Француский самагонщик : Верхняя Мещора (8 - 10)

Начало (1-2)
Продолжение (3-4)
Еще продолжение (5-6)
Еще одно продолжение (7)

8

Стильный «Нагель-миди» цвета бордо-металлик подкатил к дому номер двадцать восемь, что по Южной набережной, остановился перед воротами. Наталья нажала кнопку брелока, ворота открылись, она въехала во двор. Ещё одно нажатие кнопки – ворота закрылись, следующее – поехало вверх полотно ворот гаража.
Наталья поставила «Нагеля» рядом с «Руссобалтом» Максима, прошла в дом. В прихожей прислушалась – из кабинета Максима доносился его голос. Понятно: как обычно перед грозой, служащим указания раздаёт. На случай, если сгинет…
Поставила в угол раскрытый зонт, сняла и повесила на плечики мокрый плащ, на перекладинку плечиков – чёрную косынку, переобулась, тихо поднялась на второй этаж, в гардеробную. Переоделась в домашнее, спустилась в кухню, заварила чай.
За окнами уже стемнело; порывы ветра сдирали с деревьев остатки листвы, шёл ровный дождь. Завтра – гроза, подумала Наталья. Последняя такая гроза в нынешнем году? – Господи, пусть она будет последняя…
И в храме, из которого только что вернулась, – тоже молилась об этом. И о спасении души Максима. И ещё – Господи, прости меня – о спасении душ его жены, и детей, и родителей. Хотя, кто знает – кому следует молиться о тех, кого нет и никогда не было? Может быть, у них – другой Бог?
Наталья быстро перекрестилась. Кощунственные мысли…
За упокой души погибшего мужа тоже свечу поставила. Митя был хороший человек, сильный, уверенный в себе, весёлый. Но, как теперь понимала Наталья, настоящая её судьба – Максим. Встреча с ним – счастье, дарованное далеко сверх её достоинств.
Она поверила Максиму сразу, как только услышала его невероятный рассказ. Поверила безоговорочно.
Тогда, почти три года тому назад, в начале зимы, тоска выгнала Наталью из дому, она долго бродила по городу, глядя на предрождественскую суету на улицах, замёрзла, вошла в конце концов в кафе неподалёку от вокзала, выбрала дальний угол, где потемнее, села. Спросила чаю, задумалась о пустой своей жизни. Тепла нет, смысла нет. Учит детей музыке, но без любви. Угасла любовь. Веры настоящей тоже нет – и она угасла. А надежда – есть?
Наталья не знала. И увидела его – Максим вошёл, зябко передёрнул плечами, огляделся, сел, наоборот, в хорошо освещённом месте, небрежно кинул приличного вида, но явно недорогую куртку на стул, уселся на соседний. Ну да, вспомнила Наталья, это странный человек, пришедший, как говорят, из Природного Парка. Несколько раз видела его мельком. Не произвёл впечатления – человек как человек, среднего роста, средней наружности. Ну, живёт в заведении мадам Чурилиной – не слишком лестная характеристика, но ведь каких только обстоятельств не случается… Лучше посочувствовать человеку, чем, ничего не зная о нём, осуждать…
Она ощутила на себе взгляд. Пришелец пристально смотрел на неё. Наталья смутилась и отчего-то взволновалась. Пытаясь справиться с собой, потянулась к чашке, неловко зацепила блюдце, чашка упала – хорошо, что от Натальи, а не на неё. Мгновенно подскочивший официант принялся наводить порядок на столе, бормоча извинения – Господи, за что? – и через минуту уже принёс новую чашку чая.
Максим подошёл и сказал: «Простите, пожалуйста, это, кажется, из-за меня…» Наталья что-то пробормотала, улыбнулась – глаза Максима ярко блеснули – и почему-то кивнула, когда он, представившись, попросил разрешения сесть. Принесли его заказ – стакан подогретого вина. Явно смущаясь, он долго и неловко, делая длинные паузы, говорил о пустяках – погода, предстоящее Рождество, красота города, – потом надолго замолчал и, наконец, так и не притронувшись к своему стакану, принялся, уже безо всяких пауз, рассказывать свою историю. Всю, в полном объёме.
Наталья слушала, и смотрела на исходившее от Максима мягкое сияние, и верила каждому слову, и чувствовала, как наполняется понемногу её душа. Нет, веры не прибавляется, о любви и думать страшно, но надежда – на что? – странно греет сердце.
К концу рассказа горло Максима пересохло, он залпом выпил своё остывшее вино и сказал, что она, Наталья, – первый человек, которому он смог исповедаться. Так и выразился – исповедаться. Даже больше, добавил он: не смог не исповедаться. Спасибо вам, Наталья Васильевна, и простите за беспокойство. До свидания. Он собрался встать, а Наталья тихо сказала: останьтесь, пожалуйста, Максим Юрьевич. И, продолжая смотреть на его ауру, рассказала о своей жизни, прошлой и нынешней.
Так всё и началось. Они пришлись друг другу идеально. Когда Наталья думала об этом, ей представлялся большой шар, разрезанный на две части, причём замысловато разрезанный – уж никак не на две одинаковые половинки. И вот эти две части сошлись, и образовалось единое целое.
Они не стали регистрировать свой союз ни в городской управе, ни, тем более, в церкви. Максим не считал это возможным, и она понимала. Ребёнка Наталье хотелось очень, но и становиться здесь отцом Максим себе не позволял. Единственное, чего Наталья добилась – его согласия не предохраняться накануне сильных гроз, в которые Максим неизменно переодевался в свою, как он выражался, спецодежду, брал фляжку «Плиски» – Наталья помогла найти её с помощью Всемирной Сети – и, явно страдая, уходил в Природный Парк. Таких попыток было уже восемь, и каждый раз он возвращался, мокрый, измученный, виноватый, и Наталья, переполненная жалостью, любовью, ужасом, делала так, чтобы ребёнок не появился.
Теперь она сидела в своей – их – кухне и думала: завтра гроза. Девятая.
Послышались его шаги. Максим подошёл к Наталье сзади, поцеловал её волосы, сел напротив.
– Чаю хочешь? – спросила Наталья.
Он отрицательно покачал головой.
– Пойдёшь? – спросила она.
– Да. Завтра.
– Как рассказывал – с Румянцевым и Устиновым?
– С ними. Да, Наташ, – Максим заговорил по-деловому, нарочито бодро, – я всё подготовил. По текущим делам Никита Бармин полностью в курсе. Толковый, кстати, малый, ты, если что, его управляющим ставь, без сомнений. По перспективным – бумаги в сейфе, ключ где обычно. Там насчёт корпоративных праздников для «Трансгаза» обрати внимание, очень вкусная история.
– Не надо, милый, – глухо произнесла она. – Я же всё знаю… Не беспокойся…
– Да… – тихо сказал он. – Ты не бойся за меня. Всё будет хорошо…
Наталья кивнула, потом встала и пошла наверх, в спальню.
…Их тела раскачивались, и глаза сияли, и не было ничего запрещённого, и ничто не казалось стыдным, и Наталья, всегда сдержанная, кроткая, словно светящаяся, яростно кричала, сжимая бёдра Максима своими бёдрами, и царапала его спину, и текла, текла, текла так, что он, светящийся по-настоящему, из раза в раз взмывал всё выше, не уставая, не теряя сил…
Под утро Наталья спросила шёпотом:
– Если тебе… удастся, ты расскажешь жене про меня?
– Да, – прошептал Максим в ответ. – Только вряд ли я буду с ней… Столько времени прошло… Она уж наверняка не ждёт… Забыла…
– Ты же её не забыл?..
– Не забыл… – его голос не дрогнул.
– И меня не забывай… Пожалуйста…

9
И опять где-то далеко была гроза. Спать она не мешала, но Людмила не спала. Умаялась за день и – так бывает – из-за переутомления не могла заснуть.
На работе беготня, причём раздражающе бессмысленная. После работы бегом в школу, Катюшку с продлёнки забрать, потом в сад, за Игорьком и Мишенькой, в магазин заскочить, вдруг дают чего, – нет, очереди безумные, а взять нечего, кроме плакатов про ускорение и перестройку, ну ладно, может, Саня чего достанет, – дома детей накормить, прибраться, простирнуть, двести раз на вопрос про папу ответить – в магазине он своём любимом, в трёх очередях сразу, вкусненького, да, обязательно принесёт, – а младший обкакался, а средний описался, Катюшка, дай посмотрю, как ты на продлёнке уроки сделала, мама, а Казаков такой нахал, ладно, всё, ребята, спать, спать… Ужин сварганить, а Саня, уже в одиннадцатом часу, с двумя сумками тяжеленными – повезло, и мяса досталось, не очень, правда, хорошего, зато много, и сосисок аж два кило, и молочного-творожного, и картошки, и капусты, и мармеладу даже… Поужинать, посуду перемыть, всё, Санчик, спать, спать, устала очень… Засопел… Тоже устал… Всхрапывает… Фью, фью… Мама говорила, если храпит – посвистеть надо… Нет, не помогает… Самой бы заснуть… Ноги дёргает…
Людмила тихо поднялась, вышла на кухню. Налила в кастрюльку молока, подогрела, перелила в чашку. Тёплое молоко от бессонницы помогает…
Вот, трое детей. Вроде ожидания большие, светлые – перестройка же, – а жить всё труднее. Хорошо хоть, что есть где. И хорошо, что Саня есть, и что любит её, и детей любит. Всех – как своих, что Игорька, что Катюшку с Мишенькой. Добрый, заботливый, хороший человек. Повезло.
Родители Максима, конечно, недовольны, что у детей у всех теперь и фамилии, и отчества по Сане. Да и Людмила сомневалась, но он настоял. И правильно сделал. Детям так лучше.
А о Максиме память – что ж, фотография его где-то в столе лежит. И на кладбище, к стене колумбария, Людмила раз в год ходит. Придёт, коснётся стены рукой – и быстро уходит. Не хочется лишний раз со стариками встречаться, ни к чему это.
Далёкая гроза утихла. На время, наверное. Непохоже, чтобы распогодилось. Воздух прямо-таки наэлектризованный какой-то. Может, ещё и от этого не спится.
Людмила допила молоко, вымыла чашку, вернулась в спальню, тихонько легла – и уснула.

10
– А вот интересно, Максим, – сказал Фёдор, – ты не боишься, что тебя этой молнией просто убьет? Без всякого, – он взглянул на шедшего рядом Николая, – свёртывания пространства?
– Всё может быть, – мрачно ответил Максим.
Фёдор хохотнул:
– Всё в руце Божией?
– Я в бога не верю, – сказал Максим. – Но примерно так.
Они шли втроём той самой, засыпанной мелким гравием, дорогой, по которой Максим три с лишним года назад выходил из Природного Парка, казавшемуся ему лесом. Внезапно взбесившимся, но лесом.
Собственно, он до сих пор считал, что это – лес. Как-то не очень удавалось думать о нём, как об Императорском Природном Парке «Верхняя Мещора». Тем более в такую непогоду – как всегда, при разгуле стихии игрушечность, бросавшаяся Максиму в глаза, почти исчезала.
Они шли по лесу, одетые соответственно обстоятельствам: Николай и Фёдор – в непромокаемых плащах с капюшонами, удобных походных костюмах, невесомых, но тоже непромокаемых высоких ботинках. А Максим – в своём, в ритуальном. Ну, сверху тоже плащ, конечно, но это только до его поляны.
Максим тащил с собой накрытую водонепроницаемой плёнкой корзину, похожую на ту, что исчезла, в корзине лежали фляжка «Плиски», бутерброды, завёрнутые в газету – за неимением «Московского комсомольца» приходилось пользоваться «Новой жизнью», идиотским листком, издаваемым какой-то слабосильной молодёжной организацией левого толка, – складной нож, складной же стакан, термос с растворимым кофе. Максим истово придерживался принципа максимально точного воспроизведения тех обстоятельств, хотя в глубине души уже не слишком в этот принцип верил. К тому же точность была не очень высокой: например, качество этого кофе никак не соответствовало качеству тех, если честно, помоев…
Но тем не менее… Потому что рисковать не хотелось.
Николай прихватил с собой несколько замысловатых приборов. Перед выходом он принялся было объяснять, что именно собирается измерять, но Максим слишком нервничал, чтобы вникать, а Фёдор сказал: «Уймись, Николаша, нам твои высокие материи, что свинье апельсины. Ты, главное, измеряй, как следует». Николай сердито ответил, что поговорка эта – глупая, ибо свиньи едят всё, включая апельсины, однако унялся.
Фёдор же шёл почти налегке, неся с собой лишь бинокль с функцией, как он объяснил, ночного видения, да медпакет.
– В руце-то в руце, – сказал он, – а вот нам, ежели тебя вдруг… того, нам-то объяснения давать придётся. Обвинят нас с Николашей в пособничестве самоубийству. Тот же Афанасий и обвинит. Не говоря о его начальстве.
– Отстань, Федя, – коротко ответил Максим.
Накануне вечером он созвонился с Румянцевым, в полдень они, все трое, встретились в лобби-баре гостиницы «Чёрный Кабан» – на этом месте встречи настоял Максим, – выпили по маленькой, перешли на ты, пожали друг другу руки, сели в арендованный Максимом внедорожник «Медведь» производства корпорации АМО и доехали до входа в Природный Парк. Дальше следовало идти пешком. И они шли.
– Здесь, – сказал Максим, сворачивая на тропинку.
– А то я не знаю, – проворчал Фёдор.
– Навыки разведчика неистребимы, – прокомментировал Николай.
Через четверть часа вышли на полянку, красиво покрытую палой листвой.
– Если, – сказал Николай, – тебе удастся, то я, как почётный гражданин города Верхняя Мещора, предложу Управлению Парка назвать это место Поляной Горетовского и водрузить на дуб мемориальную доску.
– Здесь ушёл в мир иной… – подхватил Фёдор.
– Заткнитесь, – скомандовал Максим. – И отойдите вон к тому краю. Не мешайте.
Он сосредоточенно старался прочувствовать силу дождя, и мощь порывов ветра, и наэлектризованность воздуха. Подойдя к дубу, Максим скинул плащ, поставил рядом корзину, снял с неё пленку. присел на корточки, извлёк из корзины фляжку, свёрток, термос, стакан.
Николай уже что-то мерил. Фёдор взял наизготовку бинокль.
Начала сгущаться тьма. Максим свинтил с фляжки колпачок, поднёс её к губам, сделал два мощных глотка (Фёдор поморщился), надкусил бутерброд. Вскочил на ноги. Уронил бутерброд. Быстро завинтил крышечку, сунул фляжку в задний карман, крикнул: «Фу!» и стремительно забрался на дерево.
Да, подумал Николай, ловко. Наупражнялся… Впрочем, подумал мельком, ибо измерения поглотили его.
Да, подумал Фёдор, неплохо. Ещё немного потренировать его – и годен в морскую пехоту.
Ветер и дождь резко усилились.
Максим немного посидел на ветке, потом покрутил головой, понюхал воздух, хитро извернувшись, полез в задний карман.
Фёдор прильнул к биноклю. Николай поставил приборы в режим автоматической записи.
Мощно ударил разряд.
На неизмеримо короткое мгновение Максима стало не видно – словно рябь прошла.
Затем он снова возник, уже падающим. Фёдор сделал три гигантских прыжка и бросился рыбкой, будто легендарный вратарь Яшин. И успел смягчить падение потерявшего сознание Максима.
…Они – Максим, Николай, Фёдор и Наталья – сидели в гостиной дома двадцать восемь, что по Южной Набережной, потягивая пятидесятилетний «Коктебель». Наталья держала Максима за руку и старалась унять собственную дрожь.
– Поразительно, – нарушил молчание профессор. – Федюня, ты видел?
– Ха, – ответил бармен.
– Тебе почти удалось, Максим, – сказал Румянцев. – Почти. Но я уверен: поляна, дуб, гадость, которую ты глотаешь, весь этот антураж ни при чём. Помнишь предложение номер два? Приглашаю тебя – с Натальей Васильевной, разумеется, если ей будет угодно, – в мою лабораторию. Не сразу, но когда я подготовлюсь. Поразительно…
– Принимаю, – хрипло ответил Максим.
– Угодно, – тихо откликнулась Наталья.

(Конец первой части)