Петя Шнякин : И я решу твои проблемы. Часть 9. Заключительная.

По лесной дороге едем на базу. Километров десять осталось. Антон достаёт пиво и тянет его из горлышка, ловко объезжая глубокие лужи.

- Антош, щас к роднику подъедем. Останови.
- Ты чего, будешь пить оттуда? Вон, минералка есть или тоник.
- Не, из родничка попьёшь - как с Боженькой побеседуешь.
Спускаюсь с обочины вниз и по набитой тропинке иду к заветному месту. Пять лет я здесь не был. Смотрю вокруг.… Как же хорошо в России весной! И дышится легко, всей грудью. Кто-то оставил отрезанное с краями донышко из-под пластиковой бутылки и повесил на сук возле родника. Спасибо тебе, незнакомый друг. Глотаю холодную влагу и думаю, как же всё получится на этот раз?

На базе Бобров дожидается.
- Ну, с приездом охотнички! А у нас тут Виктор, ещё один москвич вчера заселился. Он с Ромкой на лесное озеро поехал лодку надувную и мотор забросить.
Я зашёл на кухню. На большом деревянном столе стоял чёрный CD-плеер и огромная коробка с дисками. А ну-ка, чего там у него?
Михаил Круг - После третьей ходки, так… Лесоповал… Александр Новиков, Алёша Пальцев…. Нормально.
Спрашиваю охотоведа:
- А что, глухарь токует?
- Три тока есть неплохих. Лексей сегодня вечером на подслух поедет, а завтра утром тебя туда отведёт.
Ток – обычно большое моховое болото, окружённое по краям вековыми елями и соснами. Там и собираются глухари и копалухи для любовных услад. Петухи прилетают ближе к ночи, сразу после захода солнца и если с вечера, до их подлёта, спрятаться где-нибудь близ токовища, то в сумерках можно услышать хлопанье крыльев огромных птиц, совершающих посадку на ветви деревьев. И засечь примерно, где они сели, то есть подслушать.
Всё это я знал в теории, а на практике глухарей с подхода стрелять ещё не приходилось. Это была моя мечта – добыть птицу под песню.
Тем временем вернулся наш новый сосед.
- Здорово, Антоха. А это и есть твой американец? Ну, давай знакомиться.
Ни хуя себе! Что же мне Антон о нём не рассказал? А мужик-то здоровый, серьёзный.
- Петя. Только у меня паспорт российский есть, такой же гражданин, как и ты.
- Витя... Ты не парься, Петь. Мне Антон говорил, ты не пьёшь, мы то с ним вмажем, а тебе я щас чаю с чабрецом заварю. Знаешь, что такое чабрец?
- Вобще то да. Я им в девяностом вагонами торговал. А у тебя что, особый способ заварки?
- Пойдем, покажу…

Чай Витёк заварил неплохо. И готовил он отлично. Салата настрогал вкусного и баранину ушёл на мангале жарить.

- Антон, а чего ты про него не говорил?
- Да он давно сюда собирался, а потом каждый раз причины какие-то. Я думал, опять не приедет. Он мужик заебательский, только любит, чтобы всё по его было…
- Ни хуя себе заебательский! Сколько ему? Тридцать пять?
- Тридцать восемь. Здоровый, как чёрт. Татарин наполовину. Говорят, человека с одного удара убить может.

Перекусили с дороги. Музыку послушали. Я под “Владимирский централ” и закемарил. Просыпаюсь, Антоха пьяный в говно, сидит, улыбается, а говорить уже не может. А Витёк бодренький, хоть бы что. Тут Лексей в избу заходит. В форме егерской, военной, листочки с ружьями на кокарде. Витёк из-за стола выскакивает и к Лёхе:

- А..., тракторист! Давай на руках бороться!
- Давай!
И как-то зло они друг на друга посмотрели. Мне показалось, щас драться начнут.
- Вить, ты давай со мной сначала, - стараюсь обстановку разрядить.

Сели за стол. Бутылки с тарелками на край сдвинули. Руки сцепили. Раз, два, три!
Витёк свою руку на стол спокойно кладёт, будто в ней моей и не было…. Здоровый, бля, ужас!
Тут за стол Лёха садится, я сзади стою, наблюдаю. Егерь Витю туловищем загородил, того и не видно за Лёхой. Когда руки сцепили, Витёк всё понял, наверно:
- Ну и колотуха у тебя, брат!
Раз, два, три! И Лексей кладёт его также легко, как Витёк меня!
- Давай левыми!
- Давай.
Егерь сидит, а Витя на ноги встал и всем туловищем давит. Егерь не только руку ему положил, но и вывернул в сторону. Витёк заорал и на пол грохнулся. Потом поднялся, за руку держится:
- Бля, ты мне руку так сломаешь! Однако, Лексей, силён ты!
И трактористом больше не называл. Лёха встал, улыбается:

- Петро, я щас на току четырёх петухов слышал. Пойду, отдохну, завтра в два подъём. Не проспишь?
- Да я спать не буду, чего там осталось.
Он прошёл в егерскую комнату через холодный коридор. Минуту спустя я постучал туда в дверь:
- Лексей, тяжело было Витю заломать?
- Легко. Тут к нам мастер спорта приезжал по амр… марм…
- Армрестлингу?
- Да. Я его положил и правой и левой.
- А как, с трудом?
- Да не очень сопротивлялся, но посильнее был, чем Витёк.

Когда подъехали к месту, Лексей сказал:
- Петро, дверью не хлопай, прикрой только.
Мы сошли с дороги и стали подниматься наверх. Тьма кромешная. Небо всё в тучах, хоть бы луна на полчасика вышла. Лёха заговорил тише:
- Мы щас на гривку подымимся, по ней пройдём с полкилометра, дальше болото начинается..., там они…. Только пробуй за мной след в след, фонарём подсвечивай маленько. Плохо, что ветер сильный, они поют слабее, услышать их тяжелей.

По гриве, заросшей огромными елями, он, несмотря на свой вес, шёл легко и бесшумно, в темноте обходя коряги и поваленные деревья.
Вдруг он остановился и поднял руку вверх.
- Слышишь? – шепнул Лексей.
- Нет…
- Пойдём. Фонарик не включай.
Он рукой показал мне направление. Сердце моё забилось. Я шёл за ним, думая только об одном – лишь бы ветка под ногой не хрустнула. Лёха замер опять.
- Щас слышишь? Там....
И я вживую уловил таинственные звуки, про которые так много читал в книгах.

- Тэк… Тэк… Тэк-тэк-тэк….
- Слышу, Лёха, слышу! – радостно шепчу ему в ухо.
- Щас с гривки на болото сойдём, мохом легче идти. Только так – я иду, ты идёшь. Я встал – ты стоишь. Понял? До него тут метров сто.
Глухарь сначала щёлкает. Тэк… Тэк…. Потом щёлканье убыстряется и переходит в песнь. Тэк-тэк-тэк… Трррррр. Как будто стрекочет. Он где-то на дереве ходит по ветке, выгибает шею, запрокидывает голову и закрывает глаза в предвкушении скорой встречи с копалухой. Во время этого колена он глохнет и можно сделать два-три шага. А потом – стоп. Бывает, даже ногу на весу оставляешь. Как в детстве. Замри – отомри. Если веткой треснешь – напугаешь глухаря, и только хлопот крыльев в темноте раздастся!
Лёха встал, на ухо мне под стрекотание шепчет, едва губы раскрывает:

- Петро, мы от него в тридцати метрах. Ждать нужно, чтоб развиднелось. Потом укажу куда стрелять.
Мы простояли с полчаса. На открытом месте, не шелохнувшись. Глухарь пел всё слабее. Потом и вовсе затих. Лексей сделал шаг ко мне и зашептал совсем тихо, как-то по-змеиному:
- На середине сосны ветка, на ней глухарь, видишь? Он замер. Сейчас слетит!
У меня зрение неплохое, очков не ношу, а в сумерках очень смутно предметы различаю.
- Лёх, там два пятна вижу, какой глухарь, слева?
- Справа, он против ветра шею вытянул, стреляй, уйдёт!
- А где голова, слева, справа?
- Да Петро! Слева, слева. Петь уже перестал, нас увидел. Стреляй!..
Я прицелился в воображаемое туловище ближе к голове. Хлоп!!!
А глухарь с ветки взмыл вверх и тут же опустился на голую макушку засохшей ёлки. Хлоп!!! Петух покачнулся, снялся с дерева и стал планировать влево и вниз.

- Попал, Петро! Подранок. Щас найдём! Ты чем стрелял?
- Бля, единицей,… Что он не упал сразу?
- Он когда поёт - крылья чуть распускает. Перо крепкое, как броня. Но задел ты его хорошо. Ща я кружок обегу.
Я тоже ходил, но ближе, вокруг сосны, на которой сидел глухарь. Смотрел, может, где перья, дробью посечённые валяются. Не вижу перьев.

- Петро! Петро! Сюда!
Уф... Нашёл всё-таки. Иду на голос егеря, подхожу ближе. Глухарь распластался на животе, раскинув огромные крылья. Красные брови рубинами горят на изумруде мха. Вот он, мой первый глухарь с подхода!

- Петро, глянь, вчерашний подранок. Тверские стреляли, не нашли. Может, себе возьмёшь? Хотя нет. Смотри, у него грудь проедена. Ну, дальше пойдём искать?
- Попробуем ещё. Только не найдём мы его, не мой день...
А почему не мой? Главное я под песню шёл, птицу перевидел, стрелял. Всё испытал.
Мы искали его ещё два часа. Как сквозь землю провалился. Присели отдохнуть. Лёха грустный такой, будто он, а не я глухаря просрал:
- Ничего, Петро, я ток хороший знаю. Шесть петухов, тут недалеко. Завтра отведу.
- Нет, я и так доволен. Спасибо тебе. Давай вечером на тягу.

Домой приехали, я лёг спать, а заснуть никак не могу. Перед глазами всё глухарь с ветки на ель перелетает. Но усталость взяла своё. Защемил часов до пяти. Проснулся – ребята бухают. Говорят о чём-то, спорят. У Витьки только морда заалела, а Антон опять никакой. По лавочке расплылся, во весь рот улыбается, зубы ровные, белые, и не понимает ничего. Вырвался от семьи на свободу.
- Антош, ты бы пореже себе накатывал, Витю всё равно не перепьёшь.
- Да ладно, Пётр Яковлевич. Всё нормально.
Так просидели до вечера. Я весь шансон переслушал. К восьми Лёха приходит. В дверь постучался, у порога стоит, а к нам не проходит.
- Ну, чё, мужики, на тягу поедете? Пора уже.
Витёк на него нормально смотрит, зла не держит.
- Сегодня не пойду, завтра, может. Ты, Лексей, проходи, выпей с нами.
- Не пьющий я. А чайку с удовольствием.
За стол садится, чай отхлёбывает, а еду брать стесняется. В тарелку ему положишь, тогда пробует.
- Петро, поехали, время уже. Антон, ты едешь?
- Да...
А сам сидит, с места пошевелиться не может. Мы сапоги на него надели, куртку тёплую взяли. Я ружья несу и патроны, а Лёха его под руку прихватил, идти помогает. В джип Антошу не сразу загрузили, длинный он и тяжёлый, но на заднем сиденье тут же заснул.
- Петро, я на таких машинах не ездил. Чё тут как, не знаешь?
Я права в Нью-Йорке получил двенадцать лет назад. Как-то без прав в Америке в падлу считается. С третьего раза вождение сдал и за руль больше не садился. Давай вспоминать.
- Тут P – parking, значит. Ага, ставь на P и включай.
- А где ключи?
- Щас в кармане у него поищу, вот...
- Теперь D – drive. Ногу на тормозе держишь, переключишь и вперёд тронешься. А газ, наверно, как в УАЗе.
- А это что?
- Это R... а, это если задним ходом. Ну, что, разобрались? Поехали, только не гони!
- Какой гнать! Машина дорогая, вдруг чего случится. А что за марка?
- Ниссан. Да не ссы, доедем.
Освоился он быстро, но когда приехали, уже темнеть начинало. Мы пьяницу нашего растолкали, он из машины вышел и тут же на землю упал, встал кое-как, а его из стороны в сторону водит, то за меня, то за Лёху цепляется.
- Лёш, а далеко тут до тяги?
- Метров двести, но дорога скользкая, он не дойдёт, там, через ручей переходить ещё... Ладно, бери его.
Лёха повесил два ружья на плечо, мы Антошу с двух сторон подхватили и попИздили потихоньку. Он ножками передвигает и смеётся. Мне даже интересно стало – как же с водки так переться можно?
К ручью подходим, егерь остановился: “Ну-кась дай мне его”, - чуть нагнулся и как мешок на плечо закинул. Ручей пересекает, а Антон молчит, только знаки какие-то руками мне подаёт... Так Лёха с ним и прошагал до места.
Бля, погода, лучше не придумаешь – тепло, небо в тучах, дождик чуть-чуть моросит, и ветра нет. До лесной поляны ещё не добрались, слышу, вальдшнеп цыкнул, я на звук обернулся, жду. Вижу, летит – медленно, как бабочка порхает, но далековато, да и собьёшь – упадёт в лесу, искать замучаешься.
На поляну вышли, егерь советует – вставай здесь, на середине, а я в край с Антоном пойду. Тот на лёхином плече кажись, уже прижился, засыпает опять.
Я ещё сигарету не успел выкурить, вдруг вальдшнеп один за другим полетел. Низко тянул и слышно издалека. Шесть штук минут за десять прошло. Я трёх взял и два подранка в кустах оставил. И всё. Затишье.
А Лёха Антона на пенёк усадил, как вальдшнепа услышит, кричит ему – летит! Он пальнёт – мимо, потом егерь уже. Двух штук отстреляли. Назад довольные возвращаемся, и Антон своими ногами идёт, мы только с двух сторон его поддерживаем.

До конца охоты Антон больше не пил. И глухаря застрелил. Он с егерем на подслух поехал, встал у края болота, а петух ещё по светлому перед ним на сосну сел.
И Витёк взял своего, с подхода. Следующим утром.

У меня дома фотография на стене висит, стою у леса, с двумя глухарями в руках, а рожа – недовольная такая. Ладно, Бог даст, весной опять приеду, мой глухарь ещё впереди!

В гостиницу ночью прибыл и тут звонок на мобилу:

- Яковлевич, ты в Москве? Давай завтра бери билет до Астрахани...
- Иваныч, я же только час назад с охоты вернулся, мне выспаться надо.
- Вот за два часа в самолёте и отдохнёшь. В Астрахань прилетишь, на стоянку выйдешь, тебя бомбила за полтора косаря, в Енотаевку добросит. Встретим тебя на въезде.
Я уже хотел отказаться, но слышу:
- Ты рыбы такой ещё в жизни не видал!
Я много слышал о тех краях, когда жил в России. Просто чудеса там творились на рыбалке! Причём у всех. А побывать не пришлось, обидно. И, правда, чего не поехать-то?
- Иваныч, а откуда вылетать?
- Из Шереметьева-1. Там два рейса – один часа в четыре, другой в восемь вечера, что ли. Как прилетишь, в машину сядешь – позвони, встречать будем около указателя на шоссе. Сапоги, одежду тёплую возьми. Не бери больше ничего, всё есть.
- Бля, уговорил, речистый! Завтра увидимся!
- Ну, пока.
Иваныч был человеком не простым, я в дела его не совался, но, однажды помог ему от гастрита избавиться. Он им два года страдал, а я его за две недели вылечил. Лекарства в Америке хорошие, не палёные. Когда я деньги взять отказался, он заявил – ладно, на рыбалку весной тебя возьму, охуеешь!

И вот еду на машине с шашечками в аэропорт. Водила молодой, симпатичный попался. Он смену закончил, но в аэропорт, говорит, тебя отвезу за тыщу двести, мне только по дороге к жене бывшей заскочить надо, деньги отдать. Недолго я его в машине прождал, минут через десять вернулся. Разговорчивый, всё про баб тёр. И о предательстве друга:
- Тебя как зовут?
- Петя.
- Иван. Ну вот, Петь. Я в разводе второй год. А жена всё равно даёт, нравлюсь я бабам, ну такой уродился...
- А чего ты развёлся? Дети есть?
- Дочка растёт. Да не в этом дело! Петь, у меня тёлка была, до армии ещё целку ломал, ну все дела там, любовь с ней. Из армии пришёл, дождалась, жениться собрались, а у меня дружок был, Вадик. Он, блять, давно на неё запал, а молчал об этом. Ну, на восьмое марта собрались погулять, она в сторонку меня отзывает и спрашивает – ты наркоман? Покажи руки! Мне Вадим всё про тебя рассказал. Я ей говорю, раз ты ему веришь, то иди ты на хуй! Вадику пизды дал, конечно, а её забыть не могу. Петь, ну какой я наркоман?

Он всё за дорогой следил, в мою сторону не глядел, а тут, когда вопрос задал, повернулся и в глаза мне пристально зырит. Ебать-копать! У него зрачки сузились – в диаметре меньше, чем у иголки. Ни хуя себе денег жене занёс. То-то говорливый такой стал. Господи, дай мне до Шереметьева доехать!

- Иван, а ты больше её не видел?
- Да звонил. Не хочет она встречаться, замуж вышла.
- За Вадима?
- Да я их обоих бы убил! За другого.
- Вань, у меня до самолёта времени до хуя ещё, ты не гони сильно.

Он остаток пути свои дела амурные всё описывал, на меня больше не смотрел. Может, заметил, как я обосрался. Но вёл машину нормально, не впервой, поди, обширенному шоферить. К аэропорту подъехали, я на радостях ему сотку на бензин сверху дал.
В зал прошёл, билет выкупил, настроение хорошее, аппетит разыгрался. В кафе салат взял, тефтели с картошкой, два пирожка с мясом и пепси-лайт. Чисто совковый обед в столовке, если пепси не считать. Пятихатку из лопатника вытащил, жду, когда посчитают, а девчонка в переднике объявляет – 960 рублей.
Ни хуя себе цены! Мы бы в JFK впятером на эти деньги пообедали. Да хуй с ними, с деньгами, отдыхать приехал, чего их считать, жрачка только стрёмная, не первой, да и не второй свежести. Ну, поклевал кое-что, пирожок разломил, чуть попробовал, и назад в тарелку положил.
Гляжу, бомжара меж столов бродит, патлы длинные, немытые, кроссовки все стоптанные. Озирается туда-сюда, пожрать, видно ищет. Я хотел ему, было, пирожок нетронутый предложить, а потом подумал – привяжется ещё, ну его на хуй.
Встал, походил по залу и на улицу покурить вышел. Гляжу, на площади машин нет, только жигуль вишнёвый стоит, вокруг несколько человек собралось, а в “копейку” Каневский из “Следствие вели” залазит. Он то туда, то оттуда, пройдётся чуть и опять в машину. Его на камеру снимают, смотрю, мать честная! Мой бомжара оператором оказался, ещё командует, ты, Жень, вот так повернись, да вот эдак! Ни хуя я бы ему пирожок предложил! Потом я в Бруклине по телеку смотрел эту серию, про каратиста была. Я даже себя вдалеке увидел, с рюкзачком и сумкой у входа.

До Астрахани долетел, слава Богу. С бомбилой сторговался, а ехать километров сто пятьдесят. Халява, это тебе не Москва! Я Иванычу звоню, он извиняется, мол, встретить тебя не могу, там ребята на крузаке перед указателем тебя ждут. А как подъехал, уже стемнело, но фарами крузак водитель высветил, остановился метрах в тридцати, ты к ним, говорит, иди, а я назад поеду – и по газам...
Я к машине шлёпаю, думаю, ёб твою мать, куда я попал? Подошёл ближе, они свет в салоне включили и двери открыли:

- Американец? Ну, как добрался?
Нормально, отвечаю, а они вчетвером там сидят, пьяные, морды страшные, а в темноте ещё страшнее показались.
- А где Иваныч?
- Он на ночь на рыбалке остался, давай, садись.
Пока до воды добирались, я по разговорам понял, что за старшего, или как там у них, Григорич. Тот, что за рулём. У воды остановились, в лодку пересаживаемся. Мне он советует:
- Ты на себя всё что есть, надевай, щас на ветру проебёт, мало не покажется!
Апрель холодный в этом году выдался. А ночью вобще минус небольшой, лодка летит, как бешенная, темно вокруг, даже звёзд на небе не видно. Куда я лечу? Да и хуй с ним! Будь, что будет!
Минут через сорок на место прибыли, а там еще человек пять и не знаю никого.
В доме на берегу свет от трёх генераторов горит, телевизор работает, кухня отдельная. Повар еду, и чай разносит на два стола в большой комнате, а по правой стене и сзади номера небольшие с двухъярусными кроватями. Перезнакомились. Я и в нормальном состоянии с трудом имена запоминаю, а тут одного Григорича только и помню. Он попросил:
- Покажите комнату американцу. Ты давай переоденься и за стол садись.
Я быстро скинул с себя тёплую куртку и сапоги, обулся в домашние тапочки и вернулся назад.
- Ну, чё, Американец, не развязал ещё? А то давай. У нас вискаря нет, конечно, но водка хорошая, вмажешь?
- Нет, пока в завязке. Мне кофе, или чаю.
- Так что Вам? Кофе, правда, только растворимый, с кофеином или без? Чай обычный или зелёный? Сазан жаренный, рёбрышки одни, ушицы, если хотите, подогрею. Блинчики есть и мёд очень вкусный.
Это повар их, как же он представлялся? Иван? Степан? А ладно:
- Иван, мне два кусочка рыбы попробовать и блинов. Три года их не ел.
- А кто тебе их есть, не давал, Буш, что ли?
Это Григорич. И заржал. Смех у него заразительный. Я и сам не удержался, хотя подумал, а со мной ли это происходит?
- Ладно, - сказал он, когда закончил смеяться, - давай за встречу!
Пока все вливали в себя водку, я оглядел сидящих за столами. Один из них, в джинсовой двойке, тот с кем я ехал в машине, держал налитую стопку в руке и исподлобья зло смотрел в мою сторону. Он отличался от них, и не тем, что был всех пьянее, а своим тяжёлым взглядом. Я такие взгляды успел забыть за четырнадцать лет эмиграции.
- Ты, Субботин, чего жалом водишь, пей, давай, со всеми. Не хуя шпионов тут ловить! – заржал Григорич, ударив пустой стопкой по столу.
Я съел рыбу и принялся за блины. Они были тонкие и прозрачные, я их складывал трубочкой и макал в светлый, пахучий мёд. И снова Григорич:

- Ну что, поел, Американец? Щас готовься! – встал из-за стола и прошёл в дальнюю комнату.
Что он там задумал? На хуя же я сюда прилетел? Блять, любитель экстрима, щас ты его получишь, мудак.
Григорич распахнул дверь изнутри ударом ноги и на руках вынес из комнаты крашенную блондинку с большими сиськами и чуть заметным купальником. Все заржали, лишь только Субботин молча оглядывал то меня, то блондинку.
- Во, подарок тебе от Иваныча! На, бери, чё стоишь-то?
- Да у меня руки масляные, блины ел.
- Бля, держать заебался...
Он поставил её на пол. Тоже не молод, за полтинник, поди. Девка была сильно вдутая, видать в комнате, где она ждала, хранили запасы спиртного. Блондинка натужно смеялась, растягивая толстые губы по округлому лицу.
- Иван, дай ему полотенце, пусть руки вытрет. Это ж подарок твой, как тебя, Люба? Ну что... Вытер руки? Она ж живая, её потрогать можно.
Григорич обнял её за плечо и левой рукой теребил крупную грудь, показывая мне, как нужно трогать.
- Всё, полотенце есть, беги на улицу в душ подмываться. Там холодно, но вода в бочке горячая, не замёрзнешь! А ты, Любка, хуячь в комнату к Американцу, жди, он щас придёт.
- Подожди, Григорич. Я её сам провожу, плавки надену, и полотенце большое из сумки достану.
Я был так счастлив, что со мной ничего плохого не случилось! Даже такой брутальный способ знакомства не вызвал во мне ни капли отрицательных эмоций и я радостно подмывался на холодном сквозняке. Перекинув полотенце через шею, в длинных плавках knee-high, под смех мужиков я прошёл к себе в номер.
Блондинка лежала на правом боку, уронив тяжёлые груди на простынь. Двухъярусные шконки не дают возможности потрахаться по-человечески – если на нижнем ярусе, голова упирается в верхний, если на верхнем – в потолок. И как они тут ебутся? Учитывая вышесказанное и полуотключенное состояние моего подарка, вырисовывается три варианта – минет, с боку и миссионерский. Останавливаюсь на первых двух, в придачу, на боку щупаю её сиськи. Да, не плохие... Минут через двадцать Любка спросила:

- У тебя есть, что надеть? Не пойду же я в купальнике подмываться?
Я предложил свой камуфлированный широкий пуловер. Края одежды лишь на три четверти прикрывали её жопу. Очень сексуально в нём смотрелась – как Артемида, бля, – на секунду подумалось мне. Я же никуда не пошёл. Использовал Мирамистин из большого флакона и влажные салфетки в упаковке.
Любка быстро пришла и начала тереть что-то про алкоголика папашу. Я не слушал этот бред, лишь ласкал её большие сиськи, готовясь ко второй палке. И всё бы ничего, только сквозь прикрытую дверь без замка слышно, как ребята убирают со стола, готовясь поиграть партию-другую в “козла”.
Минут через пять они уселись, и я слышу громкий голос Григорича:
- Кто выиграет – Американца в жопу ебать будет!
Ни хуя себе расклад!
Минут через двадцать к нам в номер заходит пьяный в хлам Субботин. Никак выиграл, - проносится в моей голове. Он кладёт руки на верхний ярус и молча наблюдает за нами секунд тридцать. Сверлит своим тяжёлым взглядом. Я за это время успеваю достать трусы из-под подушки и медленно, под одеялом, натягиваю их на себя. Наконец, его прорывает, он правой рукой указывает на Любку и с трудом произносит:

- Даю тебе пятнадцать минут. Пятнадцать минут... И я решу твои проблемы.

У меня на сердце отлегло. Её, значит. Фу... А Субботин стоит ещё секунд десять и в меня пальцем тычет:

- И твои тоже...
И вышел.

Вот, козёл! Весь кайф обломал. Любка в истерике бьётся.
- Он ко мне еще, когда я подмываться выбегала приставать начал. А он платил? Меня тебе в подарок купили! Да пошёл он на хуй!
Она целый час причитала, потом заснула, храпит сука, как мужик. А мне и так хуёво, всё гадаю, чего этот пидор придумать может? Мужики уж все партии завершили, спать улеглись. Но под утро вырубился я всё же...

Проснулся, сразу трусы проверил, на мне они? Штаны надел и в столовую вышел. Там Григорич один за столом сидит, чаем отпаивается.
- Ну, чё Американец, попарил шишку?
- Ага, попарил, самому чуть не вдули!
- Постой, как тебя?
- Пётр Яковлевич.
- Яковлевич, что случилось-то?
- Где Субботин?
- Да за ним рано утром на катере приплыли, загрузили его, как говно и на элитную базу отправили. Ну, чё было-то?
- Помнишь, как вы в козла играть начали, ты сказал, кто выиграет – Американца в жопу ебать будет?
- Не говорил я...

- Да говорил, говорил...
Ну и рассказал ему всё, как было. Он ржал, чуть с лавки не ёбнулся.

- И я решу твои проблемы... Ха-ха-ха... Ой, не могу...
Слёзы от смеха на глазах. Кулаками их вытирает. И остановиться никак не может.
- Этот, придурок достал нас тут всех. Дал бы ему по ебальнику! Слушай, Яковлевич, а как ты можешь про себя всё рассказывать? Я бы не смог... Всё так показываешь ещё, как артист. Ха-ха-ха... Не... знаешь, тебе книжки писать надо, бля буду, получится!
И я решу твои проблемы!!! Не, точно, пиши!

Рыбы мы наловили много. Верно сказал Иваныч – рыбы такой я в жизни не видал! А когда в мае домой, вернулся, перекрестился и рассказ в ЛИТПРОМ отправил.

Бруклин. 07.07.2007г.