Sanya Oblomoff : Теперь ты в армии

- Разденься! - сказал доктор призывнику, неподвижно стоявшему, устремив глаза в неизвестную
далекую точку. Призывник вздрогнул и торопливо начал расстегиваться.
- Живей! - нетерпеливо крикнул доктор. - Видишь, сколько вас здесь. Он показал на нас, наполнявших
кабинет военкомата.
Никита, так звали призывника, заторопился, сбросил рубашку и штаны и остался совершенно нагим.
Нет ничего прекраснее человеческого тела, - множество раз было говорено кем- то, когда- то и где- то;
но если бы тот, кто в первый раз произнес это изречение, жил в девяностых годах прошлого столетия
и увидел голого Никиту, он, наверно, взял бы свои слова назад. Перед комиссией по воинской повинности
стоял низенький человек, с несоразмерно большим животом, унаследованным от десятков поколений
предков, не евших чистого хлеба, с длинными, вялыми руками, снабженными огромными черными и
заскорузлыми кистями. Его длинное неуклюжее туловище поддерхивали очень короткие кривые ноги,
а всю фигуру венчала голова... Что это была за голова! ЛичнЫе кости были развиты совершенно в
ущерб черепу; лоб узок и низок, глаза, без бровей и ресниц, едва прорезывались; на огромном плоском
лице сиротливо сидел крошечный круглый нос, хотя и задранный вверх, но не только не придававший
лицу высокомерия, а, напротив, делавший его еще более жалким; рот, в противность носу, был огромен
и представлял собою бесформенную щель, вокруг которой, несмотря на восемнадцатилетний возраст
Никиты, не сидело ни одного волоска. Никита стоял, понурив голову, сдвинув плечи, повесив плетьми
руки и поставив ступни носками немного внутрь.
- Обезьяна, - сказал полненький живой полковник, воинский начальник, наклонясь к молодому и тощему,
с красивой бородой, члену врачебной коммиссии. - Совершенная обезьяна.
- Превосходное подтверждение теории Дарвина, - процедил член, на что полковник одобрительно
помычал и обратился к доктору.
- Да что, конечно, годен! Парень здоровый, - сказал тот.
- Но только в гвардию не попадет. Ха- ха- ха! - добродушно и звонко закатился полковник; потом обратясь
к Никите, прибавил спокойным тоном: - Через неделю явись.

Никита начал одеваться, руки и ноги не слушались его и не попадали туда, куда им следовало. Он шептал
что- то про себя, но что именно - должно быть, и сам не знал; он понял только, что его признали годным к
службе и что через неделю его погонят из дому на два года. Как прошла эта неделя для Никиты - известно
одному богу, потому что он все время молчал, храня на своем лице одно ито же застывшее выражение
покорного отчаяния. Наконец все было кончено - отец свез новобранца в город и сдал его на сборочный
пункт. Через два дня Никита с партией новобранцев ехал в поезде к месту, где стоял полк, в который он
был назначен.

Никита оказался самым плохим молодым солдатом. Сержант, которому его отдали для первоначального
обучения, был в отчаянии. Несмотря на всевозможные вразумления, делаемые им Никите, в числе которых
некоторую роль играли пиздюли, его ученик никак не мог постигнуть азы армейской науки. Как не билось
начальство, оно не могло сделать из Никиты даже самого посредственного вояку. На ротных учениях
командир распекал взводного прапорщика, а взводный взыскивал с того же Никиты. Взыскание состояло
в назначении на дневальство не в очередь. Скоро, однако, прапорщик догадался, что лишнее дневальство
было для Никиты не наказанием, а удовольствием. Он был прекрасный работник, и исполнение обязанностей
дневального, состоявших, главным образом, в содержании казармы в чистоте, то есть в беспрерывном
шарканье мокрой шваброй по полу, было ему по душе. Командир части попытался было устроить перевод
Никиты Иванова в нестроевую часть, но там и без того было много людей. Так он прожил год, до тех пор,
пока в роту не был назначен новый командир, старший лейтенант Стебельков ( по слухам двоюродный племянник
минисчтра обороны Сергеева ). Никиту отдали к нему " постоянным вестовым ", то есть попросту денщиком.

Александр Михайлович Стебельков был очень добрый молодой человек, среднего роста, с бритым подбородком
и великолепно вытянутыми, как острые палочки, усами, которых он иногда не без удовольствия слегка касался
левою рукою.
- Никита! - кричит он.
Никита, в полинялой розовой ситцевой рубашке, в черных суконных штанах и неизвестно где добытых им старых
глубоких резиновых калошах на босую ногу, появляется в дверях, ведущих из единственной комнаты квартиры
Стебелькова в коридор.
- Холодно сегодня?
- Не могу знать, ваше благородие, - робко отвечает Никита.
- Поди погляди и скажи мне.
Никита немедленно отправляется на мороз и по прошествии минуты снова является в дверях.
- Дюже холодно, ваше благородие.
- Ветер есть?
- Не могу знать, ваше благородие.
- Дурак, как же ты не можешь знать? Ведь был на дворе...
- На дворе нетути, ваше благородие.
- " Нетути, нетути"!.. Поди на улицу!
Никита идет на улицу и приходит с докладом, что " ветер здоровый ".
- Ученья не будет, ваше благородие, командир части сказывали, - осмеливается дополнить он.
- Хорошо, ступай, - говорит Стебельков.

Так прошло еще шесть месяцев. Теплое июньское солнце 1995 года обогревало залитую майскими дождями землю.
До приказа осталось сто дней. Большую часть времени Никита проводил в квартире Стебелькова; наводил чистоту,
готовил еду, стирал одежду. Служба не была такой тяжелой как первый год. После обеда ему частенько удавалось
поспать... Снилось ему, что лежит он в своей избе, один; около него ни отца, ни матери, никого из семьи. Он не знает,
как он попал домой, и боится, не убежал ли он из армии. Чудится ему, что за ним наряжена погоня, и чувствует он, что
она близко, и хочет он бежать и спрятатся куда- нибудь, но не может шевельнуть ни одним членом. Тогда он кричит,
и вся изба наполняется людьми; все деревенские знакомые, но лица у них какие- то чудные. " Здравствуй Никита, -
говорят ему. - Твоих брат, никого нету, всех бог прибрал! Все померли. Вот они, глянь- ка сюда." И Никита видит всю
свою семью в толпе, и понимает он, что хотя они стоят вместе со всеми, но уже мертвые: оттого они так чудно и
смеются. Идут они к нему, хватают его, но он вырывается и бежит, спотыкаясь и падая; за ним гонятся уже не мертвые,
а старлей Стебельков с солдатами. И он бежит все дальше и дальше, а старлей кричит ему:" Никита, Никита, Никита!.."
- Никита! - действительно кричит Стебельков.
Проснувшийся Никита вскакивает и ощупью идет в комнату, шлепая босыми ногами.
- Что ты, черт тебя возьми, смеешься надо мной, что ли? Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты клал около меня
спички. Полчаса зову, не дозовусь. Дай огня!
Заспанный Никита шарит по столу и окнам и находит спички. Он зажигает одну, и , щурясь, подает ее старлею.
Стебельков взрывает папироску, дует три паравоза Никите, докуривает её, и через четверть часа офицер и
деньщик снова спят глубоким сном.