Франкенштейн (Денис Казанский) : L 666

Вот как бывает. Жил себе жил и в одночасье стал героем самой дурацкой на свете истории. Точно. Глупее и не придумаешь. И что остается? Сижу себе, как последний мудак, и смотрю на гипсовую статую, пошлейшую девушку с веслом, которую, как и серийного Ильича, одно время ставили в каждом городском парке. И совершенно не знаю, что делать дальше.
Неухоженная, истрескавшаяся, потерявшаяся в конце тенистой аллеи – эта статуя была здесь давно и не привлекала к себе внимания. За все пять дней, что я тут просидел, лишь одна влюбленная пара сфотографировалась возле этой девчонки, да какие-то гондоны, думающие, что они готы, распили возле пьедестала бутыль бормотухи. А я медленно умирал. Да. И ловил от этого кайф.
Вы хотите, чтобы я рассказал вам об этом? Бросьте. Здесь нет ничего интересного. Да к тому же, я совершенно не знаю, с чего начать.
Впрочем, все было так.
С профессором Глотовым мы познакомились случайно. Я тогда и не знал вовсе, что он профессор. Я сидел в баре и пил пиво из бокала, а он подсел ко мне за столик, вроде бы случайно, без какой-то конкретной цели. Просто так подсел. С пивом и сухариками. Эдакий продвинутый старикашка в модных очках и с фарфоровыми зубами.
- Угощайтесь сухариками – говорит.
Я не отказался тогда, а зря. Надо было сразу послать его ко всем чертям с его сухарями. Но в тот день денег у меня было только на бокал пива, а старик внушал доверие, и я стал потихоньку брать у него из пакетика. Это потом я понял, что он меня, как Шарикова на колбасу, на эти сухари поймал. Догадался бы сразу – не торчал бы здесь сейчас, как полное ничтожество.
Мы разговорились. Беседовали о футболе, за неимением других общих тем для разговора. Потом он еще заказал мне пива. Спросил, не желаю ли я заработать немного денег, что было в общем-то неудивительно - по мне с первого взгляда было видно, что у меня их нет! Выбора у меня особенно не было, и я согласился…
Мы вышли из бара и сели в его машину. Он сам вел, будто не всосал только что два литра «Платовского», но никто и не думал его останавливать. Колоритный такой дед на «Жигулях», пусть и со столичными номерами, вряд ли у кого подозрения вызывал. Разве что я рядышком, на переднем сидении, в косухе с цепями, немного портил вид.
Приехали к нему в какой-то грязный кирпичный дом на отшибе. Я спросил, что нужно делать. А Глотов ответил, что практически ничего. Что он профессор фармакологии, человек уважаемый и известный в определенных кругах. И что он недавно разработал один препарат, который пока еще проходит тестирование, но уже работает. Называется препарат L666, и действует на человеческий мозг таким образом, что способен искусственно вызывать любовь.
В общем, честно говоря, я особенно не помню, что он там мне говорил про него. Что-то про биохимию, про то, что все человеческие чувства – результат химических реакций, и что при помощи некоторых препаратов, можно этими чувствами управлять. Я пробовал уже ранее галлюциногенные поганки и торен из выброшенных военных аптечек, поэтому я сказал, что и так знаю об этом. Тогда Глотов обрадовался и предложил мне попробовать Л666. И еще он пообещал заплатить мне за это триста баксов.
Между нами говоря, за триста баксов я готов был не только попробовать вышеозначенную дрянь, но и за нехуй делать отстрочил бы у коня! Профессору я конечно говорить об этом не стал, но про себя внутренне возликовал. Таких денег мне держать в руках еще не доводилось. Правда, мои бывшие друзья по техникуму, навсегда переехавшие на заработки в Москву, писали мне оттуда, что зарабатывают там и больше, но я, конечно же, не верил этим милым вракам. Потому как больше, чем триста баксов, могут быть только четыреста баксов, а в нашем городе, столько даже мэр не зарабатывал.
Короче говоря, я согласился по полной программе. Глотов предупредил меня, что препарат в принципе безопасен, потому как не содержит ядов и токсических веществ, но действие его на психику еще до конца не изучено. Однако, я не собирался отказываться от денег. К тому же, за свою недолгую жизнь я уже успел бесплатно напробоваться такого дерьма, что эта желтая жидкость в шприце, вызывала у меня только добрые чувства. И я позволил ему себя ширнуть.
Как я выбрался из его логова и добрел до этого парка – я не помню (видимо среди побочных действий препарата есть и амнезия). Сжимая в кулаке смятые купюры, я брел по аллее, и в голове моей была странная звенящая пустота. Вена, куда этот дед меня вмазал, болела просто нестерпимо. Силясь не потерять сознание, я присел на скамью и увидел это белое изваяние перед собой. И тут, клянусь, она мне улыбнулась! Немного повернув ко мне свое бесстрастное гипсовое лицо. Улыбнулась слегка, уголком рта, но я заметил это. И улыбнулся ей в ответ. Она, конечно, как и подобает приличной девушке, сделала вид, что ничего не произошло, но я то понял, что она кокетничает со мной. Что-то вдруг обожгло меня изнутри, и пульс ударил в виски, так что я схватился за голову. А потом вдруг стало так хорошо….
Осознание масштабов случившейся катастрофы пришло ко мне не сразу. Сначала я просто любовался девушкой, словно произведением искусства, и лишь потом, когда на парк спустилась глубокая ночь, я понял, что не могу никуда уйти. Понял, что если я вдруг встану с этой скамьи и сделаю десять шагов в сторону, то сердце мое разорвется от дикой нечеловеческой тоски. И я просидел до утра, глядя на нее, прекрасную, освещенную бледной луной.
Конечно же, действие препарата скоро должно закончиться, думал я. Как заканчивается действие любого галлюциногена. Но время шло, а легче мне не становилось. Проклятое чувство не проходило, а наоборот, укоренялось где-то в сознании (в абсолютно трезвом и ничем не затуманенном сознании!). К концу второго дня мне стало казаться, что я люблю девушку с веслом уже много лет, и с каждым годом, я становлюсь все несчастней, так как надежд на то, что она вдруг оживет, остается все меньше. Я сидел и смотрел на статую, не чувствуя ни голода ни усталости. И это могло черт знает сколько времени продолжаться.
Сон не пришел ко мне и на вторую ночь. Я подумал, что, наверняка, не протяну долго в таком режиме, но никакого сожаления по этому поводу у меня не возникло. Стоило бы конечно разыскать профессора и попросить пока не поздно противоядие от этой дряни, но сама мысль об этом теперь казалась мне кощунственной. Да и едва ли оно, противоядие, существовало. В конце концов, о возможных последствиях я был предупрежден.
Я боялся даже на секунду сомкнуть глаза. Мне казалось, что моя гипсовая девушка тут же исчезнет, сбежит со своего постамента, и я останусь ни с чем. И тут же умру от горя на этой скамье. Пойдет снег, и меня заметет, как заржавленный корпус от старого «Запорожца».
Утром ко мне на скамейку подсел бомж. Вернее, это я сначала подумал, что он бомж, а на самом деле человек оказался художником, который выглядел как бомж. Он сказал, что его зовут Маркс, и я догадался, что это псевдоним. С собой у художника был газетный сверток, а в нем был кусок сала и печеная картошка.
- На, поешь – предложил он – третий день ведь уже здесь сидишь. Проголодался, наверно.
Я взял одну картофелину и съел ее вместе с кожурой.
- Что, хреново? – участливо спросил Маркс.
- М-м-м – неопределенно промычал я в ответ.
- У тебя мешки под глазами. Ты бы поспал. – поглаживая спутанную бороду, посоветовал художник-бомж.
- Я не могу – честно признался я – а вдруг она уйдет?
Маркс невозмутимо взглянул на статую и сказал:
- Не уйдет. Я постерегу. А ты ложись, если что вдруг, я тебя разбужу.
- Она красивая, правда? – сказал я.
- Да, мне она и самому нравится. Я когда-то рисовал ее. – сказал Маркс, но встретившись с моим полыхнувшим ревностью взглядом, тут же поспешно добавил – чисто платонически разумеется. В целях продажи на вернисаже.
Как выяснилось потом, Маркс был не совсем обычным художником. Однажды он проникся идеями Марата Гельмана и написал несколько картин собственным говном, но в темной, заскорузлой провинции его творчество не оценили и даже посоветовали лечиться в психиатрической клинике. После этого, он сильно пил и даже пошел работать на стройку, потом лишился жилья и мыкался теперь по квартирам таких же, как сам, неудачников. Но, не смотря на все недостатки, Маркс оказался хорошим малым. Он постоянно приходил и подкармливал меня засохшими бутербродами, которые списывались в райкомовской столовой, предлагал мне выпить с ним какую-то сомнительную спиртсодержащую жидкость, и вообще всячески меня поддерживал. Иногда с ним приходила постаревшая и отошедшая от дел проститутка Тамара. Она садилась рядом со мной, плакала и все повторяла, глядя на девушку с веслом:
- Ах, как она красива! Как бела ее нежная кожа. Она непременно была балериной! Уж поверьте старой кокотке.
Тамара, конечно, льстила себе. Никакая она была не кокотка, а банальная шлюха с местной автостанции. Но я на нее не обижался. У каждого свои странности.
Пошел пятый день, а мне отнюдь не становилось легче. Я, само собой, уже понял, что действие препарата давно закончилось, только вот любовь, как в той песне, и не думала проходить. Любовь, нарочно вызванная химической реакцией, оказалась еще большей гадостью, чем естественная влюбленность. Игнорировать ее было решительно невозможно.
Свои честно заработанные триста баксов я отдал Марксу. Не то, чтобы он сильно обрадовался, но другого применения деньгам я все равно не знал. Не окажись он рядом, я бы просто пустил презренные бумажки по ветру. Мне теперь было совершенно все равно. Профессор нашел меня вечером, когда Маркс с Тамарой ушли к ней есть кильку и смотреть сериал «Не родись красивой». Было прохладно, я сидел в сумерках и дышал на ладони паром. Глотов улыбнулся мне и присел рядом, предварительно расстелив на скамье газету.
- Холодно – сказал он, глядя, как я зябко поеживаюсь.
Я ничего не ответил. Тогда профессор снял с себя пальто и набросил его мне на плечи.
- Что, так плохо? В следующий раз нужно быть поосторожней с дозировкой. – с досадой вздохнул он. Взгляд его скользнул по скульптуре.
- Спасибо вам – сказал я.
Глотов удивленно поднял брови и покачал головой.
- Нобелевская премия – пробормотал он и встал со скамьи. Как он ушел, я не видел. Для меня вообще, все, что происходило вокруг, потеряло значение. Была только она. Прекрасная девушка из гипса. Любуясь ей, я и сам не заметил, как уснул на скамье, укрывшись с головой подаренным пальто.
Проснулся я неожиданно посреди солнечного и теплого дня. Пальто на мне уже не было - видимо его украли ночью какие-то парковые демоны. Голова жутко болела, будто с похмелья. Маркс уже сидел рядом и флегматично хлебал из стеклянной литровой банки ламивит – медицинский спирт, с экстрактом водоросли-ламинарии (самая отвратительная вещь на всем белом свете).
- Как спалось? – спросил художник.
- Ничего – ответил я, зевая.
- А девчонка-то твоя ушла – довольно протянул Маркс.
Я повернул голову и увидел на месте девушки с веслом лишь мраморный постамент. От удивления я не то хрюкнул, не то икнул. Маркс оценил выражение моей физиономии и расхохотался:
- Да вернется она, не переживай. Ну, подумаешь, время от времени гуляет девка! Это она к Аполлону на тот конец парка бегает. Клянусь своей немытой залупой!
И тут я понял, что сошел с ума.