МариХуанна : Блюз в голове. часть 3.

(с) МариХуанна & Kappaka

Марочка бесновалась, называла Чеха – слоном, кабаном, мужланом, крушителем всех надежд, варваром... эпитетов было несчесть. Премьера висела на волоске, были приглашены гости, среди которых было несколько нынедействующих и потенциальных спонсоров, это был провал... и шанс, это был Настенькин шанс, которым она не преминула воспользоваться

- Хорошо Настя, я договорюсь с доктором, у нас нет другого выхода, думаю от одного раза, большого вреда не будет. Только ты мне спой, я должна быть уверена, что мы не опозоримся.

Марочка взяла первые аккорды и Настенька запела, запела бесподобным сопрано, взметнувшимся переливающимся колокольчиком к сводам столовой.

- Но сколько можно, милый зверь, мне напрягать глаза,
Хочу свой слух я улестить звучаньем голоса.
Он говорил, боится что меня перепугать,
Рычаньем и вытьём своим,
Но было мне плевать. Хотела слышать голос я,
Каким бы ни был он. И зверь сказал: "Конечно да!"
Я в сад бегу бегом.
И вот, в беседке, в тихий час, сижу и жду его,
А он в кустах сидит – молчит. Стесняется? Чего?!
"Привет" – тихонько говорю,
А он как заревет: "Ну, здравствуй, девица-душа!"
От страха мой живот, скрутило судорогой враз
И я, борясь с собой, вся сжалась, губы прикусив,
Но удержала газ.
Один, другой, на третий день, к нему привыкла я.
И мы гуляли – он в кустах, средь прочего зверья,
А я по тропочке иду, веду беседу с ним.
И оба рады, хоть ревёт как буйвол господин.
Но вот уже гулять не в мочь без друга моего.
Хочу смотреть ему в глаза и знать его в лицо.
Прошу, и плачу, и молю явиться предо мной,
А он всё тянет, говорит: "Постой, Настюшь, постой.
Мне сил сопротивляться нет хотенью твоему,
Но как увидишь – убежишь, а я один – умру!"
Но я готова, я смогу принять его таким,
Каков он есть, пускай урод, но мною он любим!
И вот, в вечерних сумерк час опять в беседке жду…
Ах, чу, шаги… вдали мой зверь мелькнул… и я лежу.
Лежу без чувств, в глазах туман, померк весь белый свет.
Откуда ж этакий урод явился… может бред…
Я фильмы видела про то, как Хищник и Чужой
Убить хотят весь род людской.
И как Годзилла злой напал, собака, на Нью-Йорк,
Как Крюгер рвет детей…
Да, ужасы смотрела я, но то, что в этот раз
Пришлось увидеть – просто жуть.
И нету в мире фраз, чтоб передать весь ужас тот, что я пережила.
И я, за малым, не сошла со своего ума.
А зверь напуган, как и я, мне говорит: "Прости!
Сгубил я наши чуйствия, не дал любви взрасти!
Тебя в неволе не держу. Захочешь – уходи!"
"Да что ты – что ты! Ну тебя! Зачем так говоришь?
Ты был так добр, друг ко мне, ну просто зверь-зайчишь.
И кем бы я потом была, когда б забыв про всё,
Вот так собралась - ушла? Обычная сцуко!"

- Великолепно Настюша, поешь ты чудесно, сейчас подгоним платье тебе по фигуре, ты будешь самой прекрасной дебютанткой нашего мюзикла. Ты наша спасительница....
*****

Освещенная самодельная сцена, незамысловатые декорации, гости из числа родственников и спонсоров, рассажены вперемешку с пациентами в огороженном зрительском секторе. Марочка разминает пальцы у пианино. Занавес!

Действие разворачивается строго по плану, актеры, понимая всю важность миссии, выводят свои партии, невидимые слуги из числа пациентов закутанные в белые простыни, старательно меняют декорации, художественно разбрасывают цветы в дивном саду, где происходит действие. Лидочка и Леночка, воспользовавшись моментом, всячески охмуряют косяшего на них вожделеющим глазом папашу-купца, но санитар Яша не дремлет. Как только объятия начинают становится более, чем дочерними, он больно плюётся в нимфоманок жеванной бумагой через трубочку. Появлющиеся мушки все более распаляют воображение Вырвиглаза, что придает всей постановке пикантный оттенок. Вот и партия Настеньки.

Настя, очутившись на сцене, обвела всех ясным взором, из зала куда-то исчезли люди, перед ней сидели куклы, ее любимые куклы, которые никогда над ней не смеялись и она, абсолютно не стесняясь, запела

- Вот тут мой зверь воспрял душой и лучше стал, чем был.
В подарках утопил меня и на авто возил.
Рукам он волю не дает, любуется лишь мной.
Короче, стал мой дикий зверь совсем-совсем ручной.
А я и рада, ну и пусть на рожу он кривой,
Зато хороший человек, и дорожит лишь мной.
К тому ж богат, большой дворец, а это, если что,
Большой плюс в молодой семье… Короче, повезло!
А то, что нос его кривой, глаза, как у совы,
Так то проблема разве – нет. Друг с другом свыклись мы.
Такою жизнью – чтоб не жить. Прошел и день и год
И вот, к отцу я собралась, узнать, как он живет.
А мой зверушка говорит: "Иди, но только знай,
Вернешься позже, чем в три дни, лишь на себя пеняй!"
Вот так дружок заговорил, и тут я поняла,
Что без него жить не смогу, умру и все дела.
Пришла к отцу, он болен был.
Меня увидел – встал. На стол накрыл, сестриц позвал,
И до утра гулял.
Отцу и сестрам рада я, но вот беда – грущу.
И снова к моему зверьку скорей-скорей хочу.
Меня держали так и так, беседой и вином,
Но нету сил – щемит в нутрях и я бегу бегом!
В знакомый сад вбегаю я, а там – темным – темно.
А мой дружок, обняв цветок, лежит, уж пьян давно!
Ему кричу: "Да как ты смел?!", а он: "Вот как-то так…"
И своим клювиком кривым о землю, этак – шмяк.
Ну, тут конечно перелом, кровища из ноздрей,
Потом пластический хирург и стало – ей же ей!
Мой зверь красавцем прямо стал,
На зависть всем вокруг.
И свадьба уж не за горой.
Мы ждем друзей, подруг,
Сестриц и батюшку купца,
Который, ну ни как, ни ждал, ни думал, ни гадал,
Такого вот конца!

Тут все невидимые слуги, распрямившись, грянули хором:

Не думал, ни гадал он,
Никак не ожидал он,
Никак не ожидал он
Такого вот конца.
Представьте себе, представьте себе,
Никак не ожидал он.
Представьте себе, представьте себе,
Такого вот конца!
*****

Сцена, подобно той стене, возвышалась перед ним. Весь взвод. Все до одного легли на бетонною отмостку там, укрыв своими молодыми телами мерзлую, неприветливую ханкалинскую землю. "Никак нет, товарищ полковник! Приказа к отступлению не было! Виноват товарищ полковник!" Больше такого не повториться! Вот он – враг. На этот раз ошибок не будет. Сначала – массированная артподготовка! Утопим врага в шквале смертоносного огня!
Взбудораженный, распалившийся до невозможности, Гай Юрий Чех вскочил с места. Простыня, тщательно измалеванная красным маркером, изображавшая патрицианский плащ, съехала набок, но это мало волновало великого полководца в момент высшей его славы. Вот он – апогей жизни. Момент истины, звенящий напряженным нервом в воздухе. Вот они – славные воины, готовые положить живот свой на поле брани ради прославления в веках своего громоподобного командира! В глазах их нет страха и боли, но лишь жажда всепожирающего пламени битвы. Они ждут!
- Взво-о-од, товсь!
Командирский шепот прокатился по рядам артиллеристов. Три ряда верных воинов вскочили со своих мест, достали из-за пазух пакеты, готовые исторгнуть из нутра своего смердящую, прокисшую красную массу. Как один, засунули туда свои руки, достали полусгнившие томаты и изготовились к стрельбе.
Первая батарея! Огонь – пли! – Рука главнокомандующего, до того висевшая в воздухе, со свистом рассекла воздух, давая сигнал к атаке и батарея, в четыре руки метнула четыре помидора в сторону ненавистно кочевряжещегося на сцене врага.
Вторая батарея! Пли! – Ещё четыре помидора полетели в продолжающих ходить по заученным траекториям актеров.
Третья батарея команды не дождалась и ахнула нестройным залпом. Чех безумствовал. Он махал руками во стороны и первая батарея его артиллеристского взвода, единственная из всего воинства сохранившая самообладание, метала помидоры направо и налево, согласно мановению командира. Чех хохотал! Гомерический хохот душил и сотрясал могучее тело патриция. Победа! Оглушительная победа! Враг не может понять, что же происходит, откуда обрушилась на него сия кара божия. Не смея потревожить покой спящих Богов, он молча потянул за шиворот ближайшего к нему бойца, засунул руку в полиэтиленовый мешок, достал оттуда снаряд пожирнее и запустил крепенький ещё помидор, в одиноко торчащую посреди сцены Настю. Годы учения в патрицианской академии и сотни брошенных гранат не прошли даром. Спрессованные в секунды, они разорвались красной жижей с семечками аккурат посреди белого платья, в которое была закутана исполнительница главной роли.
Наконец, проснулись и спящие Боги. Но Чеха уже мало волновали скрутившие его санитары, ибо победа уже одержана, а победителей не судят. Разбушевавшиеся психи продолжали раскидывать во все стороны экспроприированные в столовой помидоры, шипеть и шаркать. Санитары схватили полководца и ещё пару наиболее активных участников мятежа, но основная масса помешанных, продолжала щедро осыпать актеров урожаем близлежащего колхоза, щедро одарившего дом скорби.
В скорости сцена и зал видом своим и запахом стали напоминать рынок в конце знойного августовского рабочего дня. После артобстрела, который потихоньку сошел на нет. Актеры, до того имевшие достаточно божеский вид, стали похожи на работников консервного завода в страду томата.
*****

- Мара Георгиевна, а Вас предупреждали...От нашего контингента другого ждать не приходится и спросить не с кого кроме Вас, Вы одна в этой вакханалии дееспособная, хотя что это я...Вы - выжившая из ума маразматичка, решившая привить людям прекрасное, но эти люди психи...Вы понимаете, ПСИХИ!!!!

Марочка сидела перед заведующим лечебницей, вжав голову в плечи. Такого провала не ждал никто, завидующий продолжил свою речь

- Вас спасло только то, что один из наших гостей-спонсоров, перечислил нам сумму вдвое большую той, на которую мы могли рассчитывать в общем сборе, мотивировав это тем, что Ваш расчудесный Чех, угодил гнилым помидором в башку его конкурента, чем доставил нашему благодетелю ни с чем не сравнимое эстетическое удовольствие. Отблагодарил нас, так сказать за креативную идею...Ну нет худа без добра, идите Мара Георгиевна, работайте дальше....

*****

Под покровом ночи, по коридору «женского» крыла лечебницы, бесшумно двигалась фигура в развевающемся белом плаще, возле одной из дверей фигура притормозила и скрылась за дверью.
На обычной больничной кровати, лежала укутанная в простыню до самых глаз Оленька Яйцева, переломанная, побитая, жалкая. Она ненавидела всех - Настьку, Чеха, Марочку, бабушку Самсонову... который день она беззвучно плакала, проклиная вся и все. Повернув голову на звук открывающейся двери, Оля увидела вошедшего Чеха.

- Женщина! Я пришел подарить тебе твою порцию славы. Ты хотела стать выше и больше и славою своею затмить величие твоего Императора? Что ж, Боги явились ко мне во сне и велели прославить тебя в веках...

Оленька, не знавшая об артобстреле мюзикла, удивленно, молча смотрела на Чеха. Ну неужели император снизошел, понял и принял ее любовь.

Чех, засунув руку за пазуху, извлек пакет с окончательно потекшими помидорами и черпая зловонную жижу, начал кормить с ладони ошарашенную Олечку, молча сглатывающую гнилую массу, попутно размазывая по ее удивленному лицу и волосам. Она поперхнулась, булькнула и закашлялась, но Император продолжал священнодействовать, нанося маску из гнилых помидоров. Исчерпав содержимое пакета, он сделал шаг назад, воззрился на уже почти не дышащую Олечку с выкатившимися из орбит глазами и торжественно провозглаил:

- Теперь, женщина, ты достойна быть воспетой римскими стихоплетами. Я - твой Император Гай Юлий Чех, посмертно провозглашаю тебя Женщиной Кетчуп-Вамп.

С этими словами, Чех накрыл Оленькино лицо подушкой, сел сверху, подождал когда закончится агония, трагично испустил в подушку-убийцу газы и удалился.

Великолепная, безоговорочная, блестящая победа озарила суровый лик Императора. Его великие предки могут гордиться своим венценосным потомком. Он зашел в туалет и со словами

- Я умываю руки! - окунул вонюче-томатные кисти в калоприемник унитаза.

(с) МариХуанна & Kappaka