Франкенштейн (Денис Казанский) : Помоги мне умереть

Утром в парке было красиво и свежо. Еще не успевшие налиться коварной желтизной липы лениво шевелились на ветру. Беспорядочно разросшиеся по запущенным клумбам ромашки сильно пахли июньским медом. Обросший камышами пруд вальяжно раскинулся слева от кленово-каштановой аллеи, легонько серебрясь в солнечном свете. И только несколько бледных берез отчего-то грустили в стороне, не желая радоваться лету.
Хоботов, все еще немного пьяный со вчерашнего, сидел на скамейке и смотрел, как толпится народ у бочки с квасом. Газета, на которой он спал, теперь трепетала и шелестела, порываясь вспорхнуть большой белой бабочкой, сандалии так и стояли возле переполненной урны, где он аккуратно поставил их вчера вечером. На душе у Хоботова было несказанно легко.
Да. Это было действительно замечательно, что, все, наконец, разрешилось. Что можно сидеть теперь так вот и ни о чем не думать, потому что ответ на вопрос «тварь ли я дрожащая?» получен однозначно и навсегда, и можно не терзать больше себя дурацкими «а вдруг…». Что день такой хороший и солнечный, и вечер вчера был такой теплый и хмельной.
Она пришла почти вовремя. Всего лишь на десять минут позже, что было на нее непохоже. Немного похудевшая и загорелая, утомленная злым утренним автобусом. От нее волнующе пахло яблоками и морем.
- Мудак ты Хоботов! И фамилия у тебя дурацкая – вместо приветствия сказала она и плюхнулась на скамью.
- Привет, Нина. – поздоровался Хоботов – а ты похорошела.
Нина вздохнула и достала из сумочки сигареты.
- И чего тебе только не спиться в такую рань? Неужели нельзя было попозже, а?
Она чиркнула зажигалкой и затянулась. Хоботов усмехнулся. Он терпеть не мог эту ее привычку курить тонкие сигареты.
- Знаешь, я как с тобой поговорил вчера, так на улицу и вывалился. Какая-то тоска накатила, и я пошел шататься по окрестностям, пинать жестянки пивные. А потом сюда пришел и сидел здесь всю ночь, выл на луну. Луна такая красивая была.
Хоботов мечтательно закрыл глаза.
- Это ты здесь, что ли, спал? – Нина недоверчиво покосилась на расстеленную измятую газету – ну и как, комары не сожрали?
- Не сожрали.
Она достала из сумочки мобильный телефон и принялась быстро строчить смс-сообщение.
- В Крым ездила? – спросил Хоботов.
- В Крым – ответила Нина – В Ялту.
- Это, что ли, оттуда пишут?
- Оттуда. – кивнула Нина.
По парку пронеслись несколько пестрых тинейджеров на скейтбордах. Один из них, минуя Хоботова, крикнул:
- Хобот хуйло!
Дружки его засвистели и заулюлюкали, Нина хихикнула и спрятала телефон назад в сумочку.
- Хорошо здесь. – сказал Хоботов – тихо и спокойно. Вроде и город в пятидесяти метрах, а кажется, будто где-то далеко. И пруд красивый, с кувшинками. Раньше тут лебеди плавали, а теперь только использованные шприцы и упаковки от чипсов, но мне все равно нравиться. Я часто тут бываю. Помнишь, как мы тогда вон там мороженное ели?
Нина нахмурилась и ничего не ответила.
- Ну что, пошли?
- Пошли.
Они встали со скамейки и зашагали к старым кованным воротам, ведущим из парка на улицу. Хоботов – быстро и нервно, сунув руки в карманы. Нина – нехотя и нетвердо, часто спотыкаясь, словно была пьяна. Золотистые кудри ее развивались на ветру, каблуки пронзительно цокали о тротуар. Встречные прохожие и торговцы сладкой ватой провожали их взглядами.
- Это хорошо, что ты согласилась. – сказал Хоботов – кто еще, если не ты? Конечно, можно было бы на крайний случай и Витька попросить, но это ведь не то, сама понимаешь. Я хочу смотреть в твои глаза…
- Перестань. Я уже жалею о своем решении – сказала Нина.
- Да это ерунда! – махнул рукой Хоботов - там сложного-то нет ничего. На курок нажать всего, я покажу… Стрелять все равно в упор будешь, чтобы выглядело как самоубийство. Bang, bang you shut me down!
- И чего, ты сам не хочешь, что ли? Ну, зачем я-то тебе, а? – взмолилась Нина, жалобно глядя на Хоботова.
- Да, я же говорил уже, я сам не могу, понимаешь? Смелости не хватает. Сколько раз уже пытался, и напивался до чертей для храбрости – все без толку. Высоты, сама знаешь, боюсь кошмарно, от петли воротит, таблетки – как-то не по мужски… А курок спустить – милое дело. Поэтично, черт подери. – Хоботов закашлялся от волнения. - Мы же договаривались. Раз и все. Это секунда. Я обещаю, что не буду биться в конвульсиях. Я даже не закричу, клянусь. Ты, если хочешь, зажмуришься и…
- Ты меня ненавидишь? – перебила вдруг Нина.
- Что ты, золотко, очень люблю! Очень люблю, Ниночка! – очень серьезно и горячо заговорил Хоботов - Ты - солнышко мое, самое прекрасное, что у меня было. Жизнь без тебя – говно. Я без тебя, Нин, вообще жить не могу. Пробовал – не получается. Все как-то не так, водка эта чертова, депрессия… Думал, что перетерплю… Ну и хер с ним! Ты все равно стоишь того, чтобы просуществовать тридцать лет, а потом повстречать тебя и сгореть в один миг, как метеор в плотных слоях атмосферы.
- Послушай, Хоботов, может, ты еще передумаешь? – осторожно спросила она – На мне ведь клином свет не сошелся. Ну, не виновата я, что не могу тебе ответить взаимностью на чувства твои. Между нами все кончено, да, но это не повод…
- Повод. – коротко и жестко ответил он – Прости, Нин, я уже все решил.
- А откуда у тебя оружие?
- Смеешься? В моем районе достать пистолет проще, чем пачку презервативов. – Хоботов торжествующе ухмыльнулся. – Дерьмовый, правда, кустарщина.
- Как же я в тебя стрелять буду? Я бухгалтер с десятилетним стажем, я отродясь не стреляла даже из рогатки. – сокрушенно покачала головой Нина.
- Я тебе покажу. Пустяки – он шмыгнул носом. – Я прощальное письмо вчера целый день сочинял. Мол, прошу никого не винить, ну и дальше по теме. Так, что на тебя никто не подумает, не бойся. Пистолет потом вытрешь полотенцем и мне в ладонь вложишь. И все. Перед законом ты абсолютно чиста, в Бога все равно не веришь – так что никаких рисков. Главное, не суетись…
Хоботов говорил отрывисто и поспешно, боясь, что она вдруг остановиться и передумает. Нина молчала и отрешенно глядела перед собой, как зомби. Они вошли в подъезд и поднялись по лестнице на второй этаж.
От волнения Хоботов не сразу попал ключом в замок. Они вошли в коридор, а оттуда в комнату, где были в беспорядке разбросаны по полу книги и исписанные стихами тетради. Нина остановилась посреди комнаты, Хоботов сел в кресло в углу, и достал из ящика в письменном столе револьвер. Револьвер, к удивлению Нины, оказался маленьким, с очень коротким дулом.
- Это газовый пистолет, изначально. Переделан под боевой. Вообще-то, он никуда не годится, но в упор из него попасть легко. – сказал Хоботов, повертев пистолет в руке.
Нина молча смотрела на пистолет.
- Стреляй в сердце – продолжал Хоботов – так легче. Мозги на шторах, это, знаешь ли, неприятно. Мне-то все равно, я эти шторы никогда не любил, а вот ты еще в обморок грохнешься. Это ни к месту. Когда стреляешь в сердце – крови обычно мало, и смерть сразу наступает. Я об этом в журнале читал.
Нина молча смотрела на пистолет.
- Обмотаешь его полотенцем, прижмешь дуло к сердцу и дави на курок. Тогда выстрела почти не будет слышно. А я музыку включу. Я вчера всю свою фонотеку переслушал – выбирал песню, под которую хочу сдохнуть. Пускай будет «Сплин», я всегда любил эту группу.
Нина молча смотрела на пистолет.
Хоботов поставил диск в проигрыватель и нажал на «Play». Из динамиков зазвучала музыка.
Нина молча смотрела на пистолет. Хоботов смотрел на Нину.
- Давай. Твой выход – сказал он, протягивая ей маленькую машину смерти – Я хочу, чтобы ты это сделала.
Нина неуверенно взяла револьвер и приставила дуло к левой стороне груди Хоботова. Тот немного передвинул ствол к центру.
- Сердце не слева, глупая.
Нина неуклюже обернула пистолет полотенцем.
- Стреляй – дрожаще прошептал Хоботов.
- Я не могу поверить, что это происходит. Неужели я это делаю!
- Я так хочу, Нина, стреляй!
- Не могу…
- Жми!
- Как, я же…
- Жми!
- Ф-ф-фух…
- Давай…
- Только не говори ничего, пожалуйста, после того, как я выстрелю. Умоляю, я всегда ненавидела эти сдавленные предсмертные бульканья в дешевых кинотриллерах.
- Жми!!!!
Нина зажмурилась и изо всех сил вдавила курок. Выстрел прозвучал на удивление громко.
- Блядь. – сдавленно произнес Хоботов и стал заваливаться на бок. Сердце его, пробитое навылет, судорожно дернулось, сжалось в комок и провалилось куда-то вниз живота. В бездонный черный колодец, увлекая за собой кресло, комнату, Нину. Гулко ударившись головой об пол, Хоботов отчаянно вздрогнул всем телом и умер. Честно и без проволочек, как обещал.
Нина всхлипнула и выронила пистолет. Пол неожиданно качнулся у нее под ногами, и в следующий миг она уже стояла на четвереньках, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вырвать.
- Господи – прошептала она – какая чушь…
Спустя некоторое время, когда самообладание вернулось к ней, Нина тщательно обтерла полотенцем пистолет и аккуратно вложила его в холодеющие пальцы Хоботова. Прихорошившись перед зеркалом, она как можно более беспечно выпорхнула из страшной квартиры и стремительно бросилась вниз по лестнице.

Вечером, пьяная в стельку, со сбитыми коленями и растекшейся по лицу косметикой, заплаканная и опустошенная, Нина притащилась домой, в съемную квартиру на окраине, которую она делила с подругой детства и сослуживицей Ириной. Бросив в коридоре сумочку и туфли, размазывая по щекам слезы и тушь, она вошла в комнату и села на край дивана. От нее остро пахло сигаретами и перегаром.
- Что стряслось? – без интереса, пялясь в экран телевизора, спросила Ирина.
- Я конченная сука! Ира, я тварь недостойная, неблагодарная хуесоска и шлюха. – запинаясь и путаясь в словах произнесла Нина после некоторого молчания – Я совершила сегодня дрянной поступок.
- И что это ты совершила? – Ирина нехотя оторвалась от экрана, где маячила чья-то голая задница.
- Я его… застрелила. Своими руками вот этими. Он говорил: «жми», и я выстрелила, прямо в сердце. Он сам меня попросил, чтобы именно я… О, Господи-и-и…
- В смысле? - нахмурилась Ирина.
- Он сказал, что не может без меня жить, и просил в сердце… Много всего говорил, как обычно. И что любит, и… - Нина икнула и запнулась на полуслове. – И я ему прямо в сердце, а он сразу – хлоп. Ужас какой!
- Кто?
- Хоботов этот… несчастный человек – тушь чернильными кляксами расплывалась вокруг красивых Нининых глаз – фанатик, помешанный и неисправимый… Что же я здесь могла сделать… он так просил, смотрел на меня, плакал, стоя на коленях, и гладил ладони мои… я весь день вчера его уговаривала, а он… твердил, что у нас в стране демократия, и что если он не хочет жить больше, то никто не вправе его останавливать…
- Боже мой, Нинка, это же так романтично! – взвизгнула Ирина и бросилась обнимать подругу. – Класс! И что прямо вот так выстрелила? В сердце? И с первого раза не промахнулась? А он что? Умер, да? Это ж сколько кровищи было, наверно! Так прямо сам и попросил? Ну что ты мычишь, скажи по-человечески!
Нина разрыдалась. Потом ее вырвало на ковер.