БЕЛЯЕВ СТЕПАН : Выставка грязной посуды

16:14  15-07-2007
Мы собирались встретиться в шесть или чуть позже
Прекрасно зная друг друга вечно опаздывающих
уже далеко не студентов.
Времена запыхавшихся прогулок давно прошли.
Теперь нам оставались
только размеренные шаги.
Желательно твердые и уверенные.
Шаги по жизни.
Ремеслу нами избранного.
Дам и жен или просто подружек.
Людей, которых мы когда-либо знали.
И любили или ненавидели.
Интересовались.
Влюблялись.
Флиртовали.
Забывали.
Целовали или ударяли.
Неважно.
Всех тех, кто встретился нам на нашем пути.
Или в дороге.
Всех кто был здесь и существовал.
Просто был с нами.
Или без нас.

Шесть часов вечера уже миновало.
Стрелка ползла на пятнашку.
Закуток метро пустовал.
Пустовал без нас.
Лишь редкие пассажиры забирались в него.
В основном только пьяные,
которым не стоялось на месте.
В ожидании поезда.
Мы запаздывали.
Я спускался по эскалатору,
переходя с одной станции на другую.
Такую же станцую,
только под другим названием.
Расположенную через дорогу.
Под потоком машин
и светофоров.

Я не спешил,
хотя время уже поджимало.
Музей открывался в пять и работал до восьми.
Всего три часа.
Три часа в неделю.
Всего три.
Три часа.
И мы успевали.
Должны были успеть.
Обязаны.
Мы обещали
посетить наших друзей
на этой выставке.
Выставке грязной посуды.
Идущей уже с декабря
и обещавшей окончиться
в марте.
С первыми теплыми лучами солнца
и слякотью.
Слякотью под ногами.

Оттягивать далее было нельзя.
Некрасиво.
Некультурно.
Негодно.
Совсем нам не подходившее.

После долгих и упорных споров.
Договоров.
Все собрались,
но на пятнадцать минут позже.
Запыхавшиеся, как в студенческие годы,
но радостные.
Радостные видеть друг друга.
Всех нас.
Вместе.
Опять.

Холода еще не отступили.
И поэтому все были замотаны шарфами,
так что лиц не было видно.

Идти было надо пешком.
Минут двадцать.
Может чуть больше.
Ветер дул в лицо.
Поэтому никто не разговаривал.
Мы просто шли рядом.
Замотанные своими шарфами.
Веселые и замерзшие.
Как рыбы.
Набравшие в рот воды.
Молчуны.
Молчащие.
Идущие по мостовой.

Зимой на улицах намного меньше народа.
Особенно вечером.
Тем более таким.
Безумно ветреным.
Холодным.

Театр или галерея,
в которую мы направлялись
находилось на углу.
На пересечении улиц.
Видимо бывший
магазин.
Хозяйственный.
Или продуктовый.
Был оборудован под прихожую с креслами.
И гардероб.
Дальше.
Зал.
Сидения.
Сцена.
Занавес.

Довольно интересное место.
Скажем прямо необычное.
По своей задумке и сути.
Находясь внутри, создавалось чувство непривычности.
Вроде бы и помещение знакомое.
И метраж.
А все не то.
Вещи совсем другие.
Мебель непривычная.
Зайдешь за угол и знаешь, что там будет.
Ан нет.
Все не то.
Вообщем как и дома.
Только все незнакомое.
Не твое.
Чужое.
Непривычное вообщем.
Странное.
Как твое и в тот же момент не твое.
Вроде мать, а вроде и мачеха.
Грубо
Но как еще.

Мы подошли.
Нас ожидал полу звонок.
Полу колокольчик.
Дверь открыл мужчина.
Престарелого возраста.
С солидной проседью
И в морщинах.

Мы к Павлу проговорил я.
-Прекрасно - пробормотал старик.
-Он вас уже давно ожидает.
-Знали бы вы, как он старался, собирал.
-Красил.
-Лепил.
-Все до последней капли.
-До крошечки.
-До ломтика.

Он впустил нас.
Навстречу выходили
девушки, очень приятные на вид.
От них пахнуло духами,
средней дороговизны.
Они улыбались.
Они стали прощаться со стариком,
выказывая свою радость по поводу выставки.

Мы осматривали помещение, которое я уже ранее описал.
Было непривычно.
Но и не неуютно.
Старика звали Альфредом.
Он пригласил нас присесть.
Павел задерживался.
Он хотел нам сам со слов Альфреда показать выставку и просил его не пускать нас раньше его прихода.
Старик предложил чаю.
Согреться с холоду.
Или чего покрепче.
Но мы отказались.
Внутрь с непривычки ни лезло ничего.
Он был удивлен.
И налил себе чаю.
Предварительно выпив коньяка.
Так чуть-чуть для задора.

Паша, которого мы знали еще со студенческих времен
был отличным, добрым малым.
К сожалению, он так и не доучился.
Его выперли с последнего курса.
А должны были и еще раньше.
Учился, честно говоря, он из рук вон плохо.
Его не любили ни преподаватели,
ни соратники по скамье.
Что-то всех в нем смущало.
Нас тоже, но мы на это закрывали глаза.
Он был нам интересен.
Всегда веселый.
Бодрый.
Неунывающий.
Честный.
Он не вызывал у нас неприязни.
Скорее все-таки симпатию
Попав в это заведение
я понял, что всех смущало в нем.
Смесь чего-то родного и в тоже время совсем чужого.
Чуждого.
Непонятного.
Чужого.
Немыслимого.
И это было не в словах.
Или поступках.
Взглядах.
Речах.
Улыбках.
Это было внутри.
Где-то там.
Далеко запрятано.
В каком то из полушарий.
Гипоталамусе.
Что-то не свойственное ему как личности.
Как человеку.
Мыслящему созданию.
Существу.

Видимо непостижимость и вызывало отторжение,
свойственное любому человеку.
Неосознанное.
Произвольное.

Мы сидели уже около двадцати минут.
А Павла все не было.
Старик довольно попивал чай.
К нашему удивлению не доставая нас разговорами.
Мы были взволнованны.
Время шло даже в тепле.

В гардеробе работала женщина лет тридцати.
Она сидела на стуле, читая какого то русского классика.
Если мне не изменяло зрение Чехова, Антон Павловича.
Она была недурна собой и очень сосредоточена
Я ее понимал.
Сосредоточенность с Антоном Павловичем была необходима.
На вешалках висело несколько пальтишек и шуб.

Я решил прервать никого не напрягавшее кроме нас молчание,
вопросом о популярности выставки.
Альфред сказал, что бум прошел, но народу все равно много.
Особенно с пяти до шести.
Когда раздают подарки и сожалеет, что нам их не достанется.
Хотя так как Павел является владельцем выставки.
Ее хозяином, то по старой дружбе выделит нам кое что.
Против правил.
Им же заведенных.
Ведь друзья есть друзья.
Всегда.

Он продолжил пить чай.
Осторожно.
Без звуков.
Так же спокойно, как и раньше.
В тишине наших дыханий и Антона Павловича Чехова
находившегося за стойкой гардероба.

Дверь стукнула.
Колокольчик зазвенел.
Павел стал отряхивать ботинки.
Стуча ими по полу.

Он ужасно похудел.
Я узнал его только по носу.
Длинному и худому.

Пальто было черным и малость грязноватым.
Что впрочем, было не заметно, если не вглядываться.
Он просиял и стал обнимать нас.
Твердя - друзья, друзья-
-Как давно я вас не видел.
-Родные вы мои.
-Пришли, наконец.
-Прибыли.
-А я так ждал.
-Но знал что в конце.
-В конце будете.
-Ближе к марту.
-Уж такие вы у меня.
-Ровнехонькие.
-Что ж одежду не сдали то.
-Надежда Николаевна вы что видите сидят мужчины парятся.
-Снимайте все и проходите.
-Я так вас ждал.

Он быстро разделся
И еще быстрее них сдал вещи Надежде Николаевне.
-Ну что вы скучали по мне.
-Сколько времени то прошло лет пять шесть.
-А это ведь целая жизнь за это время эпохи рождаются и люди восходят.

Он взглянул на часы.
Было семь тридцать.
-Да что-то припозднился я - пробормотал он.
-Но ничего успеем.
-Полчаса еще есть.
-Все обойти успеем.
-Тут немного.

-Все в один бы зал вместилось.
-Но решили растянуть на три.
-Чтобы интереснее было.
-Правильней.
-Понятней.
-Доходчивей.
-Роду людскому.
-А ведь вы сами знаете, какой он.
-Нетерпеливый.
-Что на трон.
Что в петлю.
Одинаково.
-Как будто пятки горят.
-Или жжет кто.

-Вот пойдемте.
-Время идет.
-Все успеть надо.
-Все теперь

Мы прошли в зал за сценой.
Было темно.
Я споткнулся об сидение.

-Щас.
-Щас - бормотал Павел
-Сейчас только свет найду.
-Подождите немножко.
Он шарил руками по стене.
Раздался щелчок.
Свет зажегся и погас.
Лампа перегорела.
Павел выругался.
-Время, время - шептал он.
-Надо успеть.
-Все ж продумал то.
-Альфред - заорал он,
пробираясь через сидения,
мешавшие ему,
-Лампа, лампа, Альфред.
-Сгорела, сволочь.
-Сгорела.
-Лампу мне и стремянку.
-Да побыстрей.
-Время поджимает.

Я слышал шум,
тащившейся стремянки.
Слишком узкий проход мешал ее тащить.

Павел ввалился
в зал.
-Щас щас друзья я все исправлю.
-Потерпите.
-Чуть-чуть.

Я посмотрел на свои часы с подсветкой.
Было без пятнадцати восемь.
-Ну и дурдом - подумал я.
Павел полез на стремянку, говоря подоспевшему Альфреду – Держи, она старая, рухнет. - -Еще.
Послышался лязг ввинчиваемой лампы.
-Ну все - сказал Павел.
-Пора.
-Я готов друзья.
-Пора-
-Мне пора.

Зажегся свет.
Павел рухнул вниз, но не упал.
Он висел с высунутым языком.
И свороченной шеей.
Внизу стоял недоумевающий Альфред и дергал Павла за штанину.
Бормоча - Ты чего Павлуш, . опять шутишь. Кончай, надо слезать.
-К тебе друзья пришли, выставку смотреть, показывать то кто будет.
-Я что ли, я тут и не знаю ничего без тебя Павлуш, а?

Но Павлуша не слезал.
Он все так же висел.
Высунув язык.
И вытаращив глаза.

Мы стояли в оцепенении.
Альфред все так же дергал Павла за штанину.
И что-то невнятно бормотал.

Надежда Николаевна заорала.
И выбежала вон так же быстро, как и зашла.

Я подумал, сейчас приедут.
Даже когда я отвернулся, Павлушин язык не вылезал из глаз.
Я сожмурился.
Протер глаза.
Язык висел передо мной.
Все такой же розовый.
Как живой.
Павлушин язык.
Не мой.
Его.
Висел и висел.
Пока меня не вывели и не усадили на скамью.
Я закрыл глаза.
Посидел.
Открыл
Язык висел, но уже не розовый, а синюшный.
Разбухший Павлушин язык.
Передо мной.