Шизоff : Жарко, душно, тошно...(похмельное)

-- Тебе нравится артистка Заворотнюк?

Лицо напротив перестало жевать и передёрнулось мыслью. В нашей стране первая мысль всегда недружелюбна, и я сразу жалею о попытке стать общительным. Мне совсем не интересно отношение к артистке Заворотнюк у внезапно прорвавшегося в мою камерную жизнь старого друга. Он как нарыв – рвётся.

-- Это кто?

Ну, всё не так плохо. Незнакомство с Заворотнюк обнадёживает. О многом можно умолчать.

-- Хрен её знает….Всплыло вот…Фамилия…Ей бы в рекламе работать, губозакатывающие машинки пиарить, а она…в общенациональные няни…

-- А! эта!…с этого…как его…ну, с того…понял, понял! Чё те не нравится?! Симпотное такое животное, соска что надо, а?! чего?!

Да ничего! Ничего, милый друг, ничего….Взяла бы псевдоним, что ли, а то ведь привяжется, вылезет не ко времени – а ты раскрывай рот, шлёпай тут навстречу нетрезвому взгляду с тяжёлой и всепоглощающей нижней челюстью! А надо мне это в такую жару?!

Жарко.

Жара несносна по определению.

Жара в городе просто гнусна.

Солнце тупо кувыркается в мутном от газолина зените. Тошнотворно податлив асфальт. Девочки не цокают, а чпокают, как…. Разит гудроном. Пиво скисает от случайно-завистливого взгляда.

Мы сидим в маслянистой, бурой, липнущей к телу тени. Якобы тени. Профонация тени. Подъёбка, а не тень. Жизнерадостный зонтик «Хейникен» заманил нас обещанием неги, но неги нет, как и самого «Хейникена». Есть отсутствие тени, хачапури и классическая моча, охлаждённая до температуры тела. 36,6. Во всём окружающем мире.

Лжеоазис, лжеотдых, лжерадостная встреча двух лжедрузей и псевдоприятелей.

Мой друг похож на убитого жизнью сома. Он усат, а глаза круглятся обычным в России недовольством. Взгляд существа, привыкшего к жизни в мутных глубинах. Он тяжело и бессмысленно дышит ртом. Прямо через бычью шею, насаженную на покатые плечи. Плечи уходят в безобразный мешок с потрохами. Он сидит, как сидят на горшке, и издаёт такие-же утробные звуки в адрес артистки Заворотнюк. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу кто ты». Мне тошно смотреть на друга, и я смотрю мимо него….

Мимо него мерно чавкают оглушённые солнцем тени. В основном девичьи. В их одеждах присутствует экстрим. Нездоровая эротичность. Экзотика. Эпатаж. Эмоциональность, эклектичность. Элементарный эгогцентризм, эволюционировавший до эмансипации. Ведёт к энтропии. И никакой эстетики. Этики – тем паче. Боже! Как грустен и душен стал созданный тобою мир!

Выражение лиц давно стало общим. Непрерывная повторяемость. Одежд, ситуаций, взглядов. Взгляды большинства – тусклая россыпь канцелярских кнопок. Самый выразительный взгляд – фотовспышка, неприятно режущая усталый мозг с последующим погружением в сумрак….

-- Эй, ты слушаешь?! – расползшийся во все стороны образчик мужественности пытливо глядит мне в лицо. Насколько может пытливо. – Проснись, ты дрищешь!

Я смотрю в это брутальное, маскулинное, надёжное лицо и чувствую головную боль. Мне физически больно смотреть на эту особь мужского полу. Зря я сетовал на женщин, и даже на Заворотнюк….

Да, наши российские модницы напоминают историю с картофелем: то, что у них давно употребляют в пищу, у нас ещё сто лет вдевают в петлицу и украшают декольте. Не клубни, разумеется, цветы….
Да, животы одинаково голы, хоть и не одинаково хороши. И взгляды в узком диапазоне – от вызывающе блядских до ненавидящих. Да, но ведь это – слабый пол. им простительно.

А мы – он и его во мне отражение – вообще не пол. Мы – половой признак в рудиментарном состоянии. Мы близки к атавизму. На нас отдохнула не только природа, но и разом все социальные институты. Включая семью и школу, сад и огород. Мы – «Очевидное –невероятное», снятое в инфракрасном свете, да ещё и в косых лучах.

Жарко, чёрт…. Душно. Поёт артистка Глюкоза. От синтетической сладости болят зубы. По позвоночнику и до самой задницы искрит болью. Уж лучше шнур на 220В, чтоб живительным матом по спине.

-- Лучше бы артист Шнуров песню исполнил, - говорю я, чтобы подать некий признак жизни.
-- Тебе что…этот…Шнур нравится?! – агрессивно изумляется друг. Будто ему этот шнур вставили в одно место.

Да нет, не особенно. Впрочем, и этот шнур уже пробило. На деньги пробило мужика, а это – край. Для таланта, во всяком случае…А он, сука, был талант….

-- Теперь, когда забурел – нет. Жаль…
-- Тебе-то чего жалеть?! Чувак рубит не по-детски, чего жаль-то?!
-- Шнур лишился поклонника. В моём лице.
-- Да ему насрано на твоё лицо! И всегда было! Он тебя сто лет не знал, и знать…
-- Вот именно….Для меня ничего и не изменилось, а у него стало поклонников на одного меньше. Денег больше, а любви народной….
-- Да ему похрен!
-- То-то и плохо, что люди похрен. Зачем тогда петь? Для кого?!

Я слушаю лекцию на тему: для кого и как петь, зачем, чего это стоит. В конце каждого тезиса стоит утверждение, что я просто мудак. Я безразлично слушаю, внутренне со всем согласный.

Жара.

В «Арсенальной» тёплой моче тонет мужской характер. Слабо пенится что-то бабье – простите, девочки! – что нормально в женщине, но кисло и мерзко в мужике. Душно это как-то, невесело, подло…. Тошнит.

Это мой друг. Он позвонил, и объявил, что НАДО встретиться. Что друзьям НАДО пересекаться. И вот мы сидим, потные и отвратительно трезвые. Я трезв по бедности, он трезв после вчерашнего. Мы, пожалуй что, и похожи, только он с животом, а я нищий. Зато каждый из нас – ЕДИНСТВЕННЫЙ друг. Я дополняю картину его тошнотворного похмельного мира, он вносит животворную финансовую струюв мой обезвоженный внешним долгом мир. Но внутренние долги – много хуже. Этой встречей я скрипя сердцем плачу по счетам. И плачу жёстко. Собственной совестью.

-- Слушай, у них там какое-то «Доброе», тверское? Ты же тверской – что за шняга?
-- Доброе, - киваю я, - если холодное.
-- А чё те не нравится?! Я плачу, так и морозить ещё…?!!!

Блядь! Ты – мне не нравишься! Я – сам себе не нравлюсь! Мы вдвоём мне не нравимся, и с каждой минутой – всё больше! Лучше бы водкой взорвались. Хоть от мысли о тёплой водке мир и зеленеет, но…

-- Тебе брать?! Ну?!
-- Бери.

Он недовольно хлюпает размокшим анусом и уходит враскоряку. Я с удовольствием отмечаю, что по его чанаху – самсе, хачапури, шаверме?- деловито бродит жирная навозная муха. По его чебуреку. Я свой есть и не буду, а он – сожрёт. Он жрёт всё, что ни попадя. Он и муху сожрёт. Хули муха?! У этого гуманоида, что на раздаче, разве что бродячие псы не ползают, а уж крысы – однозначно. А в беляше вполне можно найти зуб или ноготь….

-- Как с женой-то? Есть у неё кто? Наворачивает, хе-хе?!! – он довольно ухает, но уловив мой взгляд – а какой у меня, кстати, в такие моменты взгляд?! – поправляется:

-- Дочку-то часто видишь?
-- Нет.

Он ждёт объяснения этого «нет», но не дождавшись, отхлёбывает и деловито пихает в рот муху. Поделом тебе, бармалей проклятый!

Его повело, а меня - и не думало. Ехало-болело мне и «Арсенальное» тульское и «Доброе» тверское. Меня расплющило жарой и потусторонним недоумением: зачем я здесь и сейчас?! К чему?!

Я чертовски трезв, противоестественно нормален и восприимчив. Но воспринимаю всё в обжаренном, пассированном, перетушенном виде.
Он рассказывает какую-то круто заправленную перцем историю о своих кобелизмах. В истории фигурируют сразу две женщины. Одна любит его, он любит другую, в частности радуясь тому, что она замужем. Вкус измены распаляет его недалёкое воображение. Он пространно излагает концепцию, согласно которой муж этой несчастной – закономерный терпила. Особенно это пикантно на фоне признания, что мужик очень неплохой и действительно любит свою потаскушку.
Я слушаю с ненавистью. Нет, у меня всё не так…. Это не мой случай…не личное…хотя…как знать, как знать….
Но он-то, МОЙ ДРУГ, почему он такой подонок?! Ведь он всю жизнь, сколь я его помню, - жил для того, чтобы всем всё портить. Придти и изгадить. Сломать, обосрать и порушить. И меня лично это коснулось. И не раз. Душно! Душно!! Душно!!!

-- Я тебя ненавижу, - чётко и ясно произношу я, глядя в плоские рыбьи глаза, - Ты в Бога-то веруешь, чадо?!
-- А?! Чего?!
-- В бога веруешь? Ну, я к тому, что она, баба твоя, ясный пень, свободная личность, хоть и дура…а ты-то, брат, как сам?!

Он верует. Ещё бы! Я, что, совсем уже напился?! Он со многими священными старцами вась-вась, ручкается, лично…. При чём здесь бог?! Он не понимает. это я что-то съел не то. На стену без бабы лезу, вот и гоню пургу….

-- Ты что, без бабы так и живёшь? - испуганно.

Киваю.

-- Дрочишь? – радостно.

Киваю, правда, в иной плоскости.

-- Так это же простатит! Аденома! – диагноз, бля.

Я смотрю на эталон мужественности, уважаемый лишь по привычке, и улыбаюсь: «Какой, к едрене фене, простатит при раке печени?». Простатит меня мало волнует. Впрочем, как и рак. Меня волнует повторяемость. «Скажи мне, кто твой друг…». Друг режет одним своим видом по живому. Даже если не слушать. Это мой ДРУГ, а кто тогда Я?!

Жарко, душно, тошно.

Я расстался с единственным другом. Без сожаления. Трезвый, как тёплое дерьмо. Взял у него полтинник, купил чекушку чего-то палёного насмерть. Мне всё равно.

Сейчас я приму холодный душ, включу телевизор, выпью разгонные семьдесят. А потом найду СТС и буду мастурбировать на губастую волоокую Заворотнюк. В знак протеста против повторяемости мира. Время от времени буду делать глоточек.

Глоток…Завортнюк…глоток…Заворотнюк…глоток….Заво-во-во…

Глаза боятся, руки делают. Ненавижу СТС и Заворотнюк, вот и ….

Так и будет, хотя….Телефон остановливает меня на полпути в душ.

-- Папа?
-- Милая?! Здравствуй! Как ты, где? Всё хорошо? У меня…да, тоже хорошо, только….да, занят сейчас…дело тут одно…жарко, да….ты по трубе? Ну не трать деньги, потом поговорим, как-нибудь…я занят сейчас…Целую, отбой! До связи, отключаюсь, всё….

Жарко. Даже не стыдно. Слишком жарко и душно. Даже для тех, кого, казалось бы, должен любить….