мое кварцевое окно, и вслед за ней просачивалась опасность потерять последние крупицы рассудка. Не то, чтобы я сильно этого хотел, но здравый смысл говорил, что я уж сильно задержался в реальности. Я вздохнул, достал из ящика стола заветную таблетку и закинул под язык. Весна весной, а рассудок дороже. А то можно, как Сурат штаны с глазами потерять и не заметить.
Сначала остановились обои. Индийский орнамент трансформировался в неподвижные квадраты и ромбы бледно-коричневого колера на желтом фоне. Сами обои местами были порваны, и содержала какие-то надписи маркером в самых разнообразных местах, даже под потолком. Ультрамодный потолочный светильник матового стекла — гордость моего интерьера, сжался до керамического патрона с перегоревшей электрической лампочкой. Подсолнухи скукожились, опали и сильно смахивали на разбросанное по полу шмотье. Еще и дурно пахли. Хофман больше мне не улыбался и не подмигивал, напротив, смотрел серьезно и предостерегающе, и вообще сильно походил на Владимира Владимировича. Ужас да и только. Но что поделать, реальность может быть куда опаснее, от нее приходится иногда убегать в такие вот гадкие видения.
Я спешно выбрался на улицу.
Солнце сжалось до размеров волейбольного мяча, так что от мощи и энергии Звезды ничего не осталось. Так, едва ощутимое тепло на щеках. Небо приобрело тошнотворный голубоватый оттенок. Вместо грибовидного купола Mac’kenads появился красно-белый полушар с загадочной надписью Mac’donalds. Асфальт вернул себе твердое состояние, и по проезжей части носились автомобили подозрительно стабильных форм. Не менее оживленно по тротуарам перемещались люди, как две капли воды похожие друг на друга — идентичные жесты, неотличимая мимика, одни и те же издаваемые речевым аппаратом звуки — никакой индивидуальности, полное отсутствие стиля… Я вжал голову в плечи и скользнул в открытые двери кафе. Осмотревшись, поздравил себя с правильным выбором — не смотря на то, что часы показывали пол одиннадцатого, посетителей в кафе не было.
Я устроился за ближайшим столиком и открыл меню. Первых блюд значилось пять наименований, вторых штук двадцать, салатов и вовсе две страницы. Перечень напитков хвастался десятками европейских пивных и винных брендов. Все это настораживало — уж слишком какая-то конкретная галлюцинация. Но стоило поднять глаза на подошедшую официантку и на меня накатило успокоения. Ядовито красные огромные губы женщины пребывали в движении, они ползали по лицу словно два откормленных опарыша, в них было что-то развратное и плотоядное. Под густо-синими тенями глаза немного косили, причем один был коричневый, второй зеленый. Обширные желеобразные груди норовили вытечь из сосудов бюстгальтера, черные ободки которого виднелись в разрезе белой рубашки. При малейшем движении эти студенистые образования ловили глубокие волны и еще долго перекатывались внутренними приливами и отливами. Обилие лака в тщательно отбеленных волосах превращало прическу в шлем, способный выдержать бейсбольную биту. Как бы там ни было, а эта женщина по-своему была прекрасна.
Я ткнул пальцем в какое-то блюдо, надеясь, что его готовят из мяса, губы официантки разъехались, пропуская удивительное в своей глубине отрицание:
—Закончилось! — и это в пол одиннадцатого утра.
—Ну тогда, может быть…
—Не бывает.
—А что вообще есть?
—Вы что, читать не умеете?
—Тогда…
—Только после пяти вечера!
Я почувствовал себя комфортно. Да, внешние формы этого галлюцинирующего мира оставались, по большему, счету непереносимо стабильны, но суть была все та же! Оно и верно, суть самой жизни изменить невозможно. Я премило улыбнулся, захлопнул меню и сделал заказ:
—Пусть повар приготовит мне ваши губы с овощами. На десерт удовлетворюсь вашими прелестными глазки в вишневом сиропе. И, пожалуй, стакан вашей артериальной крови. Именно артериальной, у нее приятный рубиновый цвет и она пузырится.
От косоглазия официантки не осталось и следа — оба ее разноцветных глаза сконцентрировались на моей физиономии, даже губы замерли. В следующее мгновение она придумала, что это у меня такой юмор, губы-черви расползлись в улыбку и она, простая душа, игриво спросила:
—Может вам еще нассать в чашку? — должно быть ей понравилось словосочетание «ваши прелестные глазки».
—Спасибо, не стоит. Я уже закинулся.
Официантка, все еще улыбаясь, взяла крен по левому борту, описав задницей широкую дугу, и легла на курс к барной стойке.
Кушать я получил тушенные ломтики кальмаров с овощами и глазунью из двух яиц. Все это было обильно полито соусом Ткемали. Вполне сносное блюдо. К тому же меня наградили двумя кусочками вчерашнего хлеба и стаканом вина. Что за марка я выяснять не стал, удовлетворился тем, что вино было вполне сносным на вкус.
Я расплатился, оставил на чай улыбку, захватил взгляд злого разочарования и покинул кафе. Солнце подходило к зениту, стало заметно теплее. Река автомобилей заткнулась в пробке и возвещала об этом воем клаксонов и матом водителей.
—Что там такое?!
—Сбили, блядь, кого-то!
—Кто этих долбоебов на улицу выпускает?!
—Да не сбили никого! Сам с крыши сиганул, идиот! Вон кишки на всю полосу!.. Торчи теперь тут!..
Сигналы сливались в симфонию бессилия и злобы, хор водителей вплетал интонации отчаянной ярости и фобии замкнутого пространства. На мгновение я представил кровавый фарш, раскатанный по асфальту, и почувствовал, как в моем желудке зашевелились только что съеденные головоногие. Я спешно направился к станции метро, стараясь не оглядываться, спустился и прыгнул в первый подошедший поезд.
Вагон был почти пустой. Я медленно перемещался, читая все подряд объявления. Фанта призывала не засыхать. Производители телевизоров уверяли, что экран ничем не хуже реальной жизни. Холодильники, управляемые через Интернет. Сотовые телефоны, которые умнее своих обладателей. Нож для вареных яиц по специальной цене. Надувной матрац-трансформер по специальной цене, насос в комплекте (звони прямо сейчас, и получите совершенно бесплатно какую-то резиновую фиговину). Mac’donalds зазывал многослойным бутербродом (так вот, что это такое!), уверяя, что ничего в мире вкуснее и быть не может. Обилие предлагаемых медицинских препаратов убеждали, что здоровье граждан никуда не годится, а в скором будущем закончится вовсе… И как мое подсознание могло наплодить столько бесполезного хлама?!
Передовица кем-то забытой на сиденье газеты демонстрировала неулыбчивых мужчин в военной форме, на заднем плане торчали обрубки разрушенных зданий. Лица солдат выражали отрешенность и безразличие. Я перевернул страницу и пробежал глазами статью с заголовком: «На голландском ТВ разыгрывают почку». Три смертельно больных женщины будут бороться за этот орган, победительница выиграет жизнь, двум другим повезет меньше.
Поезд прибыл на станцию. Я бросил газету на сиденье, поднял глаза на огромный монитор, установленный на перроне. Там были новости. Океан смыл отель вместе с жильцами, спасатели ведут работы… Террористы захватили автобус с туристами, ведутся переговоры… Религиозный фанатик устроил акт самосожжения… Войска НАТО разворачивают боевые действия… Оставайтесь с нами, в передаче «Криминальная драма» мы расскажем о маньяке-убийце, на счету которого двадцать восемь детей…
Я почувствовал боль в висках. Я закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья, размышляя, что мои галлюцинации все больше приобретают негативный оттенок.
Ближе к часу дня подземелье переполнилось оголодавшими горожанами. Люди набивались в вагоны все плотнее, давление увеличивалось, все чаще слышались приглушенные ругательства, а то и откровенная брань. Легкие сдавил плотный обруч человеческих тел. На очередной станции хлынувший наружу поток пассажиров вынес на перрон, словно высокая волна океанский мусор, тело пожилого худощавого мужчины. Его заметили, только когда вскрикнула женщина. В интонации этого вскрика не было силы, но сам тембр заставлял обратить на себя внимание — страх всегда обращает на себя внимание. Люди расступились, образовав пустой пятачок с неподвижным человеком внутри. Я протиснулся внутрь, присел возле него, потрогал вену на шее — пульс не прощупывался.
Прибежали люди в форме, засуетились вокруг тела. Я поднялся, проследовал в открытые двери вагона, сел на свободное место. Две женщины, свидетельницы произошедшего, делились впечатлениями.
—Вот так ноги протянешь, никто и не заметит.
—Ой, и не говори.
—Господи, сколько народу то мрет.
—Да о чем ты говоришь, Валя! Это то что, мужчина пожилой, сердце слабое. Вон час назад выхожу на улицу, а там скорая, милиция, ротозеев собралось. С крыши сиганул и прямо на асфальт.
—О господи! Кто хоть? Парень, девушка?
—Да кто ж там разберет! Ничего ж целого не осталось. Ноги, руки, потроха — все вперемешку. Крови лужа. А эти проклятые водители, сигналят, как ненормальные, проехать им видите ли надо!..
Боль в висках усилилась, я поднялся и пересел в дальний угол вагона. Люди умирали и в реальности и в галлюциногенных видениях — от этого никуда не деться. Ибо так все заведено, так все устроено…
Невысокая и худющая старушенция злобного вида бесцеремонно толкнула меня в плечо, видно хотела, чтобы я уступил ей место. Я поднял на нее глаза, она отшатнулась.
—Господи, спаси! — выдохнула она и перекрестилась. — Наркоманы проклятые!..
Старушка поспешно удалилась, таща по полу авоську, наполненную упаковками Доширака.
—Приятного аппетита, — вполне искренне сказал я ей вдогонку, но старушка не оглянулась.
Девушка в голубых джинсах и розовой блузке присела передо мной на корточки, заглянула в глаза, чуть заметно улыбнулась, сказала:
—Женя, привет.
Я очнулся от своих размышлений, сфокусировал на ней взгляд.
—Привет, — сказал я, хотя абсолютно ее не помнил. Должно быть, мы познакомились в трипе.
—Ты меня не помнишь? — догадалась она.
Девушке было лет двадцать пять. У нее были черный выразительные брови, длинный ресницы и серые глаза. Ее левый глаз содержал малюсенькую черную точку на роговице. Я пристально смотрел в эту точку до тех пор, пока мне не стало казаться, что это прокол в бесконечность. И этот прокол, и бездна за ним… они открывали мне тайну, они говорили, что этому глазу, по меньшей мере, две тысячи лет. Я вспомнил ее имя: Вера. Но только имя.
—Я помню тебя, Вера. Как поживаешь?
—Нормально. А ты почему не на работе?
—Взял отгул. Хотел погулять. Весна же.
—Весной надо наслаждаться снаружи, а не в подземелье метро, — заметила она.
Я кивнул, соглашаясь со справедливостью ее замечания, сказал:
—Я собираюсь добраться до парка. Посидеть на лавочке у пруда.
—И поэтому едешь в противоположную сторону, — она смотрела на меня лукаво, словно приняла условия игры и теперь мне подыгрывала.
—Иначе бы я тебя не встретил, верно?
—Ну тогда давай пересядем на другой поезд и поедем в парк.
—Ты составишь мне компанию?
—Почему бы и нет, у меня есть свободный час.
Всю дорогу до парка она рассказывала мне про наших общих знакомых, о которых я не имел ни малейшего понятия, но старался выразить лицом заинтересованность. Наверное, получалось не очень, потому что, в конце концов, Вера заглянула мне в глаза и сказала:
—У меня стойкое впечатление, что ты меня не слышишь.
—Прости. Сегодня в толкучке метро умер человек, и это заметили, только когда труп вынесло на перрон. А потом две женщины обсуждали самоубийство парня или девушки… Этот бред сидит у меня в голове и я никак не могу от него избавиться.
Мы сели на лавочку. Вера помолчала, произнесла задумчиво:
—Это все весна. Жара сводит людей с ума.
—Что? — переспросил я, потому что и в самом деле не понял, что такое она сказала.
—Весна, — повторила она. — Это все весна. Активность самоубийств весной повышается.
Я оглянулся по сторонам. Ветерок гладил пушистую траву, горел белым пламенем абрикос, по сине-зеленой глади воды неспешно плыли утки. Как это может свести с ума? Какая к черту активность самоубийств в моих галлюцинациях?!
—Вера, люди постоянно сходят с ума, и всегда ищут объяснения этому снаружи, вне себя. Вон в том же метро я услышал историю, как патруль ДПС забил до полусмерти подростка. Весна вложила дубинки в руки милиционерам и сказала им фас? Но меня не это пугает. Я то понимаю, что весь этот хаос и безумие — плод моего галлюцинирующего разума. А стало быть, все это сумасшествие — часть моего подсознания. Это я проецирую сумасшествие в мир. И вместе со мной это делает каждый человек на планете.
—Но ведь это еще не все, — заметила девушка. — Помимо агрессии и жестокости люди проецируют и много хорошего.
—Что, например? — я грустно улыбнулся.
—Например, любовь, — ответила она просто и очень серьезно.
Я поднял на нее глаза и встретился с ней взглядом. Глаз с отверстием в бесконечность смотрел глубоко в меня. Так глубоко, что проходил сквозь границу галлюцинаций и оставался в памяти меня реального. Мне стало трудно дышать. Какая-то часть боли опустилась из головы в область легких и сжала сердце.
—Я пойду, пора мне, — сказала Вера. — Спасибо за прогулку и... ты просто не веришь. А верить надо.
—Да, наверное… — выдавил я из себя.
Она извлекла из сумочки блокнот, вырвала лист, быстро там что-то написала и протянула мне.
—Позвони мне, хорошо?
И не дожидаясь ответа, ушла, оставив меня сидеть и пялиться на клочок бумаги с аккуратным рядком цифр.
Я сидел в парке до вечера, смотрел на водную рябь и слушал забавное кряканье уток. Я старался ни о чем не думать, успокоиться и дожить до вечера, когда действие психоделика пойдет на спад. Но не думать было сложно. Вернее, трудно было избавиться от ощущения дисгармонии, и даже безысходности. Казалось, что меня окружает океан мутной и холодной воды, и единственное, что не дает мне утонуть окончательно… смешно сказать — маленький клочок белой бумаги с аккуратным рядком цифр.
Когда горизонт отрезал от оранжевого диска солнца узкий сектор, я оставил лавочку и вернулся в город. Я долго бесцельно шатался по улицам. В голове роились картины прошедшего дня: кровавые ползающие губы официантки, оркестр взбешенных автомобилей — реквием по самоубийце, неподвижный мужчина на перроне, факел из человеческого тела, лужа крови, растекающаяся под месивом из кишок и костей, глаз с окном в бездну, рвущий границы моей реальности… Солнце давно уже село, северный ветер нес прохладу. В какой-то подворотне молодежь сосредоточенно избивала друг друга, сопровождая драку отборным матом. В витрине магазина бытовой техники телевизоры рассказывали о погроме христианского собора, учиненном движением сексуальных меньшинств. Я чувствовал усталость от трипа, от галлюцинаций, от головной боли, от весны, и от жизни вообще. К чертям все, напиться…
Я остановился, оглянулся по сторонам, отмечая, что совершенно не представляю, где нахожусь, заметил поблизости какое-то кафе и, не раздумывая, направился туда.
Внутри меня ждал приятный сюрприз — я застал там троих своих давних друзей. Шырвинтъ, одетый в яркую гавайскую рубашку и льняные шорты, сидел в позе лотоса и медитировал, причем так глубоко, что оторвался от пола и парил на уровне стола. Мескалином закинулся, не иначе. Из-за его плеча опасливо выглядывал и косился в мою сторону карликовый подсолнух. Мой трип подходил к концу, я возвращался в реальность, и это было хорошо.
У барной стойки Ворон поил Сурата вискарем. Сурат был без штанов и без зрения, судя по кровавой повязке на глазах. Сурат, вообще, выглядел едва симпатичнее Фреди Крюгера. У его ног сидело лохматое существо, должно быть собака-поводырь, и неторопливо лакало виски из салатницы. Ворон отрастил себе усы и был в кителе юнкера. Он заметил меня, помахал рукой. Я подошел, поздоровался, принял заботливо наполненную им рюмку.
—Ну что, как оно, старый? — спросил Ворон. — Что нового?
Я пожал плечами, опрокинул рюмку, радуясь теплу, разливающемуся по желудку и угасанию боли в висках, ответил:
—Да ничего особенного. Все как всегда. Сурат, в какое дерьмо ты умудрился встрять?
—Даже не спрашивай, Немец. Даже не спрашивай… Вот познакомься, это Сусанин, мой поводырь.
—Привет, — сказало лохматое существо.
Я подумал, стоит ли почесать Сусанину за ухом, но решил, что этот жест может обидеть говорящее животное, не стал.
—А Шы давно летает?
—Да кто его знает, когда я пришел он уже левитировал. Я хотел было пуговицу спиздить с его новой рубашки, они же из бамбука сделаны, и на каждой написано «маде ин Гаваи», а он поймал меня за руку и сказал, что я посягаю на его мечту, а за такое можно по интерфейсу отгрести. Плюнул… Что это за шум?
По крыше что-то барабанило мелкой дробью. Сначала едва заметное шипение уверенно перерастало в гул.
—Дождь? — предложил Ворон.
—Град, — уточнил Сусанин.
—Это Пиздец, — неожиданно поделился своим прозрением Шырвинт.
Сурат улыбнулся, очевидно, соглашаясь с нашим летающим другом. Я промолчал. Я то знал, что это северный ветер принес тучи железного лома. Где-то там вверху колоссальное атмосферное давление крошило металл, насыщало его кислородом, и обрушивало ливнем на город. Завтра весеннее солнце растопит податливый пластик на свалках, и металлический мусор снова поднимется в воздух. Да, я знал это совершенно точно, как и то, что каким бы чудовищным не был трип в сегодняшний день, завтра я вернусь в него снова. Чтобы набрать номер, записанный аккуратным рядочком цифр на клочке бумаги, и услышать голос девушки, галлюцинирующей любовью. Чтобы заглянуть в серый глаз, за которым бездна. Заглянуть в глаз, которому две тысячи лет, как и галлюцинации, которую ее обладательница исповедует. И тогда, быть может, что-то произойдет?.. Главное ведь просто верить.