доктор ливси : милосердие(терапевтическая сказка)

Милосердие (терапевтическая сказка)

«Любовь милосердствует»
(Новый Завет, Первое
Послание к Коринфянам
св. ап. Павла, гл. 13)

За что любят в нашем народе свадьбы?! За то, что там завязываются новые браки. Завязываются, конечно, на небесах, но как-то хорошо получается, когда на чужих свадьбах. Помню, совсем недавно одна студентка мне объясняла, почему она что-то не успеет сделать в срок... С восторгом в голосе, с блеском в глазах. «Я буду на свадьбе. Я приглашена на свадьбу» — «Дело, конечно, хорошее. Ну и что, собственно говоря?» — «Как вы не понимаете, — с сожалением посмотрела она на меня, — хороший знак».
Вот и наши герои познакомились на свадьбе. На свадьбе друзей. Дело было в тридевятые советские времена, свадьба была в другом городе, поздней осенью. Авиация тогда по-дурному не рисковала. Аэропорт закрыли. И все. Надолго и прочно. Густой туман окутал землю. Он бросился на вокзал. Оставался единственный поезд, который позволял успеть к свадьбе. И ему достался единственный билет. Как часто это бывало в его жизни. Герой был не только не суеверный, но и вообще атеист. Не заметил приметы, но запомнил. Где-то отложилось, записалось на заднике сознания. Поезд шел и шел через туман. Весь путь в тумане. Это вспомнилось потом, через десятилетия.
И сейчас это был стройный мужчина — мальчик с нервической манерой и грустинкой в дымчатом, подернутом поволокой взоре. Можно представить его тогда!..
Он приехал в последний момент, но вовремя. Он многое делал в последний момент, искушал судьбу. Успевал, успевал, но боялся, что как-нибудь удача кончится, карта уйдет из рук, и он опоздает. «Знаешь, —гомворил он мнкрупноуе, — опаздывать я все-таки начал, и сразу по-, накапливалось, накапливалось и прорвало». Но тогда еще все было ОК.
Ах, это была обворожительная свадьба — свадьба на четырех. Он, как увидел свидетельницу, сразу зачаровался. «Я, — говорил он мне, — даже и мечтать никогда не смел о таких женщинах».
Молодожены снимали угол, где не было места для гостей. Потому свадьбу продолжили на квартире у свидетельницы. Тут и оказалось, что у нее ни мужа, ни детей, сплошная одинокая свобода.
У них ничего не было, — как может что-нибудь сразу быть у двух взрослых, уважающих себя людей?! Но какая-то сладкая истома нахлынула на его сердце и томила его всю дорогу назад. И назад тоже путь был сквозь туман. Он мне как-то даже загадку загадал: «Впереди туман, позади туман, а в середине — обворожительные глаза. Что такое?». Я отвечал: «Не знаю». А он мне: «Кризис середины жизни».
Стал наш герой у нее останавливаться, когда бывал в командировках в их городе, звонил, спрашивал: «У тебя переночевать можно будет?» Сначала волновался сильно, потом перестал — всегда ответ был: «Приезжай». Он приезжал к ней вечером, не слишком поздним, сидел, смотрел, как она лепит пельмени, помогал молоть кофе на замечательной мельничке и услаждался беседою. Голос ее был всегда ласков и певуч.
Он был несчастен браком — невеста когда-то внезапно поставила ему ультиматум перед свадьбой. «Я, мол, рода знатного, а ты — захудалого, посему ребенок наш, коли быть ему, будет носить фамилию рода знатного материнского именитого». Так, слегка фиглярствуя, излагал мне герой суть происшедшего с ним. В общем, он согласился, скрипя душой, в надежде, что все рассосется само собой, как ложная беременность, но ничего не устаканилось; он решил потом не выполнять условия ультиматума, потом, пожалев заболевшую жену, выполнил, потом получил проклятье отца как прерыватель фамильного древа. Словом, было герою нашему в бракеобращаться, кому и как объяснять, кто я и почему я здесь». И тут же испугался этой мысли.
Он неизменно говорил ей: «Я на тебе женюсь», — и сам верил в это. Но сердце его постепенно становилось спокойнее, размереннее.
Прошло несколько месяцев, и от нее пришло письмо в стихах — признание в любви. Ему никто и никогда стихов не писал и не посвящал. Он просмотрел письмо и положил в ящичек для переписки — сердце его не вздрогнуло.
Она говорила, ему, друзьям, близким: «я долго отвергала простое и все ждала принца на белом коне — и дождалась».
Что угасило его сердце? Может быть, ложь? Он лгал жене своим умолчанием. А перед ней делал вид, что знать не знает жены постылой.
Холод проник в его сердце, словно это было сердце Кая после укуса снежной королевы.усил удила: «холодно. Он исполнял обязанности. Но зачем? К чему? Ради чего? И чего ради?
Раз обещал — значит, выполню», — ему хотелось быть хорошим в плохой игре.Раз обещал — значит, выполню», — ему хотелось быть хорошим в плохой игре.
Он подал на развод. Но холод в сердце от этого не растаял. В нем жило понимание, что она хороший человек, что лучшей женщины ему вовек не сыскать, но это понимание ничего не меняло.
Как-то она позвонила и сказала, мол, «такое дело, я беременна, зайчонок должен родиться, я чувствую». Что он мог сказать при встрече? Он сказал правду. Наконец. Он сказал, что зачал ребенка, когда был «под шафе», вернувшись с дружной начальничьей посиделки, что в сердце его пустота и вселенский холод, сплошной млечный путь, что «давай все устроим так, чтобы нам работать вместе, делать вместе общее дело».
Она сказала: «Нет». Провожала его в той же беленькой шубке, в какой была, когда они встретились. Что он мог сказать ей, когда она кормила его, давясь слезами? Сказал, чтобы она подумала над его предложением.Перед абортом она позвонила ему — он показаний своих не менял: был пьян при зачатии и чтобы она подумала о совместной работе.
Потянулись годы.
Внезапно в его жизни появился смысл — больной ребенок. Врачи в советское время, в основном, боялись валять дурку и тянуть деньги из пациентов в ситуации, которая им представлялась безнадежной. Врачи ему сказали правду — развели руками. И он обратился к экстрасенсам, в то время действующим подпольно, в порах общества.
Знаменитый медиум, демонстрировавший фантастические способности, гигант русской эзотерики, приехал в его город, взглянул на его ребенка и сказал: «Молись, твоему ребенку может помочь только молитва» — «Как молиться? И кому? Я ведь неверующий». Но гигант уже всё сказал.
Задача для него была подобна дзэн-буддистскому хлопку одной ладонью, о котором он где-то читал, кажется, в журнале «Химия и жизнь». Он не знал, как к ней приступить.
Ребенок любил вареный говяжий язык. Больной ребенок ел только то, что любил.
В советское время в российской провинции говяжий язык можно было купить только на рынке. В шесть утра. Когда туши доставлялись в мясные павильоны. Нужно было еще договориться с хозяевами о продаже языка, единственного языка продающейся туши.
Когда он вошел в мясной павильон, туда втаскивали очередную тушу. Опережая буквально на полшага других претендентов, он побежал к хозяину — тот кивнул, «хорошо, мол, когда разрубят — язык твой». Он стал ждать. Ранее майское утро. Тогда еще не объявили глобального потепления — ждать приходилось на холоде. Место для продажи было выделено как раз напротив входа в павильон — больших стеклянных дверей, распахнутых настежь и подпертых кирпичами — так что ждать приходилось еще и на сквозняке.язвой желудка, которую никто там не собирался лечить. Он долго ругался. Потом внезапно сказал: «Поеду».
Он ехал к ней несколько лет. За это время я сам проехал маршрутом поездки, проехал в Оптину Пустынь и в Шамордино, попутно изучил всякие мелкие подробности, вплоть до расписания автобусов в Козельске и стоимости местного такси до Шамордино. Чувствовалось, что на его ногах пудовые гири.
Я спросил его: «Чего откладываешь?» — «Сил нет».
Как-то мне попалась на глаза сказка «Илья Муромец» в ее старом, дореволюционном варианте. Там герой до 30 лет не мог ходить (ДЦП, полиомиелит или еще Бог знает что?). В летний день сидел как-то на лавочке у дома, а дом тот стоял на окраине села. Родители были в поле. Вдруг видит, бредет из последних сил по дороге к селу старик. Доходит до их избы, за изгородь цепляется и просит: «Дай сынок, воды испить». И так ему стало неудобно старику тому объяснять, почему ему сложно того напоить, что он сполз со скамьи, прополз по пыльному двору до колодца, заполз на сруб, опустил ведро, наполнил водой, поднял, перелил воду в ковш, дополз с ковшом в руке до старика, поднялся по изгороди и протянул ковш старику. И начал ходить.
Рассказал я ему эту сказку, а назавтра он уехал.
Он нашел ее могилу не сразу и совсем не в Шамордино — зря ругался, грешил на шамординских сестер. Он сказал ей: «Прости». И уставился на даты таблички. Там датой рождения стояла дата рождения его матери, а датой смерти — день Рождества Богородицы. Он метался от кладбищенской церквушки к могиле и от могилы к кладбищенской церквушке. И все не мог поверить увиденному.
Он ждал ответа на свое «Прости». Но ответа не было. Несгибающимися ногами он добрел до такси.
Прошло еще полгода, и в день рождения своей матери он зашел в Храм, аккурат к началу панихиды. И вспомнил о ней, и заказал панихиду. И тут понял, что ему ее не отстоять, потому что его ждет мать и волнуется, ждет с продуктами и лекарствами, а он не может ей из Храма позвонить, что задерживается. И почувствовал тоскливое отчаяние. И вдруг услышал ответ: «Иди к матери своей. Иди милый. Иди с Богом. Я на тебя миллион лет как не сержусь». И комок сухих застывших слез воем сорвался и прокатился у него в горле.
Он прислал мне электронной почтой вскоре короткий подарок и больше никогда ко мне не приходил.

* * *
Вот такая сказка. Она не моя- я ее лишь чуть-чуть подредактировал...