Француский самагонщик : Верхняя Мещора (7)

Начало (1 - 2) тут: http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=16427
Продолжение (3 - 4) тут: http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=16433
Еще продолжение (5 - 6) тут: http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=16504

7
– Вот так я здесь и очутился, – проговорил Максим, откидываясь на спинку мягкого кресла и закуривая.
Беседовали в гостиничном номере Румянцева: бар оказался неподходящим для этого местом – посетителей после шести, действительно, сильно прибавилось, многие узнавали знаменитого земляка, подходили здороваться. С Горетовским тоже здоровались. Некоторые справлялись о здоровье Натальи Васильевны, просили кланяться. «Поедемте, Максим Юрьевич, в гостиницу, – сказал тогда профессор, – поговорим спокойно». Максим согласился, Румянцев собрался было вызвать такси, вынул из кармана переносной телефон, но Максим сказал, что он на машине.
– Знаете, Николай Петрович, – задумчиво продолжил он, – до меня когда дошло, что я свечусь, а тут ещё «Боже, царя храни» по радио запели, это… В общем, поворотный момент. Пронзило вдруг, что на самом деле в другой мир попал, что гипотеза о ложной памяти – это так, самообман: мол, найдут меня родные и, как говорится, близкие, вылечат, вспомню всё, дома буду, хорошо, уютно… А вот ни хрена! Дом – он там, и родные с близкими тоже там, а вы, товарищ Горетовский, тут, и вы никто, и звать вас никак. Тут вам не там, а там вам не тут. Воспользуюсь туалетом вашим?
– Сделайте одолжение, – рассеянно ответил Румянцев.
Пока гость ходил в уборную, профессор глотнул массандровского портвейна урожая 1953 года, пыхнул сигарой, мельком отметил про себя, насколько изысканно это сочетание, особенно, когда сигара во второй трети, а в основном пытался зацепиться за некую, ещё не оформившуюся мысль. Смутное что-то…
Вернувшись, Максим тоже сделал глоток (как это он, однако, портвейн пьёт после пива, подумал Румянцев?), вздохнул и сказал:
– Ну, остальное вы, наверное, знаете. Я ж заметил, как вы с барменом шептались, с Фёдором. Долго шептались.
– Не скрою, – ответил учёный, – о вас речь шла, Максим Юрьевич.
– Да просто Максим, – мотнул головой Горетовский.
– Что ж, тогда я Николай. Ваше здоровье, Максим.
– Ага, ваше здоровье. А Фёдор, – Максим засмеялся, – побаиваюсь я его. Знаете, привык продавцов побаиваться, а уж барменов со швейцарами… Да, – посерьёзнел он, – но, пожалуй, есть ещё кое-что. Этого вам Фёдор рассказать не мог. И никто не мог. Я ведь всё-таки на следующий день велосипед-то украл. Вернее, ещё до рассвета. Ух, шатало меня тогда! Всю ночь ведь не спал, мотался чёрт знает где, чтобы, не дай Бог, не заметили меня такого… светящегося… А до этого денёк тоже выдался, сами понимаете… А в голове одно: решил – выпей! В смысле велосипеда, чтобы в родные края. Хотя мне уже ясно было, что ловить там нечего… Но я упёртый…
Румянцев окутался сигарным дымом, прищурился, посмотрел куда-то внутрь себя. Максим, уловив это, замолчал. Потом профессор встрепенулся:
– Продолжайте, Максим, что же вы? Я, честно говоря, не все обороты вашей речи понимаю, но смысл, в общем, доходит. Это у вас там так говорят? Живая речь, образная…
– А я, – сказал Горетовский, – наоборот, тут у вас, не всё понимал. Теперь привык, конечно… А с вами, Николай, мне легко почему-то с самого начала. Не знаю, почему. Вы на преподавателя одного моего институтского, тоже, кстати, профессора, похожи. Не внешне, а манерой держаться. Вильд его фамилия… Да… И ещё на одного персонажа из кино – «Девять дней одного года» называется. Ладно…
Он тряхнул головой.
– Значит, поехал я на этом велосипеде. На шоссе Егорьевское выехать не смог – оно же скоростное, платное. Я ж не знал… Ну, просёлками какими-то немыслимыми, наугад практически… То есть это я сейчас понимаю, что по просёлкам ехал, а тогда они мне роскошными автобанами казались. Добрался до Люберец, вроде Люберцы – так написано, – а города не узнаю. Ничего общего! До Ухтомки кое-как доехал, до завода родного. Завод-то есть, только не почтовый ящик номер тридцать четыре, а, с ума сойти можно, люберецкое отделение корпорации «Сикорский»! А у нас Сикорский – это американская фирма! Сам-то Сикорский в гражданскую войну эмигрировал… Я было решил, что тут, в этом мире, американцы нас завоевали…
– Прямо роман, – заметил Румянцев. – Вы мне обязательно расскажите, как у вас история пошла.
– Ага, закончу только про мои первые дни… Ну, что, через Ухтомку проехал – роскошное место, виллы, как в Ницце какой-нибудь. Косино тоже проехал, собственно, это единый такой городок. Смотрю – а кольцевая где же?! Нету! Дальше попёр, я ж говорю – упёртый, да и ярость во мне поднялась, тупая какая-то. Ах, думаю, вы так? Ну, вот вам! Смешно… Голодный, между прочим… Еду-еду – ничего знакомого. Через город Перово проехал, доехал, наконец, до границы Москвы, до окружной железной дороги. У нас году в шестьдесят первом Москву расширили, а тут, стало быть, так и осталась. Может, и правильно. Не столица, к тому же… Тут уж не выдержал, повернул оглобли. Потом уж в Москве бывал, конечно. Часто езжу, по делам. Правильно у нас говорят: столичный город провинциальной судьбы. То есть это у нас про Ленинград говорят. Про Петербург в смысле. А у вас тут наоборот. Да, бывал и в Петербурге – чума, а не город… Ладно, отвлёкся что-то… Значит, на обратном пути, в той же Ухтомке, украл в кафе каком-то сэндвич. Прямо со столика. Публика, я думаю, удивилась… Ночью уже вернулся сюда, в Верхнюю Мещору, без сил абсолютно. Вернулся, потому что считал и считаю – если здесь я очутился, то только отсюда и могу обратно попасть, домой. Ну, и велосипед же ещё вернуть надо было. Темно уже, тихо в городе. Велосипед аккуратно так поставил туда, где взял. Очень, кстати, боялся. Не что накажут боялся, а – позора. Вспомнил Ефремова этого – едва со стыда не сгорел…
Румянцев засмеялся:
– Да, Афанасий у нас фигура прямо-таки символическая! Отчасти – городской сумасшедший. Впрочем… гм…
Он цепко взглянул на Максима. Тот тоже засмеялся:
– Да, потом-то я его в этой роли полноценно заменил. Да и сейчас тоже… Но ужас у меня от воспоминаний об этой первой встрече долго оставался. Короче, подумал я, даже не подумал, а так, по наитию – пошёл в заведение мадам Чурилиной. Маман то есть.
Учёный кивнул – знаю, мол.
– Предложил свои услуги, – продолжил Горетовский, – типа работу какую-нибудь делать, любую, самую чёрную. Почти не надеялся, думал, прогонят, да ещё по шее дадут. Так нет, взяли. Представляете, взяли!
– Что же удивительного? Охотников чёрную работу выполнять не много…
– Да не это даже удивительно! Удивительно – отношение! Ведь, между нами говоря, бляди, простые бляди – а добрые, душевные, ласковые, хлопотали вокруг меня, с Маман во главе… С ума сойти можно…
Румянцев пожал плечами.
– Это уж позже, – сказал Максим, понизив голос, – эталон доброты мне встретился. Наталья Васильевна. Это… это…
– Ангел, – подсказал профессор.
– Именно, – твёрдо ответил Максим. – Ну, с тех пор, едва гроза – я галопом в лес, на ту полянку. Залезаю на тот дуб, жду молнии, чтобы обратно перекинула. Пока, как видите, ничего не вышло. Вот теперь всё. Да, насчёт романа – вы, Николай, упомянули. Наташа тоже всё советовала. А я не писатель. Ну никак. Рассказывать ещё могу, а записывать – это нет. Так она вместо меня пишет! Я ей расскажу о чём-нибудь – секретов от Наташи у меня нет, – она, смотрю, в блокноте строчит что-то, а потом – за терминал. И пишет. Издавать, говорит, будем под твоим именем, и никаких! Правильно вы сказали – ангел!
– Ангелы бесплотны, – заметил Румянцев.
Максим покраснел.
– Ладно, никому не говорю, а вам скажу, – мне с Наташей во всех смыслах хорошо. Ребёнка она очень хочет… А я себе позволить не могу – чужой я тут. Никто, ниоткуда. Вот получится уйти – а ребёнок как же? Хватит, там уже двое сирот, теперь тут…
– Так уж и чужой, – возразил профессор. – Рассказывают, вы здесь вполне преуспели.
Максим только махнул рукой.
– Ну, что, – сказал он, – выпьем, закурим, да и рассказать вам в общих чертах про мой мир?
– Я весь внимание, – откликнулся Румянцев, наполняя бокалы.
– Тогда слушайте. История наша, как я понимаю, разошлась в июне семнадцатого года, когда у нас – большевики помогли Временному правительству разгромить мятеж Корнилова, а у вас – Корнилов взял Петроград и установил военную диктатуру…
Горетовский говорил долго, отвечал на вопросы Румянцева, ответил на два телефонных звонка Натальи Васильевны, снова говорил, говорил, говорил…
…Мягко светила установленная на широком низком столике лампа с зелёным абажуром; система очистки воздуха бесшумно уносила в небытие слои табачного дыма; убывала винтажная «Массандра» в хрустальном графине.
Около двух ночи Румянцев, извинившись, попросил разрешения на минуту-другую погасить лампу. В темноте Максим почему-то молчал. Наконец, профессор пробормотал: «Действительно, отчётливая аура…», включил лампу, и рассказ продолжился.
Во второй раз прервались в начале четвёртого: у Максима кончились сигариллы. Вызвали коридорного, дабы отправить его, с ключами от «Руссобалта» гостя, за новой пачкой, что лежит в багажнике в составе почти целого блока. «Советская привычка, – извиняющимся тоном объяснил Максим учёному. – Если что хорошее, то надо хватать побольше. Ничего с собой поделать не могу». Заодно велели принести ещё одну бутылку «Массандры». «Теперь я плачу», – заявил Максим. «Это невозможно! – возмутился Николай. – Так не принято, вы гость!»
«Это у вас так не принято, – хмуро возразил Горетовский. – А у нас принято, чтобы по очереди. Я, между прочим, не нищий, на ногах твёрдо стою». Румянцев нехотя уступил.
Без четверти шесть Максим сказал: «В общем и целом, всё» и снова пошёл в туалет. Дверь за собой он прикрыл неплотно, было слышно, как льётся вода из крана, и её плеск, и фырканье гостя.
Вернувшись, он плюхнулся в кресло, посмотрел на Румянцева и произнёс: «Ну?»
«Последую вашему примеру», – сказал тот.
Потом заказали крепкого кофе. Сделав первый глоток, профессор, наконец, заговорил:
– Абсолютно непротиворечивый рассказ, – и добавил, упреждая возмущение собеседника. – Не обижайтесь, прошу вас. Я учёный сухарь, разглядываю на просвет и пробую на зуб всё, что возможно. Это профессиональное, не более.
– Притворяетесь, – буркнул Горетовский.
– Отчасти да, – легко согласился Румянцев. – Хорошо, между прочим, что журналисты до вас не добрались. Впрочем, понятно: Верхняя Мещора – тихая провинция… А скажите, Максим, если не секрет, за кого вы голосуете? За какую партию?
– Вот ещё! – дёрнул плечом гость. – Я тут в списках избирателей даже не регистрировался. Чужой я, поймите! Налоги плачу – и ладно. Ну, что скажете, Николай? Ну, не тяните же! Давайте, жарьте! Сначала об истории нашей, а потом уж обо мне!
Профессор внимательно посмотрел на Горетовского и отметил про себя почти горячечный блеск его глаз и дрожащие губы.
– Знаете, Максим, – начал Румянцев, – не всё так однозначно. Бесспорно, ваша история – а я не сомневаюсь в её совершенной правдивости, – производит сильное впечатление…
– Впечатление? – крикнул вдруг гость. – Впечатление? Да я, если хотите знать, там, у себя, идиотом был! Кретином! Верил, дебил, в какую-то чушь: Ленин хороший, и вообще всё правильно, только Сталин слегка извратил, а так всё зашибись… И все мы там такие, ну, почти все! Надо сюда, к вам, попасть, всё потерять, чтобы дураком быть перестать! Впечатление… Не всё, видите ли, однозначно… – Он закрыл глаза, вцепился в подлокотники кресла.
– Я же и не спорю, – взволнованно сказал Румянцев. – Разумеется, ваш мир отстал от нашего, намного отстал. О десятках, если не сотнях бессмысленных жертв, – Горетовского передёрнуло, – и не говорю, потому что это просто… просто не поддаётся осмыслению. И понимаю – стараюсь понять, – какой шок вы испытали, попав сюда. Сверкающие города, благословенная природа. Настольные вычислители, информационные терминалы, переносные телефоны, Всемирная Сеть. Освоение Луны, подготовка марсианской экспедиции. Мир и благополучие. И Россия – безоговорочный лидер буквально во всём, за исключением изготовления сигар… И за исключением футбола. Более двадцати лет тому назад выиграли чемпионат мира, а с тех пор – никак. Выше финала не поднимаемся… Но это пустяки, верно, Максим? Всё остальное – превосходно, не так ли? Пятьсот без малого миллионов свободных, здоровых, образованных, всем обеспеченных граждан! Неисчислимые природные ресурсы! Самые передовые технологии! Мир однополярен, и этот единственный полюс – наше Отечество, и все народы стремятся к нам, в наш плавильный котёл, и мы всех с радостью принимаем, и всё – во благо и во славу России и всего человечества! Так?
Он закашлялся, схватил чашку остывшего кофе, глотнул. Максим, открывший глаза ещё в середине этого монолога, теперь настороженно смотрел на хозяина номера.
– Да, всё так, – продолжил тот, переведя дух. – Только вот литературы настоящей у нас нет. У вас есть, а у нас нет. Умерла. Вот вы мне о вашем Высоцком рассказывали, даже напевали. Откровенно говоря, голос у вас такой, что оценить музыкальную сторону я не в состоянии. Но поэзия – истинное чудо! У нас ничего похожего нет. И с музыкой всё в точности так же. И больших художников нет. Словно всё оборвалось – сразу после Западного похода и экономического бума ранних сороковых.
– Да, – ухмыльнулся вдруг Горетовский, – Западный поход это да… Ловко мы… то есть, вы, конечно… в общем, понятно… ловко немцам вдули тогда! По самое не могу вдули! А вы говорите – литература… Всё же просто: вот ваш вариант, вот наш – выбирайте!
– Ну, и? – подавшись вперёд, резко спросил Румянцев.
– Э, нет, – покачал головой Максим, – не поймаете! Я – другое дело. У меня там дом, понимаете? И сколько бы жить тут ни довелось – попыток вернуться не оставлю. Я так решил, и точка. Один раз чуть слабину не дал – хватит с меня. Пусть даже меня давно не ждут, пусть вообще ничего там не осталось – всё равно. Мой дом – там.
– А Наталья Васильевна? – тихо спросил Николай.
– Знает, понимает и разделяет, – сухо ответил Максим. – Да она бы меня первая уважать перестала…
– Ну, что ж, – проговорил Румянцев, – с ней вам повезло.
Горетовский молча прикурил очередную сигариллу.
– Тогда к делу, – напористо произнёс ученый. – То, что произошло с вами, уверен, имеет прямое отношение к моей научной специальности и к работе, которой я занимаюсь много лет. В несколько ином ключе, но, принципиально, это тоже искривление, свёртывание и развёртывание пространств. Я даже представляю, какого рода уравнениями может описываться ваш феномен. В общих чертах, разумеется… А вот параметры… Во время нашей беседы я кое-что повертел в голове, – он постучал длинным пальцем по своему лбу, – и покамест не вижу, каким образом обычная молния…
– Вам бы под такую обычную, – проворчал Максим.
– Я имею в виду, что шаровая… Да и то… Понимаете, плотность энергии требуется чудовищная… к тому же, энергии узконаправленной… Возможно, некие особенности тонкой квантово-волновой структуры вашей личности…
Николай умолк, глядя в одну точку. Лишь губы его чуть заметно шевелились. Максим деликатно кашлянул.
– Да, – спохватился профессор. – Ну, не стану обременять вас подробностями. Скажу лишь, что, пытаясь воспроизвести тот эффект, вы действовали, в общем, правильно. Другое дело, что именно тот дуб, как мне представляется, вовсе не обязателен. Не говоря уж о вашей… ммм… рабочей одежде и вашем… эээ… напитке…
– Ну, нет, – возразил Максим. – Может, вы, Николай, и большой учёный, но пока мне никто не доказал, что этого не надо – буду воспроизводить максимально точно. Мне зря рисковать тоже не хочется.
Румянцев задумался.
– Что ж, – сказал он, – ваше право. Однако предложил бы следующее. Первое. Если в период моего пребывания здесь разразится гроза, и вы решитесь на очередную попытку – предупредите меня. Я могу оказаться полезен. Наблюдение за вами, некоторые элементарные измерения могут многое прояснить. Я бы хотел также взять с собой Фёдора Устинова.
– Бармена? – удивился Горетовский. – А его-то зачем?
– Не стоит недооценивать Фёдора. Он не от рождения бармен – в молодости был морским пехотинцем, участвовал в пешаварской операции, имеет Георгия, в отставке по ранению. Чрезвычайно собран и проницателен. Не исключаю, что может невооружённым глазом разглядеть то, чего я не увижу на нехитрых приборах. И абсолютно надёжен, – улыбнулся профессор. – Восемь лет за одной партой в здешней гимназии… первое посещение Маман… Уж будьте уверены! Ну, согласны? Если да, то второе. С завтрашнего же дня, в походных условиях, – он повёл рукой по номеру, – я начну теоретическую и расчётную разработку проблемы. Продолжу уже у себя, в Петербурге. Если результат будет положительным – а я надеюсь на это, – то оставляю за собой право пригласить вас в мой институт для проведения экспериментов. Ну, Максим?
– С первым согласен, – устало ответил Максим. – Насчёт второго – жизнь покажет. Я пойду сейчас, Наташа волнуется… Спасибо, Николай, за участие. Мне кажется, что послезавтра или, в крайнем случае, в пятницу гроза будет. Я уж научился предугадывать. Если не ошибся – сообщу вам. Продиктуйте номер вашего переносного. Ага… Ага… Записал. Сейчас вас наберу… Определился? Хорошо. Всё, я пошёл, спасибо и до свиданья.
– Рад был познакомиться, – сказал Румянцев.

(окончание следует)