Наум Н. : Черная рукопись III

Рассказывает Зинаида Львовна Штернберг, доктор филологических наук, заведующая кафедрой русского языка Н-кого Государственного университета, редактор университетской филологической газеты «Чем наше слово отзовётся».

Сие (извините, мне трудно сейчас трудно подобрать подходящее название.… Этому) я обнаружила среди кипы бумаг в моём кабинете на кафедре. Это был конверт, и, судя по внешнему виду, он мог содержать либо автореферат очередной диссертации, либо отзыв на одну из научных работ моих питомцев. Я была несколько раздосадованной и уставшей - увы, учебная, организационная и научная нагрузка заставляют порой забыть о делах бумажных, второстепенных. К тому же новый номер нашей газеты, что называется «горел». Рабочий день уже окончился, студенты и коллеги разошлись по домам, и я какое-то время боролась со своей совестью – прочесть или отложить на завтра. Тем не менее, чувство долга победило малодушие, и я распечатала конверт с ээээ…. Это. Вопреки ожиданиям, изложенный на бумаге текст предназначался нашей газете, в глаза мне сразу бросилось безобразное пунктуационное оформление. Возникало впечатление, что знаки препинания были расставлены абсолютно произвольно, минуя всяческие правила и игнорирую законы естественной логики, запятые и точки – словно зёрна, разбросанные неряшливой рукой какого-то пьяного сеятеля. Вместе с тем, содержание и какая-то внутренняя, по-своему удивительная манера, одновременно иррационально-прагматическая логика текста вызвали во мне, опытном языковеде, целую гамму эмоций, читая, я не могла поверить…

Последующее изложение эмоций, весьма многословное и местами сбивчивое, я опускаю из-за экономии времени. Любопытных могу ещё раз отослать выше, где я описываю непосредственную редакторскую реакцию на чтение Чёрной Рукописи. Помните?

Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад… Слева-направо-назад…

Нас интересует, что произошло позже, когда бедная жертва приходит к мысли о вторичном прочтении текста и далее. Итак, далее Зинаида Львовна повествует:
Первоначально, мне показалось, что виною тому скверное освещение кабинета, ибо мне с огромным трудом приходилось разбирать отдельные слова. Вскоре это стало и вовсе невозможно. Казалось, что текст пришёл в некое движение, или мой взгляд был одурманен настолько, что допускал разброд строк, предложений и целых абзацев. Вскоре этот процесс принял некую упорядоченность, и я с удивлением обнаружила, что написанное превратилось в целую груду печатных знаков, теснящихся за пределами правых и левых страничных полей. Меж ними оставалось всё белое пространство листа. Знаки шевелились, стараясь принять строгие боевые формации на манер двух враждующих армий перед началом сражения. Затем начались первые провокации, они начали перекидываться знаками препинания, вернее, точками наподобие детской зимней забавы – игры в снежки. Конфликт разрастался всё дальше и дальше. В ход пошли запятые, кавычки, скобки. Это уже скорее напоминало «игру в Чапаевцев». Появились первые жертвы, вытесняемые с плоскости листа буквы, просто пропадали, исчезали в пустоте, знаки препинания же продолжали летать по кабинету, пока не обретали вид различных насекомых. Точки превращались в мошкару, запятые жужжали комарами, из восклицательных знаков образовывались стрекозы, две скобки – мотылёк, знаки вопросительные – богомолы зеленокрылки, кавычки – моль, точка с запятою – синяя муха, многоточия – дрозофилы. Вскоре бумажные листы и вовсе опустели, зато всё пространство помещения было заполнено летучей насекомой братией, которая вела себя весьма агрессивно. Несколько раз я ощутила болезненные укусы, кто-то отчаянно жужжал у меня в волосах, пытался залезть мне в нос, уши. При этом мерзкие твари не забывали постоянно спариваться, делились, размножаясь прямо на глазах, и росли, росли, другие же напротив рассыпались на десятки более мелких, а те в свою очередь мельчали снова. Возникали новые виды, для точного определения оных не хватило бы знаний даже профессора энтомологии…

Далее, вновь опуская многочисленные подробности и пространный экскурс покойной госпожи Штернберг в своё внутреннее душевное состояние, изложу факты в сокращённом варианте своими словами. Несчастная редакторша долго голосила, издавая тем самым звуки, подобающие любой женщине, оказавшейся в столь экзотической ситуации. Корпус университета тем временем был опустевшим (напомню, вторичное чтение происходит обычно около полуночи). Через какое-то время на крики среагировала полуглухая ночная вахтёрша. В кабинете завкафедрой Штернберг она обнаружила саму хозяйку оного, которая металась среди собственноручно размётанных ею бумаг в неком подобии дикой пляски. Волосы невменяемой были распущены, глаза бешено вращались, речь была несвязной. Вахтёрша вызвала скорую. Врач предположил, что всё дело в нервном срыве из-за сильной переутомлённости пациентки, карета скорой доставила Зинаиду Львовну домой, ей дали сильное успокаивающее и снотворное.
На следующее утро госпожа Штернберг вспоминала о происшедшем, как о страшном сне. Состоялась наша с ней беседа (как редактор и журналист, ведущий расследование, считаю оперативность одним из главных залогов успеха). Зинаида Львовна была свежа лицом, несколько смущалась нелепости произошедшей истории и жаловалась на большую нагрузку в университете. Имея законный больничный на всю рабочую неделю, она сделала себе зарок не брать за это время в руки не одного рукописного и печатного листа, ни одного лингвистического и литературного журнала и книги. В тот же вечер она позвонила мне и пожаловалась, что таки открыла автореферат одного из аспирантов, и кошмар повторился снова. С его страниц, как из потревоженного улья, слетели знаки препинания и зажужжали таёжным гнусом. То же самое происходит сразу, как только она открывает любое печатное издание. Я пожурил её, но она упрямо возражала, что теперь нашла надёжное средство борьбы с этой чертовщиной, и будет каждый раз применять его, ибо без чтения не видит особого смысла личного существования. Наш разговор окончился спором, все мои настойчивые рекомендации были отвергнуты. Зинаида Львовна была одиноким человеком. Я же уезжал в срочную командировку в Чёртово Урочище, где по свидетельствам местных жителей снова начал шалить леший. Командировка пришлась на продолжительную зимнюю оттепель, и из-за неизбежного бездорожья я проторчал в урочище больше недели. Когда вернулся, был буквально похоронен под грудой не терпящих отлагательства редакторских дел. На одиннадцатый день после нашей беседы до меня дошла весть о трагической смерти Зинаиды Львовны….
Её хватились сотрудники, после истечения больничного листа незаменимая завкафедрой не соизволила явиться на работы. На звонки по телефону не отвечала. Когда пришли к ней домой, её квартирный звонок долго рвал пугающую тишину за дверью, пришлось вызывать монтёров. Вскоре после этого милицию. В тёмном, зашторенном нутре сталинской квартиры стоял ужасающий запах. В каждой из многочисленных электрических розеток торчал так называемый фумигатор – маленький нагревательный приборчик, заправленный либо жидкостью, либо ядовито-зелёной таблеткой, испарения которых должны были прогонять назойливых мух и кровососущих насекомых. На столе и подоконниках лежали пепельные кучки дымных противомоскитных спиралей. Повсюду были хаотично разбросаны пёстрые блестящие упаковки, разрисованные таёжной хвоей, «динозаврами-рапторами», гипертрофированно большими комарами, мохноногими мухами и прочей насекомокрылой нечистью. Даже на тот момент атмосфера квартиры представлялась едва ли пригодной для жизнедеятельности живого организма. Сама же несчастная сидела за письменным столом, уронив голову на раскрытую книгу, некое подобие пасечной маски из шляпы с широкими полями и свисающей вниз марлей скрывало лицо погибшей. Я тяжело дышал, прижав к губам, в качестве фильтра суконный воротник моего пальто, старший милицейский чин распорядился открыть окна – причина смерти была для них ясна, ясна однозначно – покойная в приступе помешательства отравила себя посредством бытовой химии.
«Чем интеллигентнее и образованнее люди, тем вычурнее помешательства», - пояснил мне старую истину похмельный патологоанатом и посоветовал поскорее выйти на свежий воздух.
Я немедля последовал его совету, вышел к подъезду, слабенький фонарь обделался желтоватой лужицей света. К подъезду спешил журналист из «Криминального Н-ска», и я не смог ответь на его приветствия, меня душили слёзы, и слёзы эти были, увы, не от едкого квартирного воздуха, а имели самую, что ни на есть сентиментальную человеческую природу – Зинаида Львовна была одним из первых моих университетских наставников, филологом от Бога и замечательной души человеком. Она одна из первых людей, кто безошибочно и твёрдо увидел во мне бездаря, и любил меня, несмотря на это, несмотря ни на что, любила, как простого студента, как бесталанного писаку, как редакторишку презренной жёлтой газетишки, как обычного человека, наконец. В её смерти попрекаю себя и поныне, и буду попрекать себя, пока жив буду, ибо за житейской суетой и равнодушием я оставил дорогого мне человека в трудную и опасную минуту….
Ну, мой верный читатель, ты, конечно, понимаешь, что я нисколечко не верю в официальную версию о самоубийстве в состоянии душевного помешательства. Зная трезвый аналитический ум Зинаиды Львовны, её спокойствие и рассудительность, я скорее поверю, что весь мир сошёл с ума, поверю во всякие барабашки и зелёные человечки, о которых пишет моя газета, нежели в историю о том, что с психикой госпожи профессора Штернберг было что-то там не совсем в порядке. А для самых скептиков ещё кое-чего добавлю. И по сей день на моём письменном столе лежит книга «Синтаксис и пунктуация русского языка» под редакцией А. Е. Бобровича. Это заглавие книги, написанное на её обложки. Страницы же её белы-белёшеньки, как будто на них никогда не было ни слов, ни букв, ни точек с запятыми.
Догадываетесь?
То – книга, на коей покоилась глава усопшей.
Сомневаетесь?
Приходите ко мне и посмотрите сами!

***
Итак, дорогой друг, мы перевернули первую кровавую страницу моей рукописи о Чёрной Рукописи. Был месяц февраль. И это был один из первых и страшных ударов сего страшного проклятия редакторского племени. И как ты, наверняка, заметил, это оставило глубокий рубец в моем сердце и дало мне немало причин и побуждений, чтоб найти и, возможно, поквитаться с породителем и первопричиной сего мерзостного и ужасного феномена – всё одно, будь он хоть человеческой, хоть дьявольской природы. Ты ещё со мной? Переходим к следующей странице!

Мерзкое «хуебляканье», заполнившее монитор моего компьютера, было едва ли терпимо. Сначала зачудил редактор «ворда», подчеркнув красной волнистой линией слова русского литературного языка, то тут, то там хаотично всплывающие окошечки, предлагали их матерную, нецензурную замену. Я же истерично пыталась спасти текст, без устали «кликая» мышкой на «отменить», за считанные минуты скорость возросла до пределов, едва достижимых обычной человеческой реакцией.

Отменить! Отменить! Отменить!

Я сидела и строчила, подобно подростку-геймеру, увлечённому одной из этих ужасных игр-стрелялок. Стала не поспевать. Судорогой свело кисть руки. От текста, столь прекрасного, утончённого и женственного осталось лишь груда мерзких выражений, что сливались в страстных и похотливых актах на экране моего монитора.
(По рассказам Лилии Павловны Заикиной, редактора журнала женской прозы и поэзии «Шахерезада»)

От себя добавлю, что Лилия Павловна получила текст по электронной почте, первоначально посчитав оный за спам, хотела было его стереть, но в последнюю секунду рука дрогнула…. Текст очаровал и потряс её до глубины души, и тем более мерзким и роковым показалось его неожиданное преображении при попытке вторичного прочтения. Бедная жертва чудовищного обмана неоднократно пыталась собственноручно восстановить утерянное произведенье, но каждый раз, когда садилась за клавиатуру компьютера, либо бралась за перо, то из-под её руки выходили лишь гнусные ругательные слова….
В последствие выяснится, что это один из наиболее излюбленных приёмов Чёрной Рукописи – заставить самого редактора броситься в брешь, возникшую между прекрасной иллюзией и серой реальностью. С какой чудовищной искушённостью и инфернальным садизмом она заставляла несчастную жертву биться головою о невидимую стену. Лилия Павловна погибла от потери крови. Кровоточили разбитые подушечки пальцев, клавиатура погрузилась в засохшую тёмно-красную лужу; покойная сидела с широко раскрытыми глазами и разочарованно смотрела в погасший монитор. Такую картину застали сотрудники её издательства, когда, наконец, после подозрительного трёхдневного отсутствия редактора решились взломать её кабинет…

Пишет покойный Ратибор Коловрат (в миру Анатолий Гридько – редактор полуправославной-полуязыческой газеты «Вече» с национально-шовинистическим направлением):

И привиделось мне, будто б словеса славянского происхождения на заимствованные ополчились. Сначала сбилися в ватагу и давай слово «менеджмент» эээ мордовать, а оно как бы стонет, как бы на англицкий такой манер «оу-оу!». Разошлись так, раз – в миг все однокоренные выделились и давай у других русские приставки да суффиксы отсекать – то из греческого, а то из латыни.… Под конец даже нечто вроде плахи соорудили и ну - восклицательными знаками аки секирами скорое судилище вершить – жертв тех полным полно образовалось - финно-угорские словеса… из тюркских наречий пришедшие – все на плаху. И вроде б текст русский был, отечественный такой патриотичный, да вот как всё перевернулся – в миг на разных диалектах заголосил – татары визжат, евреи плачут, арабы «аллаху-аллаху» кричат.
Далее Коловрат переходит на вынужденное сравнение: «Столь мрази же и в русском городе Н. предостаточно. Что на русский православный образок крестится, а за пазухой кинжал кривой таит!».
Белый лист кровяными пятнами напитался, словно кто чихнул на него юшкою из уст разбитых. Я водочкой на оный ералаш плесну – а те ж ещё свирепее, чисто бунт русский, слепой и беспощадный. То как знак я воспринял, записку сию пишу, а самого мысли тревожные посещают – неужель час пробил, не пора ли народ к восстанью поднимать! Спешу, бегу к звонарной башне, как в старые времена в лихую годину люд русский будить!

Коловрат, не медля, стал исполнять своё намеренье. Залез на колокольню да затрезвонил истово. Задёргался сам, как арлекин на верёвочках, запутлякался в верёвках-тросиках да и повис-удавился, глаза багряные выкатив….

Священник отец Варфоломей говорил, что бесом он одержим был, медики ж белую горячку предполагали. А на самом деле – всё одно – гибли редактора. Кто в психушке медленно, кто от неожиданного рака в онкологическом отделении сгорал, инфаркты - само собой. ДТП. Прыжки с крыш, суициды. Пропадания без вести. Отравления….