Шизоff : Гроздья вони

Пенсионер Зимин пускал газы. Делал он это неприметно и вонько, по-фашистски.
Раньше Зимин работал в сфере торговли, бухгалтером. Аккуратно работал, без косяков. Концы всегда сходились с концами, и начальство поощряло Зимина то путёвкой на море, то премией. В торговле очень важно, чтобы концы сходились, без этого край. Затем ухнула перестройка, и Зимина сократили.
Как-то раз нагрянула передовая комиссия, поставила весь их общепит в излюбленную простым народом позу, да ещё и обвинила, до кучи, в стойком застойном духе.
У него было всё путём, но когда начали разбор полётов, то завистники и клеветники возвели на Зимина напраслину и поклёп.
-- Как тут перестроишься, - кричала Пестунова, та, что сидела слева от Зимина, - если кислородное голодание от некоторых ветеранов труда?
-- Он, натурально, извиняюсь, перестроечный ветер отравляет миазмами, - вкрадчиво и будто не со зла подтвердил Купреев, гондон, хоть и сидел у двери, где вентиляция.
-- Сушки трескает с пустым чаем, эконом, - шла пятнами вечно незамужняя Мухина, - Экономит-то, граждане, на здоровье коллег, на нашем с вами здоровье! Что ж у него за жена такая, если от её мужика прелым силосом разит?
Зимин смирно сидел, временами грустно почёсываясь, и думал, что мир становится жёстким. Пестунова, дура, считать не умеет и под ногтями грязь. Купреев – дрочила, а эта Мухина-Бляхина так девочкой и помрёт, если колготки хоть раз в жизни не поменяет. Но Зимин был тихим человеком, и ябедничать не любил. Жаль, что директора Варгиса Леоновича Тер-Дробосяна под статью подвели. Он тоже, бывало, такого петуха мог выдать, что закачаешься! Зимина ценил, и, конечно, защитил бы от наветов. Но вот не срослось. Прислали на смену конкретному Дробосяну некоего обсоса с неприличной фамилией – Терпило. Этот Терпила оказался гомозлив до безобразия, и слил Зимина под благовидным предлогом на досрочный заслуженный отдых.

Семья у Зимина оказалась неготовой к такому повороту событий. Поначалу, естественно возмущались: демократия, блин, свобода слова, а человеку пёрнуть не дадут! Это ж дремучий тоталитаризм в гнуснейшем виде, товарищи!
Затем жалели и утешали. Он пытался найти работу, но не смог. Возраст не тот, и бухгалтерия несколько иная.
Через некоторое время Зимин престал вызывать у домочадцев нежные чувства, хотя ел довольно мало и больше картофель с солью.
А однажды жена, вернувшись от своей подруги, у которой муж не потерялся в жизни, а стал кооператором, поводила носом, поморщилась и сказала Зимину:
-- Знаешь что, Зимин, а ведь ты мне жизнь загубил.
Он непонимающе поглядел на неё, а она безжалостно пояснила:
-- Душно с тобой, как ….Как….
И заплакала басом.
Дальше было как в сказке про репку. Первой на зов предков явилась дочь, мелкая, полудохлая, с самого детства страдающая грудью. Грудь хронически не росла, и от обиды в ней объявились какие-то левые хрипы. Пока Зимин был способен работать и баловать, она считалась «папиной дочкой», но за последний год пересмотрела взгляды на жизнь и стала больше ценить женскую солидарность. Узнав о причинах истерики, доча полностью поддержала мамулю.
-- Что ты, правда, с матерью-то делаешь?! – на непривычно повышенных нотах обрушилась она на отца, - На ней же лица нет!
-- Нету, доченька, нету….- гулко всхлипнула мать, с интересом прислушиваясь.
-- Что ты здесь развёл-то? Ладно мать, ну а обо мне ты подумал?!
-- Он только о себе думает всю жизнь, мы ему что?
-- Папа, послушай! Совесть надо иметь?! Я вот молодая ещё, мне жить да жить, гулять да гулять, а у меня от свежего воздуха обмороки!
-- Гуленька моя, кровиночка! – начала подвывать мать, - Что же он сотворил с тобой, окаянный!
-- Я тут поехала с ребятами за город, на пикник, надышалась кислородом, и сразу – брык! А они думаешь что, не воспользовались?! Жди! Ну, а детей - Пушкин воспитывать будет, на ноги ставить?! Все вы мужики одинаковые! Козлы!
-- Вонючие! – горячо поддержала мать, - Я, доченька, что-то не очень поняла….
Чего там она не поняла Зимин не расслышал, потому как в дверях объявился сынок. Его очень украшали животик, очки и семейное положение. По жизни он был нетороплив и рассудителен. Зимин с надеждой посмотрел на наследника.
-- По какому поводу сырость? – поинтересовался наследник.
Ему объяснили взволнованным дуэтом.
-- А ты что скажешь, отец?
Зимин пожал плечами, вздохнул, хотел было высказаться, но очень ни к месту выдохнул не с той стороны. От волнения, стало быть, прокололся.
Ну кто бы мог подумать, что его дородный, внешне малахольный сынок давно находится на грани нервного срыва? Никто не мог. А вот поди ты!
-- Живём тут, как в виварии для хомячков! – взорвался малахольный, - Развели пердильник! Очки запотевают! Я уже закурить боюсь в квартире, сигарету на лестнице тушу! Ты же скрытый террорист, батя! Пожалей близких, не трави! Чёрт-те что – миллениум на дворе, а мы злого духа втихаря пускаем, как бояре! Средневековье, блин!
-- У меня от аммиачных солей и попутных испарений аллергия, - высунулась евонная жена, которую никто не любил, но теперь выслушали, - Я на сохранении почти год пролежала, а Кока всё равно пятимесячным ….
Она тоже заплакала.
-- Это же просто лицемерие какое-то! Двуличный Янус! – продолжал кипятиться сынок, нервно обнимая кривящуюся телом супругу, - Ну бахнул бы, как все цивилизованные люди, с треском, от души! С открытым, так сказать, забралом!
-- Забралом не вышел, - предательски ввернула довольная публичной казнью супруга, - Он громко не может – всю жизнь плоский, будто за шкафом родился. Только по запаху и найдёшь!
-- Как ты с ним прожила-то столько лет, мама?! – очень по-взрослому поразилась дочь, - Это же какой-то пепперштейн в собственном соку!
-- Тебя потому и списали вчистую! - по живому резал сын, а глаза за очками потихоньку наливались недоброй кровью, - Сейчас такие времена, что голос должен быть слышен, твёрдым надо быть, а у тебя жидко всё, даже газообразно! Слабак!
-- Ну уж не жидко, - вяло запротестовал Зимин, - да и чего афишировать? Внимание только привлекать….
Тут все разом закричали, и ему осталось только уткнуться в себя.
-- Ну и что делать будем, батя? Как быть? Можешь ты хоть объяснить нам – что с тобой происходит? Объясни, мы же не чужие – поймём!
Зимин молчал, с трудом сдерживая внутренний голос.
-- Дедушка просто метит территорию, - просверлил тишину гнусный тембр очкарика-внука, и все взоры с умилением обратились к рахитичному вундеркинду, - Ему нужен более существенный ареал обитания ….
-- Верно! – обрадовались добрые люди, - Отправить его на шесть соток, пусть там обозначает владения!
-- Бог заповедал человеку взращивать сад и возделывать землю, - подвёл черту внучёк-гуманоид, - Из праха ты вышел, и в прах возвратишься.
На том и порешили.

Выселенный из города экс-бухгалтер Зимин прожил на шести сотках довольно недолго. Он честно пытался в поте лица добывать хлеб свой, но получалось у него это неважно. Лето он как-то протянул за посадкой картофеля, осенью начал тосковать, а к приходу зимы оголодал и стал мёрзнуть. В это же время у него произошёл весьма неприятный инцидент с местным фермером – докопаться до истины оказалось невозможно, но соседи вскользь упоминали, что фермер страшно переживал потраву кур, громогласно ругал Зимина «проклятым хорьком», и даже погонял вилами. Отверженный всем миром Зимин по первому снегу отправился в лес за дровами, где на его след безошибочно вышли голодные волки.

Зимина хоронили в закрытом гробу. Пестунова рыдала, Купреев хмурился, тихо шаря в брюках. В новых колготках Мухина в порыве чувствительности теребила за рукав остепенившегося Терпило. О семье и говорить нечего – это был настоящий шок.
Поминки были скромными, в узком кругу. Добрые люди выпили водки, закусили, и больше молчали, искоса поглядывая друг на друга. Оказалось, что после смерти Зимина вони в окружающей их собственной атмосфере стало ничуть не меньше.