Хрюн : О чем молчит беркут

Одиночеству поэта, сладкому и безнадежному, посвящает автор эти трагические строки.

Что может быть прекрасней предрассветной степи! Когда все спит – и суслик, и еж. Когда не слышна песнь иволги, стихли сойка и дрозд. Когда легкий ветер мнет ковыль, шебаршится в холмах. Тишина и покой убаюкали мир, укутали ночным покрывалом, в призрачном свете холодной луны ползет над землей белесый туман. Еще не проснулся тушкан, дремлет вялый сайгак, матовым блеском в кромешной тьме еще мигают серебряные звезды, но тонкой полоской, там, на востоке, клубясь и рдея, уже занимается над степью багровое зарево. Чу! – слышишь, товарищ – ветер доносит одинокую песнь пастуха. О чем он поет, этот вечный киргиз? – о жизни поет, о рассвете. Есть в его голосе нотки печали? Чу! – я не слышу. И я! В этой песне летит по-над степью радость нового дня! Вот-вот уже краешек солнца покажется над холмами, еще полсекунды, мгновение, миг - и вдруг! - ночной мрак разрезает яркий всполох, распадается тьма, и в первых лучах восходящего солнца неотвратимой, я бы сказал, десницей взметнулись ввысь стальные фермы Байконура.
Сегодня хочется поговорить о космонавтике, в части, касающейся полетов в космос. Ах, если б вы знали, друзья, как одинок космонавт! Как бескрайне печален, безутешен он в своей серебристой ракете. Ни один человек в целом мире не был послан так далеко - туда, куда Родина послала своего космонавта. Нет, он не ропщет, он благодарен судьбе. Еще на земле, задолго, может, двадцать лет назад он уже готов был выполнить миссию. Вступив в отряд, накормлен, подстрижен, он научился быть твердым как сталь и теперь земные дела его не тревожат. Сын пришел пьяным, весь в дерьме – он не выпорет сына. Беременная дочь не ночует дома, жена шляется, ищет любви – он будет молчать. В холодильнике пусто, крыша течет, трюмо провалилось к соседям, выбиты стекла, кровавым пятном запекся томатный сок на полу кухни – он собран и абсолютно спокоен. Он сидит у разбитого окна и смотрит в вечернее небо. В мыслях своих, там, за сотни парсеков он летит к далекой звезде.
- Ключ на старт? – спрашивает Земля.
- Есть ключ на старт! – отвечает космонавт.
- Зажигание…протяжка…продувка… Шесть, пять, четыре, три, два…
- Стойте!
Дрожащей рукой он достает из кармана фотографию жены и детей, долго смотрит, гладит перчаткой милые черты, подносит к шлему, мысленно целует. Он как бы хочет раствориться, слиться с черно-белым снимком. Он помнит все, в его глазах слезы.
- Ну, что за фигня?! – спрашивает Земля. Она имеет право спросить.
- Ладно, считай… – вздыхает космонавт, закрывает глаза.
- …три, два, один, ноль… ПУСК!!!
Адское пламя вырывается из-под зада, затмевает солнце. Земля дрожит, валятся фермы, напряженно, но непреклонно суровые люди смотрят из бункера на старт. Напуганы звери, в смятении, прочь бежит по холмам горностай и лисица, и, под оглушительный грохот, нехотя, точно спросонья, уходит стотонная глыба ракеты в свой последний полет.
- Десять секунд – полет нормальный.
- Понял, десять секунд.
- Тридцать секунд – полет нормальный.
- Понял, тридцать секунд.
- Минута – полет нормальный… как чувствуешь себя?.. как самочувствие?... прием!
Но, молчит космонавт, да и что тут скажешь? Глупый вопрос! Нет на свете человека, чье самочувствие было бы лучше, чье сердце билось бы ровнее, чей мозг был бы более отрешен. Многолетние тренировки, медитация, мультфильмы выковали характер, укрепили мышцы. Он тверд как алмаз, он – махина. Только таким может быть посланник земли.
В простоватом платке, в русском сарафане семенит к старту пожилая женщина. Ее пропускают в бункер, разрешают взять микрофон, хмурый офицер предлагает стакан воды. Но она отстраняет стакан, ее губы дрожат:
- Альберт, сынок! Почему ты молчишь?! Ответь, милый…
- Мама! Ма-ма! – кричит космонавт. Но это мгновенная слабость. Через секунду он, улыбаясь, уже смотрит в окно.
А на земле распускаются вишни, дети играют в мяч. Страна живет мирной жизнью, текут реки, колоситься жнивье. Смотри, брат, рождается хлеб! – говорит молодой агроном, растирая в ладонях терпкий колос пшеницы. Воистину - хлеб! – вторит ему комбайнер. Значит, рождается новая жизнь, иная, лучше старой. Пройдут годы, прошелестят - и вновь взойдет солнце, и так же, счастливо улыбаясь, будет нюхать ладони седой старик, и так же неподвижно, по грудь в пшенице, чуть укрытый мхом будет стоять в поле уснувший комбайн.
Так куда же летит космонавт? Вы в курсе? Я – нет. Может, к Марсу или даже дальше? Ему не сказали, да и не хочется знать. Задание в конверте, конверт в планшете, планшет в сумке, сумка в рюкзаке. Рюкзак открывать неохота. Десять лет он не видел земли, не дышал степным ветром. Десять лет, сидя в кресле, он задумчиво смотрит в немое окно. Кажется, в целой вселенной нет существа, чей полет столь одинок. Скафандр висит на гвозде, рядом патефон, но космонавт не ставит пластинку. Вагнер снизит концентрацию, размягчит стальные нервы. В бескрайней, безжизненной, ледяной пустоте парит, пронзая эфир, его молчаливая птица. Десять лет он не стриг бороды, зарос, как лемур, немыт, неухожен. Грязные пальцы прижимают к груди разбитую рацию. И надо бы встать, умыться, сходить на горшок – но это не к спеху. Не для того Родина послала его дальше всех остальных, выше даже птиц, чтобы он теперь сидел на горшке. Внимательным взглядом, в напряжении всех сил он шарит по просторам Вселенной. Средь скоплений планет, комет и протуберанцев, средь миллиарда таинственных звезд, он ищет единственную, свою.
Поужинав, напившись чаю, я, размякший, выхожу в ночную степь, бреду, не видя дороги, да и нет там дорог. Мир уснул, не шелохнутся ивы, не скрипнет ветвями ольха, лишь иногда, сослепу, ткнется в ноги курносый заяц, да натужно, с надрывом, крикнет над ухом глупая выпь. Взойдя на пологий холм, я расчищаю место для костра, собираю сухой валежник… и внезапно, пнув зайца ногой, валюсь в густую траву. Как это все ненужно, мелко – и степь, и сигнальный костер! Ты так далеко, мой угрюмый товарищ, летишь, точно беркут, к холодным мирам. Нет дороги назад, я знаю, не хватит кислорода, кончится топливо, потухнет зад. Никогда уж тебе не ступить на землю, не обнять мать, не пожурить сына. Никогда уже не коснется твоего сурового лица свежий ветер, не испить тебе ключевой воды. Но, знай, космонавт: моя сытая, пьяная, бессмысленная жизнь – лишь карикатура, лишь размытое, корявое, рваное отражение твоего святого полета. Пока я жив ты будешь жить в моем сердце, а значит, ты умрешь, только когда умру я. И в этот миг, ослепительно вспыхнув на прощание, погаснет мой безнадежный костер.