Илья Волгов : `Кровопот.

Валера просто встал. Никакой радости по поводу того, что он выспался, никаких мыслей о вчерашнем происшествии с Ней. Вообще не было никаких мыслей. Просто вот так случилось, что тяжёлая голова со стеклянным лицом безрадостного человека поднялась с мокрой от кровавого пота подушки. Кожа Валеры захлёбывалась от редчайшего заболевания – кровопота – всю жизнь. Приходилось каждый день менять одежду и бельё - и постельное, и нижнее. Как же надоела эта беспамятная, тягучая, словно плавленая резина, жизнь. «День пришёл, погасли звёзды, я опять себя нашёл жалкой головёшкой. Шла вторая тыща снов, я в оружии, готов, но я помню – стала ты матрёшкой красной. Или синей, безопасной?» Валерий встал прямо в свои приготовленные с вечера одноразовые картонные тапки, которые пропитывались кровью всего лишь за пять часов. Сегодня он не хотел идти в душ, отмываться после сна, как делал каждый день. Валера сразу же направился на кухню с изъеденными временем обоями. В одних тапках и трусах, с которых тяжёлыми алыми каплями капала кровь. Проходя мимо зеркала, он краем глаза приметил ужасного человека, покрытого слоем крови. Было наплевать, Валера чувствовал, что это последний день. Самый последний. На кухне он включил электрический чайник, оставив мазок красной субстанции на маленьком рычажке. «Чай и пиво - то, что надо. Выпью это с шоколадным, мягким, свежим круассаном. Дальше покурю сигару горлом надоевшим, рваным, и уйду во сны пучину. Стану я красивым и необыкновенно милым.» В большую кружку, изображающую заснеженные избушки и ёлочки, с надписью «Happy Christmas!», подаренную почившей матерью, Валера бросил пять пакетиков чая, которые пропитались кровью при прикосновении, и до половины налил в кружку самого крепкого пива. Как раз вскипел старый чайник, щёлкнуло. Нет, так он больше жить не мог. За двадцать три года Валера выходил на улицу всего шесть раз, все с матерью и все – ночью. Пока все спят. Чтобы не пугать людей кровоточащей кожей. Валера долил кипятка до краёв кружки, достал мягкий круассан, и приступил к завтраку. Проглатывая кровавый кусок свежего слоёного теста, Валера краем глаза посматривал на мать, лежавшую в углу кухни, и думал. «Это всё она. Всегда. Жалость и, наверно, пустота. Зря на сына так смотрела, будто он не человек, а древо с красным, безнадёжным телом. Так – не мысли, так – не дело. И Надежду мне всё пела: на леченье пред расстрелом, на мечту – полёт в Палермо, на рисунок мелом белым… Мозг мой пахнет вдруг горелым… Хватит, мама, надоело. Я тебя избавил смело от потребности, от веры. Хватит, мама. Так – не дело». Мать лежала с синяками на шее, стыдливо выглядывающими из-под крови. «Да, я точно сделал вдруг всё очень верно…». Чай с пивом быстро заполнял желудок горькой рекой. «…и теперь с тобой нам, мамуля, вечный настанет покой. Хватит. Убежденья гной до краёв заполнил череп мой». Валера допил напиток, доел круассан и облизал кровавые пальцы. Первый раз жизни он не помыл за собой посуду. Вместо этого он взял сигару из коробки, лежавшей на столе рядом с пепельницей и зажигалкой, раскурил её. И ни о чём не думал… [… … …] Смело встав с окровавленной табуретки, он направился в гостиную, туда, где хранился муляж самурайского меча, который подарили внезапно сбежавшему от такой жизни отцу-милиционеру сослуживцы на юбилей, с гравировкой: «Игорю от всех нас, с Любовью». Изначально сталь была настоящая, но лезвие было намеренно не заточено. Валера позавчера исправил этот недочёт – пока мать ходила по магазинам, он долго и упорно скрёб по стали точилом. Теперь изящно изогнутый клинок был остр, как все переживания Валерия. Он взял меч в руки, чувствуя его тяжесть, и резко выхватил его из кожаных ножен, в очередной раз поразившись остротой и блеском прекрасной холодной стали. Валера перевернул меч теперь уже окровавленной ручкой от себя, приставил лезвие под последнее ребро слева под таким углом, что бы, пройдя пятнадцать-двадцать сантиметров, меч достиг уставшего сердца. «Простите звёзды, небеса, за то, что я вас не увидел, за то, что жизнь свою обидел, за то, что Господа расстроил своим кровавым мучным существом. Теперь ступаю прямо к вам, оттуда видно всё Палермо, там я буду пить с мамулей збитень, мама купит мне там китель, как в старинные года, моё там кончится проклятье, со мной там будет нежной Катя – в белом платье и с губами без помады. Спасибо, мама».

Мгла укусила за глаза. Стемнело.

©Волосатое Говно
07.09.2007 г.