Шизоff : Склад Гл.4

Домой я прибыл в полуобморочном состоянии. Собственно говоря, я даже не понял, как добрался. Шёл, ехал, опять шёл. Ноги подкашивались, майское солнце нагло резало по глазам, отчего всё казалось припорошенным угольной пылью. Аппетитные, сексуальные облака казались захватанными грязными руками, лазурь подкопчённой, а нежная зелень – до сроку увядшей. Встречные лица были серыми и усталыми с самого утра.

В метро на меня с испуганной жалостью посмотрело невинное дитя, а когда я приветливо улыбнулся в ответ, дитя расплакалось, и было подхвачено в охапку агрессивно зыркнувшей мне в лицо женщиной. На её лице столь явно прослеживался материнский инстинкт, стремление защитить и уберечь, что мне стало неудобно. С чего бы это? Мне нравятся дети, да и я им, вроде как, нравлюсь….

Лифт не работал. Обычно я поднимался ножками. Полезно: тонизирует, дисциплинирует, бодрит…. Сегодня обожгло - какого дьявола мы платим за этот вонючий лифт?! Добравшись до площадки родного пятого этажа, я испытывал кислородное голодание. Последний пролёт преодолел, держась за перила. Ноги болели, как отмороженные. Ключ не попадал в скважину, а звонить в дверь было уже поздно. Стоя в тёмной прихожей, я в полной мере ощутил безмерное одиночество заброшенного в мир человеческого существа. Я вернулся, но некому было меня встретить…. «Так зачем мне всё это, Господи?! В чём смысл?». Я включил свет и взглянул в зеркало, будто надеясь встретиться взглядом с Вездесущим Промыслителем наших судеб, но навстречу глянула такая предательская, пораженческая, убитая харя, что стало понятно без слов: прах я есть, и в прах возвращаюсь. А праху логичнее молчать, и не задавать глупых вопросов. Лучше поспать, поспать, поспать….

Постель была ещё тёплой, подушка хранила запах её волос, и всё было как всегда, только её уже не было. Но мне было уже всё равно. Через минуту я спал, наглухо придавленный сознанием выполненного перед семьёй долга.

Как я только не просыпался! По всякому просыпался. С головной болью, тошнотой, покаянным чувством. С предвкушением, надеждой, острым желанием. Один. С женщиной. С другой женщиной. В странных, двойственных ситуациях. Всякое бывало. Но не так, как на сей раз. Я не проснулся, а будто выпал из рассевшегося кулька на неприютный бетонный пол. Полежал с оглушённо раскрытыми глазами, онемевший в безобразном предчувствии, бесчувственный, как труп. Безмысленный муляж. Чучело, с ног до головы набитое равнодушием к жизни. И зашевелился только усилием воли. Усилие родилось из вдарившей поддых первой мысли: «К шести мне на смену».

Я мечусь, как ошпаренный паралитик. Завошкался, засучил сбитыми до волдырей конечностями, задёргался онемевшим телом, затрясся наискось разрубленной страшным предчувствием головой. «Не опоздать!». Принимаю сидячее положение одним рывком, толком не успев сложиться. Пялюсь на глумливо расплывающиеся на дисплее видака цифры, продираясь усохшим в безблагодатном сне мозгом сквозь наждачную резь в пульсирующих недосыпом веках. Не понимаю, не постигаю, не врубаюсь! Чуть не плача от злости, похмельно сглатывая пересохшей глоткой, ощущая шевеление в корнях волос – изо всех сил напрягаюсь в попытке познания. И с облегчением познаю, что время «Ч» ещё не наступило, что проспал каких-то три часа, что я не преступник, что….

Что всё не так уж плохо. Весь окружающий мир работает. Напрягается. Суетится. А я – свободен! С 13:42 до 17:10, но свободен!

На меня накатывает волна горделивого спокойствия и самоуверенности. Я хожу по квартире голый, совершенно не опасаясь недоумевающих взглядов и посягательств. Я включаю ненавистный семейству футбол. Я закуриваю болезненно неприятную моим женщинам сигарету. На столе обнаруживаю записку от жены с рекомендациями насчёт питания и просьбой позвонить, когда проснусь. Записка пропитана смирным уважением к мужчине-добытчику. Приятно ощущать себя таким мужчиной – очень цепкое и щекотливое чувство. К нему привыкаешь в момент. Мы, настоящие мужчины, вообще быстро адаптируемся к уважению и любви.

Ноги горят. Пузырящиеся мозоли скрипят при ходьбе. В палец толщиной синие вены бугрятся по ноющим икрам. Спину ломит, в висках пульсирует и в среднем ухе свистит. Ничего! Это с непривычки. Через пару недель я даже не замечу таких мелочей. Я перешагну, покроюсь защитным слоем, задубею. Привыкну к ночным бдениям, к тошнотворному безумию, к тупому автоматизму существования. Человек – существо сложное. Я вынужденно раздвоюсь, подобно Янусу, и пусть одна безмозглая личина тупо шевелит губами в безумных подсчётах, матюгается, слушает и отвечает на глупости – пусть! Зато вторая, истинная часть будет свободна и независима. Эта часть останется для истинных мыслей, истинных чувств, истинной жизни. Всё хорошо, всё правильно. Так и должно быть, так и будет. Я сказал!

Вышло, однако, не совсем так. Вышло гораздо хуже. У нашего российского Януса, оказывается, несколько иная конфигурация. Одна голова и две задницы. И, соответственно, совсем другая мифология.

В складскую жизнь я втянулся довольно шустро. Даже на удивление шустро. А вот из привычной семейной жизни начал выпадать по частям, причём на первый взгляд – незаметно. Незаметно, но безвозвратно.

С чего всё началось? Бог его знает, господа хорошие, с чего. Наверное, с того, что мне и впрямь начало казаться, что вся эта вредная чепуха на складе – важное дело. Как я дошёл до жизни такой? А очень естественно и непринуждённо дошёл. Добровольно и с песнями, как в лучшие времена, когда всё массовое было естественным. Хотя, и сейчас то же самое, чего бога гневить…. Да неважно это всё: раньше, позже, или всегда и во все времена. В отдельно взятой стране, или в распухшем от глобализации мире. Всё одно: большая часть всегда худшая. И уж, коли ты решил раствориться в большинстве, то и нечего на зеркало пенять – ты, ты, именно ты, скотина этакая, смотришь на себя банальным, мутным, общепринятым взглядом. Это именно твоя общечеловеческая морда пялится в злобном недоумении, именно твой череп стал добровольно покат и сердце поросло мхом повседневности. Стоит только принять к сведению, что ты такой-же как все, и только чуточку лучше, как сразу становишься хуже многих, притом именно в тех глазах, которые зрят в корень.

Я стал дебилом. И не просто слабоумным, а идиотом с претензией.

На складе мне казалось, что я умнее многих. Дома мне мстилось то же самое. Там на меня влюблённо смотрели две Олеси и пыталась потрогать старая дура с леденцом, тут я ожидал подобного же светлого чувства. Моя способность много и широко пить была высоко оценена складскими работниками, но, увы, была весьма непопулярна в узком семейном кругу. Сотрудникам казалась вполне естественной ночная жизнь – моя жена придерживалась диаметрально противоположного мнения. Она вдруг подурнела, перекошенная неясным мне желчным неудовольствием, огрубела и впала в отторжение. Даже в те дни, когда я приходил раньше. От меня, видите ли, пахло! Пивом и табаком! Ну, пахло! И что дальше?! А ничего. Просто ничего. Поначалу. Затем по нарастающей. Затем – резко и конкретно. «Не лезь ко мне, спи, давай. И, пожалуйста, отвернись».

Не знаю, но сейчас мне кажется, что я был прав, когда поехал к Олесе. Не помню, правда, к какой сначала…. И правда: вряд ли я первый изменять начал, с чего бы это?! Она, она, первая напролом пошла….

А не она, так какая теперь разница, а? Я же не очень то и напрягался с тех пор, как понял: жизнь – это большой склад, где каждому человеку, чувству, эмоции – положено своё место. Вот тебе, дружище, сборочный лист. По нему ты соберёшь за двенадцать часов, за половину отмеренных тебе господом суток, NN-ое количество всякого разного в строго заданных пропорциях. И кому какая разница, что тебя бесит хрупкая и дорогостоящая микстура, вместо которой ты мог бы, особенно не утруждая себя подсчётами, навалить груду копеечных резиновых жгутов?! Так срослось, и нечего пенять! Единственно, что ты можешь сделать, так это сравнить сборки. Ага, здесь микстура бундесовая, ну её, богу в рай…. Так, а здесь рязанские жгуты, прекрасно! Вот это дерьмо и будем собирать, а париться с немецким стеклобоем – пусть другой парится. Да, это разумно. Опытный человек выбирает небьющиеся дешёвые жгуты. Правильно?!

Вот я и выбрал жгуты….