Лена Че : До скорой встречи

Темно.
Я не знаю, есть ли границы у этой темноты. Стараюсь не дышать, потому что вдохи оглушают. Какой-то липкий страх стучит в висках. Не могу сделать ни одного движения – не знаю, что меня окружает, что в этой тьме. Воздух густой, тяжелый. Очень страшно. Страшно от темноты, от ощущения бесконечности. Я вспотел, становлюсь липким и вязким, растворяюсь в этой липкости. Перестаю быть собой. Перестаю чувствовать…
Вскочил с постели. Мокрый.
Дико. Ничего особо не приснилось, а состояние такое, что сердце выскакивает.
Умылся и пошел курить на крыльцо.
А утро замечательное. Никогда не любил сельскую местность, но здесь душевно и спокойно.
От крыльца идет выложенная плиткой дорожка. По обе стороны крючковатые тени от деревьев. Еще рано. Кажется, где-то здесь есть груша…или слива. Не разбираюсь в плодовых деревьях, да, в общем, не в плодовых тоже. Знаю только березу и сосну, а хвойные здесь, по-моему, тоже есть. Надо найти.
Я вышел на дорожку босиком. Остановился на минуту, затянулся и закрыл глаза. Прохладный камень, чуть мокрый после ночного дождя, запах влажной земли и зелени.
Хочется упасть на траву. Падаю. Чего там…хочется ведь…
- Егор, - ласковый и беспокойный голос. – Егорка, ты где, сын?
О как! Мама уже встала. Закинул руки за голову и…заорал. Стало жутко, из меня вырывалась какими-то скользкими клочками сущность, какой я не знал. Мне стало и грустно и легко.
- Егор, - мама видно беспокоилась. – Егор, чего кричишь?
Мама. Дорогая моя, бедная и добрая мама. Я лежу в траве и не хочу вставать. Чувствую запах влажной почвы, свежесть вокруг и растворяюсь.
- Егор!
Мама.
- Да, мам, что?
- Егор, ты мне нужен. Подойди.
Нет, ну что такое! Чувствую кожей каждый стебелек. Кажется, они живые, им неудобно и они пытаются освободиться от моих навязчивых объятий. Освобождаю. Я встал и пошел к дому. Пока я нежился и наслаждался утром, солнце поднялось и начало жарить. Лето выдалось искренним. Мне захотелось спать.
- Мам, чего звала?
Мама вышла на крыльцо, отряхивая руки. Она, усмехаясь, посмотрела на уныло ступающего меня.
- Егор, ну ты бы не вставал, поспал бы еще.
Мама добрая.
- Ладно, ма, что ты звала?
Я принял решение помочь зависящей от меня женщине. Женщина улыбнулась и скомандовала:
- Где-то в сарае валяется пила. Возьми ее и спили засохшую грушу у старого забора, в углу. Понял где?
Я понял. Значит, все-таки, груша.
- Мам, а слива у нас есть?
- Нет. И не было никогда. Ты слив хочешь?
Мне показалось, что даже если я просто кивну, мама помчится разыскивать сливы. Она была очень внимательна ко мне в последнее время.
- Да нет. Просто мне казалось, что у нас есть слива.
Мама пожала плечами, повернулась и куда-то в сторону сказала:
- Потом собери вишню. По-моему, там уже есть десятка два. Сделаю пирожков, сегодня надо.
Да. Сегодня надо.
Мама ушла в дом. Стало тяжело. Я пошел в сарай и в углу из всякого хлама вытащил ножовку. Она оказалась порядком поржавевшей, но я решил, что для спила старой, немощной груши этого будет достаточно. Через все еще мокрую траву дошел до дерева, остановился, и сердце защемило. По-моему, папа его посадил. Я вспомнил, как разорвал руку, падая с этой груши. Мама плакала, а отец молчал, но так смотрел, что мне казалось - я слышу как он матерится.
Руку зашили, а папа умер. Не тогда. Полтора месяца назад, вернее сорок дней. Мы попали в аварию на нашем старом москвиче. Отец насмерть, я остался. Ему было чуть за пятьдесят, он был крепкий, здоровый мужик, даже почти не седой. Трудно без него.
- Мам!
- Да.
Я вздрогнул, голос прозвучал совсем рядом.
- Можно, я завтра спилю, мне сегодня сон какой-то гадкий снился.
- Какой?
-Темнота какая-то липкая. Вообще-то, третий день уже снится, а сегодня как-то совсем явственно.
- Завтра?
Я повернулся, мама стояла бледная и какая-то чужая. Она смотрела на меня, но, вместе с тем, куда-то мимо. Потом резко тряхнула головой и улыбнулась, мне показалось, очень неестественно.
- Завтра так завтра, сынок. Ничего страшного.
Она повернулась и спешно пошла к дому. Махнув рукой куда-то, крикнула:
- Про вишню не забудь.
Я явственно слышал, что голос ее дрогнул. В последнее время я все время слышал это дрожание, оно просто убивало меня. Мама пошла плакать. Опять.
Солнце скрылось, трава стала холодной и совсем не ласковой. Я почувствовал где-то рядом тьму из сна. Пошел за мамой, но на крыльце присел и закурил. В саду стало очень тихо, и я слышал, как с ветки на ветку перепрыгивает птица. Наверное, скоро опять пойдет дождь.
В дом идти совсем не хотелось. Здесь я чувствовал свободу, чувствовал, что дождь, мокрая трава и даже старая груша – часть большого живого мира. И я тоже часть этого мира. А в доме, кажется, даже стены пропитались горем. Надо идти, маме плохо.
Мама сидела на кухне. Ее белые руки лежали на фартуке спокойно и даже как-то торжественно, но я чувствовал, что ей не по себе. Перед ней стояла рюмка, кажется уже пустая, рядом две фотографии в черных рамках. Перед каждой еще по рюмке, кажется, полных, и сверху хлеб. Я стоял далеко и не мог увидеть, кто на фотографиях. За последние недели я стал замечать, что зрение сильно ухудшилось, видимо, неизбежные последствия аварии. Одну из фотографий я узнал, вот уже сорок дней она стояла в комнате на самом видном месте. Вторая тоже казалась очень знакомой, но я никак не мог понять, кто на ней.
Я подошел ближе, что бы рассмотреть, доска на полу скрипнула, и мама резко обернулась. Увидев меня, она подскочила со стула и загородила собой фото.
- Я думала, ты в саду. Зачем ты пришел?
Ее голос был неестественно высок.
- Мам, что это значит?
Она кинулась ко мне, вцепилась руками в мои плечи и заговорила быстро и сбивчиво.
- Сынок, это я дура. Ты никогда бы не узнал…я могла только одного, я договориться могла только так. Дорогой, раз в год…на сорок дней и все. Ты уже третий раз приходишь и ничего не помнишь.
Мама пыталась заглянуть мне в глаза.
- Просто эта темнота, которая снится…она заберет тебя. Только не бойся. Уже три года…Ты ничего бы не узнал, Егор. Папа пожил, а мать не может без ребенка. Мне не к чему тогда жить…Хотя бы так…
Она зарыдала и продолжала еще что-то говорить. Я уже ничего не мог разобрать. Сердце стучало так, что я не слышал ничего, кроме этих рыданий. В голове стоял беспросветный туман, и сильно тошнило. Я понял, какая фотография во второй рамке. Узнал полосатую рубашку. Я фотографировался в ней только раз, перед тем, как уйти в армию.